Сказка
О бобыльем счастье
Жили-были в одной деревушке мужик и баба. Мужик прожил бобыль бобылем, и баба ему под стать – бесплодная смоковница. Вот и решили они сплести рога на старости лет.
Век вековали бобыли тихо и размеренно, как все: ежедневно вставали чуть свет и айда на работу; известное дело, в колхозе всегда работа была и зимой, и летом. К вечеру возвращались домой, ужинали на скорую руку и допоздна копались на своём огороде с ранней весны до поздней осени, а с осени до весны... Да мало ли занятий в частном доме? Своё, чай, хозяйство, не чужое.
Так и жили они, работая за гроши, не покладая рук, пока не состарились. Всё бы ничего, да детей нажить так и не сумели. Бог не дал.
Пока молодые были да здоровые, – нет детей – ин ладно, а как старость пришла – задумались. Времени свободного много у них появилось – колхозу-то они уже без ненадобности, а в огороде копаться, да хозяйство своё как прежде вести – силы не те. Да и колхозов уже нет… А тут ещё избушка покосилась кзади... И решили старики взять отколе-нибудь дитятку: и в хозяйстве помощник будет, да и душу успокоит на старости лет.
Решить-то решили, а где ж его взять? На дороге, чай, не валяется. Крепко мыслили старики целый день, а вечером старуха и молвила:
- А давай-ка, старик, возьмём дитё в сиротском доме, а?
Посмотрел седовласый муж на супругу свою с уважением: до чего ж умна его баба, даром, что дура!
Собрали старики нехитрые свои пожитки, строго-настрого наказали соседям за домом и огородом приглядывать, да и направились пешком в детский дом.
Долго ли, коротко ли шли старики, то мне не ведомо, да только ожидал их в детском доме полный афронт.
Не разрешили им усыновление ввиду преклонности их лет...
Вернулись оконфузившиеся старики в свою ветхую избёнку, стали горевать, да думу думать: как делу помочь. И опять к старухе первой озарение пришло.
- А давай-ка, старик, Мальчику-С-Пальчик письмецо черкнём. Пущай к нам приедет, да у нас поживет. Его-то старик со старухой небось давно померли?
- Твоя правда, старуха! – одобрил супруг. – Да и ест он, чай, малость, коли сам махонький; пожалуй, кошт невысок будет. Бугая-то при нашем достатке ни в жизнь не прокормить...
Сказано – сделано. Решили приять мальчонку. Отправили старики письмо Мальчику-С-Пальчик, и прибежал он быстрёхонько – недаром же обут в сапоги-скороходы.
Шибко радовались «сынку» старики, да недолго их счастье длилось. Очень донимала их стоустая злоречивая молва. Перестали здороваться с ними все деревенские жители. Злопыхатели их дом стороной обходили и плевались, крестясь:
- У-у, нехристи поганые! Урода завели... Ни дна им, ни покрышки! Да пропади они пропадом со своим бесовским отродьем!..
Субтильного Мальчика-С-Пальчик как только ни обзывали разными непотребными словами, как только ни измывались над ним, как только ни стращали и замордовали до того, что большую часть дня тот со старикова двора и носа не показывал. Лишь поздним вечером или ночью по большой надобности из дома выходил.
Так и сгинул однажды нечаянно.
В ту пору осеннюю который час ливень не переставая лил, а в избе, как на грех, вода колодезная закончилась. Отговаривали старики Мальчика-С-Пальчик:
- Не ходи, сынок, в мокрядь по воду! Кругом непогодь, кабы чего не вышло...
Но бедовому пареньку все нипочём:
- Мигом, – кричит, – обернусь с водой в сапогах-скороходах!
Завязли сапоги-скороходы в рассейской грязи, – в Европе ж деланы, мать их за ногу! Выскочил мальчонка из них по инерции, плюхнулся ничком в жижу вязкую, да утоп и на помощь кого кликнуть не успел. Хотя всё одно никто не помог бы.
А деревенские снова старикам здоровья желать стали, как прежде в гости зазывали, да и сами с гостинцами навестить бобылью пару не отказывались.
Долго горевали старики и думу думали: как деду помочь. И старуха сызнова мысль подкинула:
- А давай-ка, старик, выпишем себе из Европы трёх поросят? Они к непогоде привычные, у нас им самое раздолье будет...
- Ну и башка у тебя, старуха! – вновь изумился старик. – И какой-такой балбес сказанул, что все бабы – дуры?!
Сказано – сделано. Выписали старики из Европы трёх поросят. Только ждать их пришлось долго. Те, оказалось, давным-давно в Америку эмигрировали; пока-то до них письмецо дошло. Только в березозол нагрянули гости.
Прибыли, правда, не поросята, а три важных холёных борова; Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф, все трое в маркизетовых сорочках, с тросточками, да при цилиндрах. К себе свиньи потребовали обращаться не иначе, как «Сэр!», а приём грязевых ванн вовсе не входил в их привычки.
С первой минуты гостям понравилось на новом месте.
- Старичьё, места здесь о'кэй! – выразил общее мнение сэр Ниф-Ниф. Ещё бы! Местная речушка обиловала рыбой и раками, а леса вокруг – ягодами да грибами. А про воздух и заикаться нечего!
Да-а, прибыла хотя и троица, но далеко не святая. Как говорится, не было у бабы забот, купила себе баба порося…
Похерив деревенские разнотолки боровы махом сели на выю старикам, заняли горницу в стариковой избенке, а старика со старухой отправили на топчан в захламлённый чулан. Днями принуждали их на огороде трудиться, сыр-рокфор изготовлять, рыбку ловить да грибы-ягоды собирать, а по вечерам с падающими от усталости затурканными стариками проводили допоздна душеспасительные беседы.
По понедельникам и четвергам добрый пастырь сэр Ниф-Ниф вдалбливал в бестолковые седые «котелки» православных отступников «вечные евангелистские ценности», в остальные будние дни вербовавший клевретов среди местного населения.
По вторникам и пятницам выдающийся политолог сэр Нуф-Нуф разъяснял «тупоголовым аборигенам» «великую миротворческую миссию Соединенных Штатов» и разоблачал вредную для свободы всего прогрессивного человечества предательскую сущность политики антиглобалистов.
По средам и субботам весельчак и душка, атлет с повадками Нарцисса сэр Наф-Наф доводил «бедных русских болванов» до изнеможения аэробикой и шейпингом, в минуты наивысшего душевного подъема, цедя сквозь зубы презрительное: «Серятина!», весьма недвусмысленно касался своими свиными причиндалами тощих стариковских ягодиц…
Только в воскресенье никто не жучил стариков, только в воскресенье – единственный день в неделю! – старики могли себе позволить немного отдохнуть от наглых поросячьих рыл заокеанских кромешников исключительно благодаря привычке американских «сынков» к шумному уик-энду, который они и устраивали каждый выходной на берегу местной речушки заросшей черноталом.
Вот в один из таких уик-эндов (на радость всем!) пьяных боровов зарезали, поджарили и сожрали беглые витязи с ближайшей богатырской заставы.
Старики не сразу поверили невесть откуда свалившемуся на них счастью, что заокеанский кошмар, слава богу, закончился, но когда осознали до кончиков волос приключившееся с боровами несчастье, в быстром темпе сожгли в бане всю свинскую литературу, погоревали малость для порядку, соблюдая русскую традицию, порадовались от души, что американское рыло не вконец разорило, и снова принялись думу думать, как делу помочь.
И едва старуха собралась было что-то сказать, чуток открыла рот, как муж сверкнул на жену гневными очами из-под насупленных век и, что было сил, грохнул по дубовому столу костлявым кулаком.
- Замолчь, старая! Шабаш! Теперь я буду слово молвить. – Супруг почесал затылок и продолжил: - Чтобы и народу, и нам ладно было, следует, старуха, взять сынка из псих... психсер... Из диспасера.
Супруга прикрыла ладошкой свой рот.
- Из дурдома взять надо! – вышел из положения старик, не в силах выговорить мудрёное слово.
- С ума сбрендил, старый, – ужаснулась старуха, не решаясь, однако повышать на мужа голос.
- Цыц, карга! – он хлопнул ладонью по столу. – Как сказал, так и будет. Дурака и соседи за своего признают, и на нас он пасть свою не разинет.
Сказано – сделано. Не отказали старикам в психдиспансере, выдали и им на попечение немощного мальца с неходячими ноженьками.
- Рады были избавиться от дитя, эскулапы. Ничё, на травах, да ягодах выходим, даст бог, – беззлобно бухтел старик, меняя у младенца пелёнки. – Слышь-ка, – окликнул он супругу, сажавшую в печь тесто, – а как чадо-то назовём?
- Как-нибудь, – устало отозвалась супруга.
- Как-нибудь нельзя, – сокрушенно покачал головой старик, опорожнив рюмку кедровочки, – бог нам его дал. А ну-ка, старая, глянь в святцы.
Старуха вытерла руки о подол сарафана и взяла церковный календарь.
- Ну, чего там? – торопил её нетерпеливый старик, неуклюже заворачивая младенца в чистые пелёнки.
- Нашла, нашла... Вот: 30-е сентября… мученик Илия. Крепость господня, значит.
- Ну, стало быть, Илья! – задорно воскликнул старик, поднимая запелёнатого младенца к самому потолку светлицы.
- Положь сына в люльку, старый! Уронишь, не дай бог! – заголосила жена.
- Не боись, дура! Еробикой накачали – хрен уроню. Осиротела отчизна наша без чудо-богатырей. Живи, сынок, набирайся сил. Через тридцать лет и три года авось хворь и отпустит. А встанешь на ноги, постоишь за землю русскую, очистишь землю-матушку от нашего доморощенного дурачья, а пуще от всяких свиней заморских, чтобы Русь не поганили. И будет тебе, Илья, вечная за то слава!..
...А было это в неведомом мне году, в деревеньке малой лесной, под старинным русским городом, под Муромом.
О бобыльем счастье
Жили-были в одной деревушке мужик и баба. Мужик прожил бобыль бобылем, и баба ему под стать – бесплодная смоковница. Вот и решили они сплести рога на старости лет.
Век вековали бобыли тихо и размеренно, как все: ежедневно вставали чуть свет и айда на работу; известное дело, в колхозе всегда работа была и зимой, и летом. К вечеру возвращались домой, ужинали на скорую руку и допоздна копались на своём огороде с ранней весны до поздней осени, а с осени до весны... Да мало ли занятий в частном доме? Своё, чай, хозяйство, не чужое.
Так и жили они, работая за гроши, не покладая рук, пока не состарились. Всё бы ничего, да детей нажить так и не сумели. Бог не дал.
Пока молодые были да здоровые, – нет детей – ин ладно, а как старость пришла – задумались. Времени свободного много у них появилось – колхозу-то они уже без ненадобности, а в огороде копаться, да хозяйство своё как прежде вести – силы не те. Да и колхозов уже нет… А тут ещё избушка покосилась кзади... И решили старики взять отколе-нибудь дитятку: и в хозяйстве помощник будет, да и душу успокоит на старости лет.
Решить-то решили, а где ж его взять? На дороге, чай, не валяется. Крепко мыслили старики целый день, а вечером старуха и молвила:
- А давай-ка, старик, возьмём дитё в сиротском доме, а?
Посмотрел седовласый муж на супругу свою с уважением: до чего ж умна его баба, даром, что дура!
Собрали старики нехитрые свои пожитки, строго-настрого наказали соседям за домом и огородом приглядывать, да и направились пешком в детский дом.
Долго ли, коротко ли шли старики, то мне не ведомо, да только ожидал их в детском доме полный афронт.
Не разрешили им усыновление ввиду преклонности их лет...
Вернулись оконфузившиеся старики в свою ветхую избёнку, стали горевать, да думу думать: как делу помочь. И опять к старухе первой озарение пришло.
- А давай-ка, старик, Мальчику-С-Пальчик письмецо черкнём. Пущай к нам приедет, да у нас поживет. Его-то старик со старухой небось давно померли?
- Твоя правда, старуха! – одобрил супруг. – Да и ест он, чай, малость, коли сам махонький; пожалуй, кошт невысок будет. Бугая-то при нашем достатке ни в жизнь не прокормить...
Сказано – сделано. Решили приять мальчонку. Отправили старики письмо Мальчику-С-Пальчик, и прибежал он быстрёхонько – недаром же обут в сапоги-скороходы.
Шибко радовались «сынку» старики, да недолго их счастье длилось. Очень донимала их стоустая злоречивая молва. Перестали здороваться с ними все деревенские жители. Злопыхатели их дом стороной обходили и плевались, крестясь:
- У-у, нехристи поганые! Урода завели... Ни дна им, ни покрышки! Да пропади они пропадом со своим бесовским отродьем!..
Субтильного Мальчика-С-Пальчик как только ни обзывали разными непотребными словами, как только ни измывались над ним, как только ни стращали и замордовали до того, что большую часть дня тот со старикова двора и носа не показывал. Лишь поздним вечером или ночью по большой надобности из дома выходил.
Так и сгинул однажды нечаянно.
В ту пору осеннюю который час ливень не переставая лил, а в избе, как на грех, вода колодезная закончилась. Отговаривали старики Мальчика-С-Пальчик:
- Не ходи, сынок, в мокрядь по воду! Кругом непогодь, кабы чего не вышло...
Но бедовому пареньку все нипочём:
- Мигом, – кричит, – обернусь с водой в сапогах-скороходах!
Завязли сапоги-скороходы в рассейской грязи, – в Европе ж деланы, мать их за ногу! Выскочил мальчонка из них по инерции, плюхнулся ничком в жижу вязкую, да утоп и на помощь кого кликнуть не успел. Хотя всё одно никто не помог бы.
А деревенские снова старикам здоровья желать стали, как прежде в гости зазывали, да и сами с гостинцами навестить бобылью пару не отказывались.
Долго горевали старики и думу думали: как деду помочь. И старуха сызнова мысль подкинула:
- А давай-ка, старик, выпишем себе из Европы трёх поросят? Они к непогоде привычные, у нас им самое раздолье будет...
- Ну и башка у тебя, старуха! – вновь изумился старик. – И какой-такой балбес сказанул, что все бабы – дуры?!
Сказано – сделано. Выписали старики из Европы трёх поросят. Только ждать их пришлось долго. Те, оказалось, давным-давно в Америку эмигрировали; пока-то до них письмецо дошло. Только в березозол нагрянули гости.
Прибыли, правда, не поросята, а три важных холёных борова; Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф, все трое в маркизетовых сорочках, с тросточками, да при цилиндрах. К себе свиньи потребовали обращаться не иначе, как «Сэр!», а приём грязевых ванн вовсе не входил в их привычки.
С первой минуты гостям понравилось на новом месте.
- Старичьё, места здесь о'кэй! – выразил общее мнение сэр Ниф-Ниф. Ещё бы! Местная речушка обиловала рыбой и раками, а леса вокруг – ягодами да грибами. А про воздух и заикаться нечего!
Да-а, прибыла хотя и троица, но далеко не святая. Как говорится, не было у бабы забот, купила себе баба порося…
Похерив деревенские разнотолки боровы махом сели на выю старикам, заняли горницу в стариковой избенке, а старика со старухой отправили на топчан в захламлённый чулан. Днями принуждали их на огороде трудиться, сыр-рокфор изготовлять, рыбку ловить да грибы-ягоды собирать, а по вечерам с падающими от усталости затурканными стариками проводили допоздна душеспасительные беседы.
По понедельникам и четвергам добрый пастырь сэр Ниф-Ниф вдалбливал в бестолковые седые «котелки» православных отступников «вечные евангелистские ценности», в остальные будние дни вербовавший клевретов среди местного населения.
По вторникам и пятницам выдающийся политолог сэр Нуф-Нуф разъяснял «тупоголовым аборигенам» «великую миротворческую миссию Соединенных Штатов» и разоблачал вредную для свободы всего прогрессивного человечества предательскую сущность политики антиглобалистов.
По средам и субботам весельчак и душка, атлет с повадками Нарцисса сэр Наф-Наф доводил «бедных русских болванов» до изнеможения аэробикой и шейпингом, в минуты наивысшего душевного подъема, цедя сквозь зубы презрительное: «Серятина!», весьма недвусмысленно касался своими свиными причиндалами тощих стариковских ягодиц…
Только в воскресенье никто не жучил стариков, только в воскресенье – единственный день в неделю! – старики могли себе позволить немного отдохнуть от наглых поросячьих рыл заокеанских кромешников исключительно благодаря привычке американских «сынков» к шумному уик-энду, который они и устраивали каждый выходной на берегу местной речушки заросшей черноталом.
Вот в один из таких уик-эндов (на радость всем!) пьяных боровов зарезали, поджарили и сожрали беглые витязи с ближайшей богатырской заставы.
Старики не сразу поверили невесть откуда свалившемуся на них счастью, что заокеанский кошмар, слава богу, закончился, но когда осознали до кончиков волос приключившееся с боровами несчастье, в быстром темпе сожгли в бане всю свинскую литературу, погоревали малость для порядку, соблюдая русскую традицию, порадовались от души, что американское рыло не вконец разорило, и снова принялись думу думать, как делу помочь.
И едва старуха собралась было что-то сказать, чуток открыла рот, как муж сверкнул на жену гневными очами из-под насупленных век и, что было сил, грохнул по дубовому столу костлявым кулаком.
- Замолчь, старая! Шабаш! Теперь я буду слово молвить. – Супруг почесал затылок и продолжил: - Чтобы и народу, и нам ладно было, следует, старуха, взять сынка из псих... психсер... Из диспасера.
Супруга прикрыла ладошкой свой рот.
- Из дурдома взять надо! – вышел из положения старик, не в силах выговорить мудрёное слово.
- С ума сбрендил, старый, – ужаснулась старуха, не решаясь, однако повышать на мужа голос.
- Цыц, карга! – он хлопнул ладонью по столу. – Как сказал, так и будет. Дурака и соседи за своего признают, и на нас он пасть свою не разинет.
Сказано – сделано. Не отказали старикам в психдиспансере, выдали и им на попечение немощного мальца с неходячими ноженьками.
- Рады были избавиться от дитя, эскулапы. Ничё, на травах, да ягодах выходим, даст бог, – беззлобно бухтел старик, меняя у младенца пелёнки. – Слышь-ка, – окликнул он супругу, сажавшую в печь тесто, – а как чадо-то назовём?
- Как-нибудь, – устало отозвалась супруга.
- Как-нибудь нельзя, – сокрушенно покачал головой старик, опорожнив рюмку кедровочки, – бог нам его дал. А ну-ка, старая, глянь в святцы.
Старуха вытерла руки о подол сарафана и взяла церковный календарь.
- Ну, чего там? – торопил её нетерпеливый старик, неуклюже заворачивая младенца в чистые пелёнки.
- Нашла, нашла... Вот: 30-е сентября… мученик Илия. Крепость господня, значит.
- Ну, стало быть, Илья! – задорно воскликнул старик, поднимая запелёнатого младенца к самому потолку светлицы.
- Положь сына в люльку, старый! Уронишь, не дай бог! – заголосила жена.
- Не боись, дура! Еробикой накачали – хрен уроню. Осиротела отчизна наша без чудо-богатырей. Живи, сынок, набирайся сил. Через тридцать лет и три года авось хворь и отпустит. А встанешь на ноги, постоишь за землю русскую, очистишь землю-матушку от нашего доморощенного дурачья, а пуще от всяких свиней заморских, чтобы Русь не поганили. И будет тебе, Илья, вечная за то слава!..
...А было это в неведомом мне году, в деревеньке малой лесной, под старинным русским городом, под Муромом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий