Эссе о Родине и чужбине.
*****
Повествуя о любви к Родине, начну с такой философской категории, как слияние с природой. На мой взгляд, совершенно не обязательно извлекать из неё для себя какой-нибудь конкретно-съедобной пользы, затрачивая кучу времени и усилий на выращивание помидоров, огурцов или картошки.
Я имею в виду пользу не материального, а духовно-эстетического характера. Волею судьбы несколько лет мне довелось пожить среди горных ландшафтов одного европейского государства, и именно там я научилась обращать внимание на разнообразие придорожной растительности, разноцветных бабочек, заливистое пение птиц, журчание речки с кристально чистыми водами, и радоваться всему этому, как ребёнок. Частые прогулки в горы доставляли мне ни с чем не сравнимое удовольствие, и ощущение от отдыха на природе было настолько полноценным, что меня совершенно не тянуло ни на какую экзотику – в тропики или саванны. Вместе с тем, становилось странно и непонятно, как же это я раньше, живя в России, всего этого не замечала, полностью игнорируя духовно-очищающее воздействие родной матушки-природы? Только в далёком зарубежье впервые в жизни я начала задумываться о том, как часто мы несёмся в какие-то неизведанные дали за поиском счастья. А пробегав полжизни, понимаем, что оно было на той земле, где мы родились и выросли, и которую никогда не переставали любить, вместе со всеми её пташками, мурашками, так же, как и свою семью, отчий дом... Вот только по молодости мы всего этого не замечали, полагая, что счастье не может находиться на расстоянии вытянутой руки, что до него обязательно нужно доплыть, добежать, долететь...
*****
Да и как не любить своей Родины, когда за её пределами чаще всего человек подвергается дискриминации по национальному признаку. Лично для меня это стало самым сложным испытанием в период эмиграции. К тому времени в Европе дискриминация утратила свои наиболее грубые формы (такие, как публичные оскорбления расистского содержания), однако, при этом она никуда не исчезла, а просто-напросто закамуфлировалась, спрятавшись за разного рода социальные программы якобы на деле осуществляемой интеграции. В современной Европе эмигрантам, как и десятилетия назад, приходилось довольствоваться неквалифицированным и плохо оплачиваемым трудом и ежедневно испытывать сильнейшее психологическое давление со стороны коренного населения. В представлении же самих европейцев проблемы дискриминации по национальному признаку в их обществе вовсе не существовало. На этот счёт однажды высказалась одна моя коллега по работе: «О каком расизме может идти речь, когда вон вы, приезжие, ходите по нашим улицам чистые и сытые. Так чего же вам ещё от нас надо?» Отвечаю. Во-первых, мы и у себя на Родине ходили по улицам чистыми и сытыми. А, во-вторых, равно как и всем остальным людям, нам необходимо человеческое уважение, как в плане социальной защищённости, так и на уровне межличностного общения.
К сожалению, проблема налаживания нормальных человеческих взаимоотношений коренных европейцев с эмигрантами была практически неразрешимой. За долгие годы, проведённые в Европе, я сумела обзавестись всего одной подругой, которая по происхождению тоже была россиянкой, в то время, как ни в одном рабочем коллективе меня ни разу не приняли в качестве человека с равными правами и обязанностями. Я уже не говорю о том, как срывали на мне свой гнев абсолютно все начальники и большинство сослуживцев, по-видимому, ощущавшие своё моральное превосходство в силу того, что я была человеком другой национальности. В итоге общение с ними превратилось для меня в регулярную, надсадную и не прекращающуюся пытку. Если во взаимоотношениях между европейцами временной фактор определял степень доверия, то от эмигранта коренное население постоянно ожидало чего-то плохого, независимо от того, сколько времени они с ним были знакомы. Закономерность, согласно которой доверие увеличивается прямо пропорционально тому, чем дольше вы общаетесь с тем или иным человеком, на эмигрантов ни в коей мере не распространялась. В итоге, на протяжении долгих лет, проведённых в европейском государстве, все мои попытки интегрироваться завершились провалом. А может, дело было в том, что мы с европейским населением просто-напросто расходились в понимании слова интеграция? С моей точки зрения, интеграция возможна только при наличии общения, базирующегося на обмене информацией равноценного характера: ты – мне, я – тебе. Один спрашивает, другой отвечает, а затем отвечавший спрашивает и спрашивавший отвечает. Другими словами, для интеграции необходим содержательный диалог, на основе которого в дальнейшем могут установиться дружеские отношения. Но когда местные жители у вас всё время о чём-нибудь допытываются, а сами о себе ничего не рассказывают, то это шпионаж какой-то получается, а не интеграция. Об эмигранте коренные европейцы, как правило, желали знать всё, но при этом о своих интересах, времяпрепровождении, взглядах на жизнь и прочих аспектах личной жизни, либо не говорили вообще ничего, либо отделывались общими фразами, вроде такой: «Да, я тоже иногда хожу в кинотеатр, собственно говоря, почему бы и нет?» На основании этого я пришла к выводу, что единственным мотивом у европейцев при общении со мной был исследовательский. Они изучали меня, как учёные изучают недавно обнаруженный вид растения или животного. И поскольку полноценного общения между нами не установилось, то и отношений, как таковых, тоже не было. Подытоживая, скажу, что большинство европейцев воспринимало интеграцию иностранных граждан в виде довольно стандартной схемы, по которой в обязанность эмигранту вменялось детальное изложение местным жителям всего, что касалось его личной жизни, неукоснительное следование традициям своей новой Родины, а также предельная любезность при общении с коренным населением страны, независимо от их собственного отношения к эмигрантам, и при этом со стороны эмигранта весьма похвальным было не попадаться им на глаза, проживая в каком-нибудь гетто на окраине города.
*****
Удивляло, что граждане этого европейского государства, в котором официально было зарегистрировано около ста национальностей, с удивительным упорством отгораживались друг от друга чем-то вроде виртуального забора с надписью: «Проход воспрещен!» Будучи россиянкой, я с детства привыкла к друзьям, знакомым, соседям и коллегам по работе разных национальностей, а потому существование обособленных домов, улиц и даже целых районов с населением преимущественно одной национальности приводило меня в удручающее состояние. Это все равно, что кого-то из вас, как специю, засунули бы в крохотную баночку и сказали: «Вы, уважаемый, годитесь только для приготовления супов, но никак не салатов», «Здесь жить можете, а там – нет, там живут люди другой, не вашей национальности, и ваше внезапное появление может их до глубины души оскорбить». Помимо миллионеров и мультимиллионеров, традиционно отделявшихся от остального мира высоким забором с сигнализацией и парой специально обученных ротвейлеров, в том европейском государстве друг о друге ничего не желали знать даже обычные рабочие и служащие — честные труженики разных европейских национальностей. Как ни странно, все населявшие это государство граждане стремились к соседскому проживанию исключительно с представителями своей же национальности: немцы с немцами, англичане с англичанами, португальцы с португальцами, румыны с румынами, и т. д., и т.п. А если сами европейцы категорически не желали друг с другом общаться, то что тут скажешь об интеграции с гражданами неевропейской национальности?!
*****
Тем не менее существует категория людей, которым везде хорошо. Здесь я имею в виду не оптимистически настроенных граждан, а людей без определенных моральных установок. Достойным тому примером являются фашисты, которым около Гитлера было очень даже хорошо: тепло, сытно, уютно. Наверняка они рассуждали: «Ну, приходится кого-то убивать... Собственно говоря, ничего особенного, подумаешь, дело привычки». А если бы они эмигрировали, то в другом государстве точно так же продолжали бы за деньги отправлять на тот свет ни в чем не повинных граждан. Как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Надо полагать, в те далекие гитлеровские времена, вдоволь наубивавшись, после «плодотворного трудового дня», эти работнички возвращались вечерком домой к своим толстым фюрершам, поглаживали по головам свое по-фюрерски воспитанное отродье и садились ужинать килограммом жареного поросенка. А что еще душе, собственно говоря, надо? Это у кого она есть, тот имеет право задаваться вопросом, что ей надо. А таких людей, продавших себя нечистому, в любую эпоху беспокоит только одно: где и как побыстрее набить себе карманы и прожить без особых усилий.
*****
Я всегда недоумевала, откуда на поверхности земного шара берется такое количество трусов. По моим, не статистическим, а персонально осознанным данным, последних намного больше, чем воров, дебоширов и тунеядцев, однако, последствия проявления трусости зачастую оказываются гораздо более разрушительными. Задумайтесь на мгновение, что позволило Гитлеру во время Второй мировой войны занять главенствующее положение в Германии и поработить все страны Европы? Уверена, что добился он этого прежде всего благодаря самой обычной трусости, как своего непосредственного окружения, так и общества в целом. Его боялись, а потому и не вступали в открытый конфликт. Другими словами, Гитлер и его ближайшие соратники, заварившие кровавую нацистскую кашу, вряд ли сумели бы дойти до России и сгубить миллионы людей без поддержки соседних стран, любезно распахнувших перед этим монстром свои двери и ставших его союзниками. В этой связи, к уже известному «Смелость города берет», я бы добавила: «А трусость города сдает».
*****
Повествуя о любви к Родине, начну с такой философской категории, как слияние с природой. На мой взгляд, совершенно не обязательно извлекать из неё для себя какой-нибудь конкретно-съедобной пользы, затрачивая кучу времени и усилий на выращивание помидоров, огурцов или картошки.
Я имею в виду пользу не материального, а духовно-эстетического характера. Волею судьбы несколько лет мне довелось пожить среди горных ландшафтов одного европейского государства, и именно там я научилась обращать внимание на разнообразие придорожной растительности, разноцветных бабочек, заливистое пение птиц, журчание речки с кристально чистыми водами, и радоваться всему этому, как ребёнок. Частые прогулки в горы доставляли мне ни с чем не сравнимое удовольствие, и ощущение от отдыха на природе было настолько полноценным, что меня совершенно не тянуло ни на какую экзотику – в тропики или саванны. Вместе с тем, становилось странно и непонятно, как же это я раньше, живя в России, всего этого не замечала, полностью игнорируя духовно-очищающее воздействие родной матушки-природы? Только в далёком зарубежье впервые в жизни я начала задумываться о том, как часто мы несёмся в какие-то неизведанные дали за поиском счастья. А пробегав полжизни, понимаем, что оно было на той земле, где мы родились и выросли, и которую никогда не переставали любить, вместе со всеми её пташками, мурашками, так же, как и свою семью, отчий дом... Вот только по молодости мы всего этого не замечали, полагая, что счастье не может находиться на расстоянии вытянутой руки, что до него обязательно нужно доплыть, добежать, долететь...
*****
Да и как не любить своей Родины, когда за её пределами чаще всего человек подвергается дискриминации по национальному признаку. Лично для меня это стало самым сложным испытанием в период эмиграции. К тому времени в Европе дискриминация утратила свои наиболее грубые формы (такие, как публичные оскорбления расистского содержания), однако, при этом она никуда не исчезла, а просто-напросто закамуфлировалась, спрятавшись за разного рода социальные программы якобы на деле осуществляемой интеграции. В современной Европе эмигрантам, как и десятилетия назад, приходилось довольствоваться неквалифицированным и плохо оплачиваемым трудом и ежедневно испытывать сильнейшее психологическое давление со стороны коренного населения. В представлении же самих европейцев проблемы дискриминации по национальному признаку в их обществе вовсе не существовало. На этот счёт однажды высказалась одна моя коллега по работе: «О каком расизме может идти речь, когда вон вы, приезжие, ходите по нашим улицам чистые и сытые. Так чего же вам ещё от нас надо?» Отвечаю. Во-первых, мы и у себя на Родине ходили по улицам чистыми и сытыми. А, во-вторых, равно как и всем остальным людям, нам необходимо человеческое уважение, как в плане социальной защищённости, так и на уровне межличностного общения.
К сожалению, проблема налаживания нормальных человеческих взаимоотношений коренных европейцев с эмигрантами была практически неразрешимой. За долгие годы, проведённые в Европе, я сумела обзавестись всего одной подругой, которая по происхождению тоже была россиянкой, в то время, как ни в одном рабочем коллективе меня ни разу не приняли в качестве человека с равными правами и обязанностями. Я уже не говорю о том, как срывали на мне свой гнев абсолютно все начальники и большинство сослуживцев, по-видимому, ощущавшие своё моральное превосходство в силу того, что я была человеком другой национальности. В итоге общение с ними превратилось для меня в регулярную, надсадную и не прекращающуюся пытку. Если во взаимоотношениях между европейцами временной фактор определял степень доверия, то от эмигранта коренное население постоянно ожидало чего-то плохого, независимо от того, сколько времени они с ним были знакомы. Закономерность, согласно которой доверие увеличивается прямо пропорционально тому, чем дольше вы общаетесь с тем или иным человеком, на эмигрантов ни в коей мере не распространялась. В итоге, на протяжении долгих лет, проведённых в европейском государстве, все мои попытки интегрироваться завершились провалом. А может, дело было в том, что мы с европейским населением просто-напросто расходились в понимании слова интеграция? С моей точки зрения, интеграция возможна только при наличии общения, базирующегося на обмене информацией равноценного характера: ты – мне, я – тебе. Один спрашивает, другой отвечает, а затем отвечавший спрашивает и спрашивавший отвечает. Другими словами, для интеграции необходим содержательный диалог, на основе которого в дальнейшем могут установиться дружеские отношения. Но когда местные жители у вас всё время о чём-нибудь допытываются, а сами о себе ничего не рассказывают, то это шпионаж какой-то получается, а не интеграция. Об эмигранте коренные европейцы, как правило, желали знать всё, но при этом о своих интересах, времяпрепровождении, взглядах на жизнь и прочих аспектах личной жизни, либо не говорили вообще ничего, либо отделывались общими фразами, вроде такой: «Да, я тоже иногда хожу в кинотеатр, собственно говоря, почему бы и нет?» На основании этого я пришла к выводу, что единственным мотивом у европейцев при общении со мной был исследовательский. Они изучали меня, как учёные изучают недавно обнаруженный вид растения или животного. И поскольку полноценного общения между нами не установилось, то и отношений, как таковых, тоже не было. Подытоживая, скажу, что большинство европейцев воспринимало интеграцию иностранных граждан в виде довольно стандартной схемы, по которой в обязанность эмигранту вменялось детальное изложение местным жителям всего, что касалось его личной жизни, неукоснительное следование традициям своей новой Родины, а также предельная любезность при общении с коренным населением страны, независимо от их собственного отношения к эмигрантам, и при этом со стороны эмигранта весьма похвальным было не попадаться им на глаза, проживая в каком-нибудь гетто на окраине города.
*****
Удивляло, что граждане этого европейского государства, в котором официально было зарегистрировано около ста национальностей, с удивительным упорством отгораживались друг от друга чем-то вроде виртуального забора с надписью: «Проход воспрещен!» Будучи россиянкой, я с детства привыкла к друзьям, знакомым, соседям и коллегам по работе разных национальностей, а потому существование обособленных домов, улиц и даже целых районов с населением преимущественно одной национальности приводило меня в удручающее состояние. Это все равно, что кого-то из вас, как специю, засунули бы в крохотную баночку и сказали: «Вы, уважаемый, годитесь только для приготовления супов, но никак не салатов», «Здесь жить можете, а там – нет, там живут люди другой, не вашей национальности, и ваше внезапное появление может их до глубины души оскорбить». Помимо миллионеров и мультимиллионеров, традиционно отделявшихся от остального мира высоким забором с сигнализацией и парой специально обученных ротвейлеров, в том европейском государстве друг о друге ничего не желали знать даже обычные рабочие и служащие — честные труженики разных европейских национальностей. Как ни странно, все населявшие это государство граждане стремились к соседскому проживанию исключительно с представителями своей же национальности: немцы с немцами, англичане с англичанами, португальцы с португальцами, румыны с румынами, и т. д., и т.п. А если сами европейцы категорически не желали друг с другом общаться, то что тут скажешь об интеграции с гражданами неевропейской национальности?!
*****
Тем не менее существует категория людей, которым везде хорошо. Здесь я имею в виду не оптимистически настроенных граждан, а людей без определенных моральных установок. Достойным тому примером являются фашисты, которым около Гитлера было очень даже хорошо: тепло, сытно, уютно. Наверняка они рассуждали: «Ну, приходится кого-то убивать... Собственно говоря, ничего особенного, подумаешь, дело привычки». А если бы они эмигрировали, то в другом государстве точно так же продолжали бы за деньги отправлять на тот свет ни в чем не повинных граждан. Как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Надо полагать, в те далекие гитлеровские времена, вдоволь наубивавшись, после «плодотворного трудового дня», эти работнички возвращались вечерком домой к своим толстым фюрершам, поглаживали по головам свое по-фюрерски воспитанное отродье и садились ужинать килограммом жареного поросенка. А что еще душе, собственно говоря, надо? Это у кого она есть, тот имеет право задаваться вопросом, что ей надо. А таких людей, продавших себя нечистому, в любую эпоху беспокоит только одно: где и как побыстрее набить себе карманы и прожить без особых усилий.
*****
Я всегда недоумевала, откуда на поверхности земного шара берется такое количество трусов. По моим, не статистическим, а персонально осознанным данным, последних намного больше, чем воров, дебоширов и тунеядцев, однако, последствия проявления трусости зачастую оказываются гораздо более разрушительными. Задумайтесь на мгновение, что позволило Гитлеру во время Второй мировой войны занять главенствующее положение в Германии и поработить все страны Европы? Уверена, что добился он этого прежде всего благодаря самой обычной трусости, как своего непосредственного окружения, так и общества в целом. Его боялись, а потому и не вступали в открытый конфликт. Другими словами, Гитлер и его ближайшие соратники, заварившие кровавую нацистскую кашу, вряд ли сумели бы дойти до России и сгубить миллионы людей без поддержки соседних стран, любезно распахнувших перед этим монстром свои двери и ставших его союзниками. В этой связи, к уже известному «Смелость города берет», я бы добавила: «А трусость города сдает».
Комментариев нет:
Отправить комментарий