вторник, 29 июля 2014 г.

Участник конкурса в номинации "Публицистика" Валерий Кихтенко.

ПЛАСТИЛИНОВЫЕ БОГИ

У американского писателя Фрэнсиса Скотта Фицджеральда есть замечательное произведение «Необычайная история Бенджамина Баттона и другие рассказы эпохи джаза». Там жизнь главного героя движется в обратном направлении – от старости к младенчеству.

Со стороны это кажется невероятным, но до тех пор, пока это не случится с вами.
Так вот, со мной это уже случилось.
Дело в том, что чем старше я становлюсь, тем явственнее ощущаю себя ребенком.
Плохо это или хорошо?
Не знаю…
Но уверен, что если даже «жить наоборот», как Бенджамин Баттон, то время все равно не остановится. Просто изменится его направление. Где-то там, в высших материях время не движется по часовой стрелке или в обратном направлении, нет.
Оно просто существует. Существует себе потихоньку и…сжимается.
Вспомните, Римская империя распадалась тысячелетие, а Советский Союз от силы за 2-3 года.
Да и мы сами постоянно воздействуем на форму и содержание времени.
Кто-то от него отстает, кто-то опережает, но большинство старается идти с ним в ногу. Потому что все боятся, что однажды их время сожмется окончательно, и они исчезнут в темноте, как тот парень в рассказе Фицджеральда.
Что же нам делать с этим ускользающим, неукротимым временем?
А ничего. Просто относиться к нему, как к лучшим детским денькам – бережно и честно.
И если однажды время на ваших наручных часах двинется против часовой стрелки, то значит, Бенджамин Баттон передает вам привет. И вам пора рассказать свои необычайные истории. Как это сделал я.
И тогда с каждой тикающей секундой, возвращающей нас в прошлое, деревья становятся больше, а мы меньше; звезды ближе, а корабли в море - величественнее; отцы веселее, мамы моложе…
Тик! Нам еще 17…
Так! Уже 10…
Тик! Так! Давай попросим, чтобы мы сидели за одной партой?
Тик! Так! Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают котлетки!
Тик! Так! Тик! Так! Ура! Я слепил из пластилина нашу Родину!
В детстве мы любим и ненавидим, до крови бьемся и доказываем, кто самый сильный; доверяем чужим и не верим своим, можем убить за конфету и отдать все, что попросит друг. Молимся своим пластилиновым идолам и игрушечным кумирам...
Все это непременно повторится, когда мы станем взрослыми. Но мечты, битвы и боги уже не будут так много значить для нас. В
Ведь мы слепки своих детских жизней, прекрасные, но все-таки…копии.
Мои истории - именно об этом.
Об истоках добра зла.
О возвращении туда, откуда мы начинались.
О той всегда скрытой от педагогов и родителей стороне детства, в которой навсегда остались наши первые, самые ужасные и самые прекрасные открытия, наши пластилиновые боги.



ЛЮКС ДЛЯ ТАРАКАНА




Мне бы Детство увидеть хоть раз…
Я тогда б его за руку взял,
И увел бы подальше от глаз,
И про все бы ему рассказал…





Стена с мокреющей, отслаивающейся побелкой. Длинное, узкое зеркало с трещиной по диагонали – коридором для тараканов. Черная этажерка с беспорядочно рассованными предметами туалета неприхотливого жильца. Овальная ямка слива с решеткой, постоянно забитая сгустками чая и всякой шелухой.
Придет час, и я ткну сюда физиономией кого-нибудь из наших квартирантов. У, чистюли… Ходят в костюмчиках, а гадят на каждом шагу…
Мама называет это вонючее помещение ванной комнатой. С ней не спорю. Пусть говорит, что хочет, а я на дверь налепил бумажку с надписью: «Одноместный люкс для тараканов». Кстати, одного из трех жильцов, занимающих мою Детскую дважды в год, я прозвал Тараканом. Двух других – Клопом и Кузнечиком. Таракан – самый вредный. Постоянно кромсает свои черные усища перед зеркалом, приговаривая: «Опять Кавказ развел под носом». Ох, как я не люблю, когда Таракан присядет на диванчик рядом с мамой, оскалится лошадиными зубами и ноет:
- Милая Клавдия Андреевна! Ах, как-то неловко опять просить вас…Ну, в общем, можно мы завтра немножечко пошумим, к нам коллеги придут…Знаете ли, в кругу друзей редко общаемся…Как всегда, все в пределах советского законодательства…Мы же – будущие юристы! Ну, конечно, не до утра, что вы! Ой, спасибочки…Вы – удивительная женщина!
Вообще-то, мне гости не мешают, только бы ни приставали. Тараканий «люкс» - единственное место в нашей бывшей «коммуналке», где я могу спокойно сочинять, а когда у квартирантов веселье, то даже здесь не усидишь…Выбегут на кухню покурить и шумно спорят о всякой ерунде, которая сбивает меня с мысли. То о взаимоотношениях преподавателей со студентами, но о новых законах, то о чьей-то короткой юбке…Короче, балдеют по-своему.
Вот и сейчас, полный комплект «таракановской» компании обсуждает идиотский вопрос: почему «заочникам» не платят стипендию? Пора бы им уже заткнуться, а то опять не напишу стихотворение к новогоднему школьному вечеру…
…Кто-то нагло рванул дверь. Ха-ха, она на щеколде.
- Эй, Маяковский, ты там не застрелился?
Это Таракан.
- Аркаша, кончай пацана цеплять…
Это Кузнечик. Его уважаю. Он в Афгане воевал. Хотя, может быть и врет. К нам в школу приходил один «афганец», так тот на костылях был и с красной звездой на пиджаке.
- Да отвяжись…
Это Таракан Кузнечику.
- Слышь, Маяковский…Как мужчина мужчине…У нашей дамы осложнение – надо бы умыться...Ты же, я надеюсь, джентльмен?
Я резко распахнул дверь. Таракан, Кузнечик и одна рыжая высокая девушка - курят. Другая, в коротком темном платье и красных сапожках, стоит, прикрывая рукой правый глаз и виновато смотрит на меня:
- Извини, можно я умоюсь… Что-то в глаз попало…
Я посторонился, пропуская ее к умывальнику. Вдруг повеяло удивительно приятным клубничным ароматом… Наверное, так пахнут духи «Дзинтарс», которые мечтает купить мама.
…Я наблюдал, как чудно умывалась девушка, подставляя под упругую струю только кончики пальцев… Меня вдруг охватило чувство стыда и собственного ничтожества. Эта девушка с белоснежной кожей, с волосами, похожими на черный чай, красивая и неторопливая, подчеркивала захламленную убогость помещения, к которому Я ИМЕЛ ОТНОШЕНИЕ! Плесень на цементном полу, гадкий дух и тараканьи колонии на стенах были частью моего мира, в котором так неожиданно появился (я сразу подыскал нужные слова) благоуханный цветок – девушка, умывающая лицо!
…Наверное, я выглядел довольно глупо и так откровенно рассматривал незнакомку, что Клоп ехидно оскалился и шепнул кому-то, кажется, Таракану:
- По-моему, наш малыш Инночку уже раздел…Глазами…а?
Мне-то, конечно, наплевать, на Клопа и его пакостные шутки, но если по-честному, то было очень приятно смотреть на эту, как там ее – Инночку…И поэтому, когда она подняла свое мокрое и от этого еще более чудесное лицо, я ляпнул:
- Я…вам…подождите… п-п-полотенце есть…чистое…
Инночка протестующе затрясла головой. И несколько капель воды попали на мое лицо, после чего я уже мчался в дальнюю комнату, где стоял комод с чистым бельем. Никогда еще наша квартира не казалась мне такой огромной…
Возвращаясь с чистым полотенцем, я думал только об одном – хотя бы Инночка не воспользовалась старым и влажным, висевшим на ржавом гвозде рядом с зеркалом…
Взяв из моих рук махровую ткань, она снова виновато, но уже с улыбкой хлопнула пушистыми ресницами и погладила меня по щеке - левой:
- Спасибо, котеночек, чтоб я без тебя делала?
Котеночек? Вот еще новости. И вовсе нет. Мама говорит, что я – вопросительный знак, и никто иной. Мне не нравились «телячьи нежности», которые лишь подчеркивали детскую никчемность перед взрослыми, но…каким приятным было прикосновение Инночки к моей, наверное, пунцовой щеке.
Вскоре «таракановская» компания потянулась в свою комнату, а рыжая, которую, кажется, звали Ритой, громко произнесла:
- Браво! Так поступают лишь настоящие джентльмены…В отличие от некоторых…гм…ученых мужей…
Все. Теперь можно опять, запершись в «люксе для тараканов» спокойно сочинять, но почему-то я никак не мог сосредоточиться… Ведь клубничный аромат все еще витал вокруг меня, а щека так явственно хранила прикосновение Ее руки, что в груди вдруг стало как-то тесно, жаркая волна неизвестного ранее чувства накатилась, испугав, высушив губы и увлажнив лоб. Ужасно захотелось стать взрослым и красивым. Или хотя бы тем же противным Тараканом, который сейчас мог преспокойно любоваться Инночкой и вдыхать ее запах, разговаривать с ней…
Кажется, я уснул, положив голову на бумажный листок, которого так и не коснулся носик карандаша.
- Господи, Ленька, опять с тараканами ночь провел, - это мама. – Что на уроках-то делать будешь? Умывайся и марш к столу!
- Квартиранты ушли?
- Таракан дома. А что?
- Так, ничего…
Через полчаса, одетый и причесанный, я уже наводил на ботинках блеск. Обуваясь, случайно заметил на обувной полочке, рядом с таракановскими ботами красные сапожки…такие вроде бы я видел вчера на Инночке. Это как же? Значит, она здесь? А почему? И Таракан тоже здесь…Они там вдвоем?!
Мне не хотелось представлять Инночку рядом с Тараканом, который, наверное, также как к маме, придвигается к девушке и лопочет: «Вы удивительная женщина…». А может это не ее сапожки? Не может же Инночка, такая красивая и добрая, быть наедине с наглым и вредным Тараканом… Вот Кузнечик – другое дело…
…Я вздрогнул от странных звуков, которые донеслись из комнаты квартирантов. Будто кто-то поет, но приглушенно, словно под подушкой…Голос знакомый… Вот…Опять…И опять…Громче…Тише…Что же там такое?
И уже не задумываясь над тем, что делаю, воровато озираясь по сторонам, я все ниже наклонялся к известному одному мне отверстию между замочной скважиной и дверной планкой…
Звуки тем временем утихли. Зато я отчетливо расслышал голос Таракана, который сказал: «Вот так. Молодец» …
Окончательно сбитый с толку, прищурив глаз, я постепенно охватил взглядом всю комнату, увидел высокую спинку кровати, над которой как-то странно то опускался, то поднимался торс раздетого Таракана, прижимавшего к своим плечам…Нет! Не может быть! Чьи-то маленькие и удивительно белые на фоне его черной косматой груди коленки! В их глянцевую белизну буквально впивались толстые тараканьи пальцы…
Бежать! Прочь! Я отпрянул от двери, словно ошпаренный кипятком, чуть не сбил в коридоре маму (извини, мамочка), и уже на улице, на бегу, стал жадно глотать студеный утренний ветер, который был таким вкусным, сильным и шумным… И который потихоньку заглушал странные, режущие слух звуки, мчащиеся за мной из темного полуподвального жилища и пронзающие спину нехорошей, чужой тайной…


… Клоп преподает право в Южном федеральном университете. Кузнечик (Аркаша) живет в Мариуполе. Инночка вышла замуж за Таракана, и они эмигрировали в Канаду. Ленька стал журналистом. Работает в газете где-то в Украине.



Список Пшеничкина




Мне бы детство увидеть хоть раз,
Расчесать одуванчик волос,
И смахнуть с неприкаянных глаз
Самый главный на свете вопрос…



Кольке Пшеничкину хотелось плакать от обиды. Сегодня утром, на книжной этажерке рядом со своей кроватью, он не нашел «командирских» наручных часов с танком на циферблате – подарок от тети Марины. Колька сам выбрал эту модель в магазине - с секундомером, водонепроницаемые. А тетя их купила и вручила ему со словами: «С днем рожденья, Коленька, тебе уже 10 лет, и пора привыкать к настоящим мужским штучкам».
Вчера она уехала на свою Камчатку, и сейчас Пшеничкин был совсем один в полуподвальной квартире из четырех комнат – бывшей «коммуналке», где окна имелись только в маминой спальне. Колька растерянно пошарил среди книг на этажерке, заглянул под кровать и даже вынул стельку из сандалий, будто искал не часы, а острый камешек, мешавший при ходьбе.
Конечно, Пшеничкин догадывался, куда исчез тетин подарок, но упрямо продолжал поиски, шумно переставляя стулья и выдвигая скрипучие ящики «многоэтажного» комода.
Когда через год снова приедет в отпуск тетя Марина, Колька придумает, что уронил часы в реку, гуляя по набережной.
- Коля, иди сюда! Ты мне нужен!
Визгливый голос прервал Колькино воспоминание. Появилась мать.
С первого взгляда Пшеничкин понял, что она находится в том пограничном состоянии, когда поиски новой выпивки делают ее на короткое время изобретательной, общительной и даже более трезвой, чем обычно. Вот и сейчас мать стремительно перемещалась из комнаты в комнату, на ходу заглядывая в различные ящики и тумбочки, которых было немало в квартире.
- Где мой паспорт? Я не знаю, где мой паспорт…Коля ты не видел мой паспорт? Ну, пожалуйста, помоги мне найти паспорт…Ты голодный? Я сейчас картошки сварю! Ах, нет, мне надо срочно пойти в одно место. А где тетя Марина? Пусть приготовит тебе завтрак…
Мать неожиданно уставилась на Кольку, как будто видела его впервые в жизни.
- А почему ты не в школе?
- У меня же каникулы…
- А-а…Конечно, каникулы… У всех детей летом каникулы…Ладно, я пошла по делам…Поцелуй маму, ну!
Пшеничкин демонстративно отвернулся, до боли кусая губы. Ему хотелось крикнуть матери в лицо, что она пьяница и врунья, и что когда он вырастет, то уедет от нее на далекую Камчатку к тете Марине. Лишь бы не видеть больше никогда этих мутных глаз, похожих на зеленое стекло бутылок, которые он собирал для матери по всему городу.
- А что случилось? Чего мы губки надули? – мать развернула Кольку к себе, источая перегар вперемешку со сладкой парфюмерией.
Пшеничкин задумался и решил рассказать о пропаже часов. А вдруг мать машинально сгребла их в сумочку, вместе с нужными ей вещами? Его так возбудила эта мысль, что он потащил мать за руку в свою комнату, гневно указывая на этажерку, будто она была во всем виновата…
- Вот здесь они лежали, а теперь, видишь, их нет! Куда они могли деться?
Колька с надеждой заглянул в лицо матери. Она непонимающе посмотрела на этажерку, потом - на Пшеничкина, и, отведя глаза в сторону, вышла из комнаты, буркнув на ходу:
- Я не брала!
Колька догнал ее, затряс за руку...
- Мама, они же командирские…Там танк на циферблате…Найди их, ну, пожалуйста, я тебя очень прошу…
- Чего ты пристал ко мне! Не знаю я, где твои часы! Наверное, потерял где-нибудь, а теперь… виноватых ищешь?! – возмущенно воскликнула мать и ушла, громко хлопнув дверью.
В глазах у Пшеничкина стало горячо и мокро. «Виноватых ищешь?!» - эти слова ударили его, словно кулак незнакомого мальчишки, с которым несколько дней назад Колька подрался из-за права первым прыгнуть с «тарзанки» в реку.
Тогда тоже было обидно, но не так, как сейчас.
Вытирая слезы, Пшеничкин вбежал в свою комнату, запер дверь на щеколду и достал из школьного ранца потрепанную толстую тетрадь с надписью на голубой обложке - «СПИСОК».
Год назад, когда мама забыла про Колькины именины и весь день пила водку в соседнем дворе, Пшеничкин поначалу сильно огорчился, а потом взял да и составил список самых обидных для него маминых поступков за последнее время, озаглавив его «ЭТА МАТЬ». Тогда получилось 5 предложений. Как мама приготовила плохой обед из брикетов острого супа и сладкого киселя. Как вырвала листы из учебника математики и сделала из них кульки для продажи семечек. Как пыталась обмануть участкового врача, что у нее стенокардия, хотя перед этим выпила 3 бутылки портвейна «Агдам». Как обругала и швырнула солонку в Геннадия Георгиевича – учителя физкультуры, который пришел узнать, почему у Кольки нет спортивной формы. Как пьяная повела Кольку в зоопарк и до вечера проспала на газоне у клетки с енотами, пока сторож не растолкал ее. С тех этот список удлинился вдвое и теперь занимал целых два листа.
Пшеничкин пролистал их и остановился на страничке, с надписью «ДРУГАЯ МАМА». Здесь списка не было, потому что Кольке пока так и не удалось описать буквами воспоминание о той ДРУГОЙ МАМЕ, которое волновало его каким-то неясным, трепетным ожиданием и наполняло полуподвальную квартиру теплыми разноцветными лучами, стоило лишь зажмуриться и прошептать: «Другая мама»…
Картинка из прошлого была такой яркой и четкой, что Пшеничкин мог рассмотреть каждую деталь, словно под увеличительным стеклом.
…Вот сквозь закрытые внутренние ставни пробиваются узкие полоски рассвета, в котором кружатся пылинки. Через комнату движется чей-то силуэт. Это мама. Она раздвигает ставни, и комната озаряется сине-белым искристым светом. У мамы черные, длинные до талии волосы, розовая ночная сорочка до колен. Она садится за столик у зеркала, расчесывает волосы. Мама догадывается, что Колька только делает вид, что спит и внимательно наблюдает в зеркале за маленьким мальчиком на большой железной кровати… Его закрытые глаза приоткрываются до хитреньких щелочек. В тот же миг мама оказывается совсем близко, подхватывает Кольку на руки, кружит его с веселым криком:
- А кто этот хитрый мальчик? Как же его зовут?
Потом усаживает Кольку себе на колени, заглядывает в глаза, крутит завитки на его соломенно-желтой голове, и щекочет ласковым шепотом ухо:
- Это Колька-фасолька…Нос-курнос…Мой сыночек…
Как часто потом Пшеничкин хотел увидеть именно такое мамино лицо, услышать именно такие ее слова, ощутить именно такое прикосновение ее руки…Но ЭТА МАТЬ была так непохожа на ту ДРУГУЮ МАМУ из далекого синего утра…
Громко вздохнув, Колька вернулся к страничке «ЭТА МАТЬ», и дополнил список тремя словами - «УКРАЛА МОИ ЧАСЫ». Подумав немного, он перечеркнул слово «УКРАЛА» и дописал сверху «ВЗЯЛА».
Возможно, он рассчитывал, что ДРУГАЯ МАМА таким же синим утром однажды вернется в его жизнь и, проснувшись, он найдет на этажерке свои командирские часы.


…Колька Пшеничкин стал известным актером и продюсером. Его мама умерла от алкоголизма в возрасте 52 лет. Когда Колька решил поставить на могиле матери мраморное надгробье, он не смог найти на кладбище место, где ее похоронили.


Cима и каторжанин


Я странную песню
Услышала в детстве,
В ней пелось о буре,
Не в небе, а в сердце…




Рыжеволосая девочка по имени Cима Титова сидела на лавке вблизи городского пруда и энергично отмахивалась от надоедливой мошкары веткой сирени. Раскидистые, бело-фиолетовые кусты расположились вдоль всей набережной, а близость вечера потихоньку усиливала цветочный аромат. Несколько сорванных ветром лепестков упали на плечи и волосы девочки, но она не заметила этого. Сима пришла сюда не за прелестью майского вечера.
«Людей неинтересных в мире нет, их судьбы, как истории планет», - повторяла мысленно Сима тему школьного реферата, который она катастрофически не успевала подготовить. Дело в том, что пока Сима раздумывала, о ком бы рассказать, ее шустрые одноклассники «разобрали» всех интересных людей в городе. Даже главная модница класса Танька Кацупеева, для которой Бетховен был собакой, а Наполеон – тортом, и та уже нашла пенсионера, лично знавшего какого-то космонавта, может быть даже самого Юрия Гагарина.
…Краем глаза она заметила невдалеке одинокую фигуру. «С виду старик, а походка, как у мальчика», - отметила Сима, Еще в раннем детстве она удивляла родителей наблюдательностью и рассудительностью. Может быть, поэтому у Симы не было подруг среди сверстниц, которых она тайком называла бабочками-однодневками.
Человек шел прямиком к ней. Сима оглянулась по сторонам…Никого.
Она немного занервничала, но когда незнакомец подошел поближе, успокоилась. Это был их сосед по лестничной клетке, Леонид Алексеевич Сазонов. Кроме имени, Сима мало что знала о нем. На вид ему было лет 70, не меньше. Одинокий. Смуглое лицо резко контрастировало с пепельно-седыми вьющимися волосами и бородой. Всегда в темной одежде, с сумкой через плечо. Когда Сима сталкивалась с соседом по пути в школу, он церемонно кивал головой, и скрипучим, но четким голосом вежливо произносил: «Здравствуй, Серафима!».
Старик подошел к лавочке, и казалось, только сейчас заметил, что он здесь не один. Он бросил в сторону Симы короткий взгляд, и она с удивлением обнаружила, что глаза у него точно такого цвета, как отражение неба в пруду, которое приближающийся вечер сделал темнее и таинственней.
-А-а, Серафима! А я думаю, кто занял мою лавочку?
Леонид Алексеевич присел рядом.
- Ты чего тут одна делаешь?
- Да, так. Настроения нет что-то…
- Бывает. У меня вот тоже его нет с тех пор, как тут церковь построили…
Сима посмотрела на другую сторону пруда, где огромной луковицей возвышался над берегом церковный купол. Заходящее солнце полировало его словно лазером, и он сверкал желто-багряным огнем.
- Там раньше березки росли, роща целая, - продолжал Леонид Алексеевич. – Я туда каждый день на прогулку ходил…Воздухом свежим подышать…А потом гляжу – нет березок, вырубили все, когда площадку для церкви расчищали…Вот скажи, разве можно ради одного благого дела другое погубить?
- Конечно, нет. Церковь среди березок еще лучше смотрелась бы! – уверенно сказала Сима.
- Вот я так прорабу и сказал. Говорю, я бы тебе и тюрьму не доверил строить…
Леонид Алексеевич умолк и закурил папиросу. Сима вдруг вспомнила, как однажды за ужином мама назвала его «рецидивистом», а папа сильно возмутился и назвал соседа «несчастным каторжанином». Интересно, почему? Ведь на каторгу, кажется, ссылали лет сто назад, во времена царской России? Сима решила спросить соседа напрямик.
- Леонид Алексеевич, а почему вас называют каторжанином?
- Кто называет?
- Ну, Папа мой называет…
- Ах, вон оно, что…Правильно называет. Каторжанин я и есть.
- а вы, что, на каторге были? Как революционер? Ой, расскажите, пожалуйста!
Сима оживилась. «Людей неинтересных в мире нет» снова повисло на языке… А вдруг Леонид Алексеевич окажется неизвестным героем, эдаким современным графом Монте-Кристо, сбежавшим из тюрьмы, чтобы отомстить предателям. Вот это будет сочинение! Все просто умрут от зависти и первая – Танька Кацупеева!
Но старик, похоже, не собирался удовлетворять ее любопытство.
- Нечего тут рассказывать, Серафима. Да и не для детских ушей это…
Но и Сима не собиралась отступать.
- Мне почти 16. В таком возрасте Чапаев командовал полком, а…а…Моцарт стал известным композитором! – выпалила Сима.
Старик усмехнулся, с интересом посмотрел на девочку и сказал:
- Ну, если почти 16, тогда дело другое…Только я в твоем возрасте не полком командовал, а попал в первый в моей жизни лагерь – всесоюзный штрафняк «Весенняя» …Это в Сибири…
- Лагерь? В Сибири? - Сима недоуменно сморщила лоб. – А за что?
- За не почитание родителей. Так бы я ответил на этот вопрос в лагере. По моей, 58-й, там много было народу, но они уже не считались политическими, Сталин не признавал такую формулировку. А за что сидели враги народа, и так всем понятно было…
«Он, наверное, говорит о сталинских лагерях» - сказала себе Сима. Тема «врагов народа» - незаконно осужденных людей, была ей немного знакома из рассказов отца и фильма «Холодное лето 53-го». В учебниках по истории России об этом, кажется, ничего не было, а Сталин…Что же там было о Сталине?
Сима молниеносно порылась в памяти и выдернула оттуда заученное для урока предложение: «Иосиф Сталин - последовательный сторонник преобразования страны в индустриальное общество». А еще как-то видела книгу в папиной библиотеке. Там еще название хорошо рифмовалось, «Архипелаг Гулаг», кажется. Папа говорил, что автор той книги рассказывает о самой трагической странице в истории страны, и что Симе надо обязательно прочитать об этом… Но все это сейчас, среди цветущей сирени и веселого мелькания ласточек над рекой, казалось ей нереальным и неуместным.
- Вы были врагом народа? То есть, нет, я не то хотела спросить! А на самом деле? Почему вас сослали в Сибирь?
- За что? Длинная эта история Серафима…26 лет у меня забрали. Треть моей жизни…
Сазонов помрачнел и устремил взгляд дальше пруда и купола церкви – туда, где горизонт уже соединял темнеющие небеса с туманами дальних полей.
- 26 лет… - прошептала Сима. Это же целая вечность! Как можно забрать 26 лет жизни? И как можно провести столько лет за решеткой? И какое ужасное преступление надо совершить, чтобы лишиться свободы на такой длинный срок?
Вопросы один неожиданнее другого так ошеломили Симу, что зазвенело в голове. Сазонов тем временем закурил еще одну папиросу, и казалось, забыл о присутствии девочки. А она вдруг поняла, что сама того не ведая, дотронулась до чего-то такого, что старательно оберегалось этим странным, уверенным в себе стариком, от посторонних глаз - вроде той деревянной шкатулки, где мама прятала переписку с папой, когда он служил в армии. И никому не давала ее читать.
- Я, наверное, пойду, – тихо сказала Сима.
Леонид Алексеевич вздрогнул, отеческим жестом смахнул с волос девочки сиреневый лепесток и спросил:
- а ты сочинение свое уже написала?
- Откуда… вы знаете про сочинение? – смутилась Сима.
- Да батя твой ко мне приходил. Говорит, расскажи дочери про свою жизнь, а то она сочинение не напишет и влетит ей от учителя по первое число. А я говорю, о чем рассказывать, как я убегал, а мне срок добавляли? Или, как мужики, ломом подпоясанные, с босяками воевали? А он мне – вот об этом и расскажи. А я ему говорю – глупый ты человек, сосед… Дочке твоей за такое сочинение точно двойку влепят. Правильно я говорю, Серафима?
- У нас двоек не ставят. Оценивают по двенадцатибалльной системе! – рассмеялась Серафима.
- Да хоть как. Кому интересна жизнь каторжанина? Разве что бате твоему…
Сима задумалась лишь на мгновенье. Гордо подняв голову и тряхнув рыжей челкой, она серьезно посмотрела на старика и сказала:
- Если папе интересно, значит и мне тоже.
- Правильно говоришь. Вот мне отец тоже был другом. Я каждый день его вспоминаю. И я ничего не потерял из того, что он мне внушал…
Старик вытащил из своей сумки потрепанную, пожелтевшую от времени папку и протянул ее Симе.
- Держи. Это мои писульки о прошлом. Восемь лет назад начал, но до сих пор так и не поставил точку. Тоже своего рода сочинение…Учти, ко мне однажды из газеты приходили. Говорили, хотим, мол, ваши мемуары напечатать. А я им, знаешь, что сказал? Я не фонарный столб, чтоб об меня каждый чесался… Почему тебе такого не сказал, а?
Сима осторожно взяла папку и развязала тесемки. Внутри была тонкая пачка листов, исписанных черным карандашом. Она взяла первый и начала читать…
«Итак, 70. Один на льдине. И чем меньше становится моя льдина, тем чаще хочется оглянуться назад…Отец мой - Сазонов Алексей Ионович, 1903 года рождения, наполовину русский, наполовину – украинец. Мать моя – украинка Турчина Дарья Григорьевна, 1910 года рождения, стало быть, я…
У матери был наследственный туберкулез, и умерла она в возрасте 26 лет на станции Сиваш. Меня и брата на похороны не брали. Это все, что помню о матери…Через год отец женился на подруге детства, привез ее из Украины. Звали ее Ксения Ивановна. Мачеха нас не била, но и не любила. Мы, как и нынешние дети, не понимали, хорошо мы живем или плохо…
В 1948 году я окончил ремесленное училище в городе Керчь по специальности столяр-краснодеревщик. В это же время мой отец – начальник железнодорожной станции попадает под категорию «враг народа». Начинается судебное разбирательство. Я пытаюсь защитить честь отца и сам становлюсь жертвой наговора. Приговорили меня к 16 годам. По политической 58 статье. Как сказала судья, молодая красивая женщина, – «за злобные измышления против советской социалистической действительности». Мне 16 лет и мой приговор – 16 лет. Какой цинизм!
Моей первой «станцией назначения» стал город Соликамск в Пермской области. Это железнодорожный тупик, а дальше – сплошная тайга. Здесь находились два гулаговских лесоповальных управления «Уссольлаг» и «Нырыблаг». Потом сплавились по реке Пильва – до старообрядческого города Чердынь и на машинах - по тайге, до первой в моей жизни зоны…»
Сима подняла голову и посмотрела на Леонида Алексеевича. Он прохаживался туда-сюда невдалеке, заложив руки за спину. Она почему-то не могла представить, что Сазонову когда-то было 16 лет. Наверное, потому, что ей сейчас было почти столько же. И впереди ждала, радостная, полная надежд и мечтаний, жизнь, а не страшная неизвестность тюрьмы.
…Сима снова углубилась в чтение. Перед ней продолжал раскрываться дальнейший путь Леонида Алексеевича, наполненный фактами и событиями, которые трудно было вообразить, и еще труднее осмыслить… Особо жестокие и отвратительные моменты этой рукописной исповеди, связанные с угрозой смерти или физическим обезличиванием, Сима быстро пробегала глазами, не вчитываясь в их страшный смысл.
«…нормы выработки были страшны, и почти никто их не выполнял. А за невыполнение – штрафная норма №9, а это - баланда, процеженная через марлю, чтобы даже крошка не проскочила. И фунт того, что называлось хлебом, а фактически напоминало по вкусу глину…».
«…в Норильске были большие зоны особого содержания. Многие из осужденных по статьям 58, 58/1а, 58/10 – это были люди, чудом спасшиеся от «вышки». Всем им был продлен тюремный срок, и именовались они каторжанами, т.е. по суду приговоренные к каторжным работам. Они не имели фамилий, обращаться к ним нужно было только по номеру. Работали на самых тяжелых участках, не имели права на переписку… Я бы умер там, но меня спасли литовцы – бывшие «лесные братья». Я попал к ним в бригаду плотников, они научили, как перенести страшные морозы, и умению ценить теплые, человеческие отношения…».
«…в начале лета 1953 года я и кубанский казак Иван Брюховецкий решились на побег. Объявленная после смерти Сталина амнистия не распространялась на тех, кто сидел по 58-й. Две недели, голодные, огибая встречные поселки, мы двигались вдоль железной дороги. На одной из станций нам повезло – проникли ночью в магазин. Сменив одежду и имея на руках некоторую сумму денег, нам удалось добраться до Кубани. Жили в шалаше, среди заросших двухметровым камышом речных лиманов, рядом со станицей, откуда был родом Иван. Ловили рыбу, которую меняли на хлеб и соль, тем и жили. В начале 1954 года мы решили поехать в Краснодар, чтобы купить ружье для охоты на уток. Там нас и схватили… Был суд и новый срок».
«…физически сильный и выносливый, крепкой мужицкой породы, Иван вскоре снова предложил бежать. Я отказался, был очень слаб, весил чуть более 40 кг… Побег для Брюховецкого закончился огнестрельными ранениями и возвратом в лагерь. За соучастие, которого не было, мне добавили 4 года. В конце 50-х после пересмотра моего дела, я вышел на свободу…


На этом рукопись обрывалась.
- а что было потом? – спросила Сима.
- Много чего… - Сазонов пристально посмотрел в небо, будто там должно было появиться что-то особенное. - Для бывшего зэка в конце пятидесятых были закрыты заводы и фабрики. Я освобождался, нигде меня не принимали… А было такое положение: три месяца не поработал – бомж…
Сима, затаив дыхание слушала продолжение недописанной рукописи, и казалось ей, что Леонид Алексеевич рассказывал свою историю себе самому, до сих пор пытающемуся охватить чудовищную несправедливость, протянувшую колючую проволоку через всю его жизнь…
Вот, о чем он рассказал…
Чувствуя себя изгоем, которого презирало общество, Сазонов ожесточается. Долгожданная свобода уже не опьяняет, а отравляет…Чтобы не умереть с голоду, он добывает на пропитание воровством и снова оказывается за решеткой.
Два новых побега с промежутком в несколько лет, опять суды, а срок содержания в исправительно-трудовых лагерях приближается к 20 годам… На личном деле осужденного Сазонова появляются две полосы. Синяя – социально опасен. И красная – склонен к побегу. Но на его теле отсутствуют «наколки», он не принимает веру воров в законе, оставаясь самим собой. Чтобы не опуститься на дно души, в темноту низменных страстей, читает конфискованные книги, которые в годы сталинских репрессий часто отправлялись вслед за своими владельцами. Он по своей инициативе ремонтировал полки в лагерных библиотеках, лишь бы быть поближе к книгам.
Окончательная свобода приходит к нему в 1973 году, спустя 25 лет. Личная жизнь не складывается. Единственная женщина, с которой он хотел связать свою судьбу, доверилась ему не до конца. И он ушел сам, потому что не мог жить и любить наполовину…
Проведя треть жизни в заключении, потеряв всех близких, Леонид Алексеевич Сазонов сохранил главное – свою внутреннюю свободу, оставаясь в любых жизненных ситуациях, прежде всего, человеком.
- Я, свою жизнь Серафима, представляю, как дерево, внутри которого одна черная пустота, поглотившая всех, кого я любил… - Леонид Алексеевич зажег спичку и поднес ее к глазам. - в этой пустоте тлеет моя догорающая свеча. Но я не оплакиваю себя и свою исковерканную жизнь. Ведь не мы властны над своей судьбой, а она над нами. Мы только сопротивляемся, как можем…Ну? Что молчишь? Будешь сочинение свое писать?
- Не знаю…- Сима благодарно посмотрела на Сазонова. – Но я, кажется, поняла, что есть то, о чем нельзя правдиво рассказать или описать, можно лишь пережить это…
- Правильно поняла, Серафима. Вот и не пиши ничего. А то и мне через тебя достанется…
…Ползли по прибрежной аллее вечерние тени, в сиреневых кущах звал подругу соловей, а они все говорили и говорили – седой, потерявший счет годам, старик и рыжеволосая девочка-подросток, впервые ощутившая мурашки глубоко-глубоко в груди…


… Реферат одинадцатиклассницы Симы Титовой оканчивался такими словами: «…я хотела показать вам моего героя другим. Шагающим в толпе радостных, сильных людей, в новую жизнь. Увы, единственное, что я могу обещать – это привет от старого каторжанина, плывущего на тающей льдине к своей мечте».
Через два года после этой истории, Леонид Алексеевич Сазонов умрет от неизлечимой болезни.
Сима Титова станет поэтессой. В ее первом поэтическом сборнике будет такое стихотворение:


Самый свободный


В Вашей комнате, все, как у всех,
В Вашей комнате чинно и чисто,
Только, здесь не звучал детский смех,
И любви не звенело монисто…
Вместо сахара в чай – одиночество,
Не забыть бы свое имя-отчество,
Вместо поздних гостей – выпуск поздних вестей,
Да еще свет Луны на постель…
В Вашей комнате все, как у всех,
В Вашей комнате время не мчится,
В Ваших снах – вечный падает снег,
Вечно скорбные смотрятся лица…
Опьяняющий ветер свободы,
Отравляет последние годы…
Я иду к Вам опять,
Я пытаюсь понять,
Как на тающей льдине стоять…










Тыквенная каша


Время детских молитв
Для тебя сохранит
Первый снег, первый зной, первый гром.
Первый друг – это тот,
Кто к тебе подойдет,
Когда камень запустят в твой лоб…





Валерка Скрипкин с тоской смотрел на свое отражение в мутном зеркале школьного туалета. Перед ним стоял худой, нескладный, коротко стриженый мальчишка, веснушчатый, с курносым носом и слегка раскосыми глазами, делающими лицо более широким, как у фигурки «китайский болванчик», которую Валерка видел в комиссионном магазине.
Ну, почему? Почему он не такой красивый, как Дениска Попов - голубоглазый и розовощекий блондинчик? Или, как например, Сережка Коржиков – высокий, атлетичный, мальчик, демонстрирующий всем одноклассницам бицепсы, трицепсы и какие-то там еще «крылышки» на спине? Так нет же, еще вот и прыщи в придачу ко всему!
Валерка впился ногтем в ямочку на щеке, выдавил ненавистный прыщ и, подразнив зеркало страшными гримасами, отправился на урок.
После школы на трамвайной остановке Скрипкина догнала Наташа Певзнер – очень упитанная соседка по парте, имевшая дурацкую привычку что-то постоянно поправлять на его одежде: то узел галстука, то ворот рубашки, то ремень на брюках. Валерка терпеливо сносил все эти девчачьи штучки, потому что Наташа была дочкой математички Ларисы Роальдовны и давала списывать правильные решения. К тому же, Скрипкин один раз был у них в гостях, и ему было позволено взять что-нибудь почитать из личной библиотеки отца Наташи – Александра Рафаиловича. Валерка выбрал «Одиссею капитана Блада».
- На…Вот…На твоей парте было… - Певзнер протянула ему почтовый конверт для писем.
Она раскраснелась, и ее каштановые волосы скрутились на лбу в колечки.
- Зачем ты его принесла?
- Подожди…отдышусь…Там…прочти… фамилия твоя…
Валерка недоверчиво посмотрел на Наташу и взял у нее конверт. Заклеен. Надпись поперек черным маркером: «Скрипкину Ю.»
- Видишь, тебе. Давай откроем?
Скрипкин быстро сложил конверт пополам и сунул его в карман брюк.
- Что там может быть, Валер? Не знаешь? Потом откроешь, да? – затараторила вкрадчивым голосом Певзнер. – Ой, у тебя что-то красное на бороде, давай вытру?
Рука с носовым платком метнулась к лицу Скрипкина, но он отработанным движением пресек эту попытку.
- Я тебе вытру. Иди, пока я добрый.
- Так ты всегда добрый! – крикнула Певзнер и перебежала на другую сторону, чтобы успеть на трамвай, приближающийся к остановке. – Придешь в гости? Мама приглашала!
- А что будем делать? Опять смотреть фильм, как ты табуретку красишь?
- Нее-е-т!
- а что-о-о?
Наташа что-то прокричала в ответ, поднимаясь в трамвай, но слова ее утонули в грохоте отъезжающего состава.

***

Валера! Ты мне нравишься. Я хочу с тобой ходить. Жди меня сегодня в семь за школой. Валя В.
Скрипкин несколько раз перечитал записку, рассмотрел ее с разных сторон и даже понюхал, как делают киношные детективы. Он был почти уверен, что это розыгрыш. Хотя бы потому, что Валя Варегина, хоть и не была первой красавицей класса, но являлась объектом интереса многих мальчишек. Очень смуглая, спортивная, с каштановыми косами и глазами, как темно-серые угли, она ко всем девчонкам относилась одинаково безразлично, а одноклассников не замечала в упор. Кого-то такое отношение злило, кого-то – привлекало, но в целом делало Варегину загадочной и недоступной.
И тут вдруг она признается в симпатии и даже предлагает «ходить», что на школьном сленге означает особый режим взаимоотношений между мальчиками и девочками. И не Коржикову или Попову, а ему – Валерке Скрипкину, с обидным прозвищем Курнос. «Варегина будет со мной ходить? Да скорее наша школа под землю провалится», - рассудил Скрипкин.
И тут же вспомнил, как несколько раз сталкивался с любопытным и прямым взглядом Валиных «угольков». Скрипкин тогда не придал этому никакого значения, поскольку был убежден, что интерес к нему может испытывать только такая веселая толстушка, как Певзнер. Стоп! А вдруг Варегина и вправду придет сегодня к Оленю, а он в это время будет трусливо сидеть дома и смотреть с отцом телепрограмму «Рыболов-спортсмен»?
В коридоре зашаркали шаги, и послышался голос отца:
- Валера, иди, посмотри, как лещей на раковую шейку ловят!
Скрипкин быстро сложил записку вчетверо и засунул в первую попавшуюся книгу на полке.
- Валера, ты таких лещей еще не видел! Как наш тазик!
По радио объявили: «Московское время – 18.00».
Пора было принимать решение.
Прости, папа, «Рыболов-спортсмен» отменяется…

***


Через полчаса Скрипкин стоял в укромном месте школьного парка, куда выходили только окна вестибюльного этажа, освещавшие мягким желтым светом сумерки октябрьского вечера. Он ворошил ногами опавшие листья и продумывал план действий на случай, если Варегина на самом деле придет. «Приглашу в кино или на дискотеку, а там, как пойдет, может быть, и домой провожу». Скрипкин был полон решимости доказать Вале, что он особенный, и что за невзрачной внешностью скрывается мощная натура, способная…
К чему именно он был способен, Валерка придумать не успел, потому что прямо перед ним вдруг появилась Варегина. И прежде, чем удивленный Скрипкин открыл, а потом закрыл рот, она сказала:
- Валера, давай пойдем вон туда, покатаемся!
Валя указала рукой и быстро пошла к стоящим поодаль качелям в виде лодочки. Скрипкин молча двинулся за ней. Его немного смущало, что Варегина взяла инициативу на себя и вела себе так, будто они были давними друзьями. Забравшись в лодочку, она стала раскачиваться, помогая себе приседаниями. Скрипкин хотел помочь, но Валя отрицательно покачала головой:
- Я сама, а то сильно раскачаешь! Знаешь, недавно Коржиков спросил, кто мне нравится в классе. Я сказала – Валера Скрипкин. А что? Хороший парень, не заигрывает с дурацкими шуточками, не матюкается и разговаривает интересно…
- Как это? – не понял Скрипкин.
- Ну, помнишь, когда у нас урока какого-то не было, ты всему классу истории рассказывал про первобытных людей. Мне понравилось! Расскажешь еще?
- Сейчас?
- Да нет, же! Не сейчас… - засмеялась Валя и ловко спрыгнула с качелей. - А тебе кто-нибудь нравится из нашего класса?
Валерка растерялся. Перед глазами почему-то возникло смеющееся лицо Наташи Певзнер…
- Не хочешь – не отвечай. И так все ясно…
Варегина обиженно посмотрела на Скрипкина, вытащила красный обруч, поддерживающий густые, шелковистые волосы, и они, взметнувшись веером, накрыли ее плечи.
- Ну, хотя бы волосы мои тебе нравятся?
- Да…Классные волосы…
- А кожа, кожа моя тебе нравится? – Варегина подошла к Скрипкину поближе. – Вот, потрогай, какая щека…
Он осторожно коснулся лица Вали указательным пальцем. Щека была теплая и приятная на ощупь.
- Чувствуешь пушок, как у персика?
- Да… классный пушок… - восхищенно пролепетал Скрипкин. Прыщи на его лице зазудели с новой силой…
- Хочешь, и у тебя такая кожа будет? – таинственно прошептала Варегина, беспощадно осматривая угреватое лицо Валерки. – Будешь красивее всех в классе!
- Конечно, хочу! – неуверенно произнес Скрипкин. - «Куда она клонит? Если ей не нравится моя кожа, тогда зачем она написала мне? Зачем просила прийти? А может она уже разочаровалась, узнав меня поближе?» - думал он, настороженно наблюдая за Валей, ожидая новых неожиданностей.
- Хорошо, - сказала Валя торжественным голосом. – Я помогу тебе. Только пообещай, что никому не скажешь.
- Обещаю.
- Даже твоей любимой Наташе Певзнер!
Скрипкин хотел возразить, но почему-то сказал:
- Ладно.
Варегина одобрительно кивнула.
- Понимаешь, Валера, все дело в тыкве…
- В чем-чем? – не понял Скрипкин.
- В тыкве. А точнее, в ее целебных свойствах. Тыква битком набита всякими полезностями и когда ты ее кушаешь постоянно, то у тебя становится хорошая кожа, волосы, ну и все остальное… Ясно?
- Да. Мне надо есть тыкву?
- Кашу из тыквы.
- И все?
- Ну, конечно, Валерочка. Все простое - гениально!
- А где взять тыкву, чтоб эту кашу сделать?
- Где взять? А-а, наверное, на рынке или в овощном магазине… - неуверенно произнесла Валя. – Я точно не знаю… Папа ее сам готовит…
- Тыкву?
- Да нет же, кашу!
- Ясно… - понимающе сказал Скрипкин.
Скрипкин сосредоточился, но даже не смог представить, как выглядит каша из тыквы, потому что саму тыкву он помнил лишь в виде персонажа из мультфильма о Чипполино. Но неожиданное тыквенное знание, связавшее его с Варегиной общей тайной, сразу же подняло настроение и придало уверенности.
- Валя, давай сходим в кино? Или хочешь, на дискотеку?
- Спасибо за приглашение, - вежливо сказала Варегина. – Пойдем лучше ко мне, попробуешь тыквенной каши…
- А кто у тебя дома? – спросил Скрипкин, изображая равнодушие.
- В том-то и дело, что никого. Согласен?
- Хорошо. А где ты живешь?
- Пошли. Тут недалеко…

***


…Подперев голову руками, Скрипкин сидел за большим кухонным столом и наблюдал, как Валя что-то доставала из холодильника, смешивала, наливала, варила на маленьком огне, рассказывая без перерыва о куче преимуществ тыквенной диеты.
- Бабушка тыквой все болезни лечила. Главное знать, к какому месту ее приложить и сколько держать…
- Кого, бабушку?
- Да, нет же, тыкву! А у тебя случайно нет глистов? – неожиданно спросила Валя.
- Наверное, нет. А что? – Скрипкин обеспокоенно заерзал на стуле, вдруг ощутив легкую дрожь внутри живота, как это бывало при виде бормашины в школьном кабинете стоматолога.
- Если будут, надо съесть тыквенных семечек. Помню, у меня быстро все прошло, - радостно сообщила Варегина.
Дрожь почему-то поднялась вверх – почти в то место, где у Валерки шея соединяется с головой.
– Мама ест мякоть тыквы, чтоб отрыжек не было. А вот папе тыквенный сок помогает при запорах! Видишь, как интересно?
Но Скрипкина сейчас интересовало другое. Почему его рот так обильно наполнился слюной? Валерка сглотнул и… почувствовал легкую тошноту.
Валя тем временем закончила приготовления. Перед Скрипкиным стояла глубокая тарелка с ярко-желтой массой, похожей на плохо взбитое пюре, в которое добавили яичный желток. Он почему-то подумал, что, скорее всего у каши будет не очень приятный запах… Что-то урчащее и газообразное начало подъем из глубин Валеркиного организма…
- Ну, давай, Валера, пробуй вкуснятину!
Как в замедленной съемке, ко рту Скрипкина приблизилась большая ложка с парующей «вкуснятиной» … Он закрыл глаза и… рот заполнился чем-то вязким и горячим. «Знакомый вкус, - подумал Валерка. - Почти такой же, когда я случайно съел куриный пупок, упавший в молочный кисель. Меня тогда стошнило прямо на воспитателя детского сада, а как будет сейчас?». Он с ужасом посмотрел на улыбающуюся Валю, которая с ложкой в руке стояла так беспечно близко, что в ее зрачках отражались лампочки кухонной люстры. Варегина еще зачерпнула из тарелки и радушно предложила:
- Еще ложечку?
Закрыв рот обеими руками и издав громкий стон, Скрипкин оттолкнул Валю и бросился прочь. То, чего он боялся, случилось прямиком на лестнице, ведущей к квартире Варегиных…


…В первое воскресенье ноября Валерка Скрипкин находился в гостях у Наташи Певзнер и по сложившейся традиции смотрел на экране-простыне фильм, снятый Александром Рафаиловичем на кинокамеру с восьмимиллиметровой черно-белой пленкой. На протяжении пяти отснятых минут Наташа в пилотке из газеты красила кухонный табурет в белую краску, периодически устало поглядывая в объектив. Приблизительно на 3 минуте фильма, Александр Рафаилович, как правило, почти вплотную приближал лицо к экрану и возбужденно восклицал:
- Смотрите, смотрите… Вот сейчас она посмотрит в объектив! Видите, какая загадочность, какая неопределенность в ее взгляде. В кино этого добивался только великий Буньюэль!
- И ты, дорогой! – с гордостью добавляла Наташина мама.
После фильма Наташа и Валерка обычно играли в шашки, а потом ужинали со взрослыми в просторной гостиной, где каждые полчаса «бомкали» на стене старинные часы.
Когда все сели за стол, Скрипкин неожиданно спросил:
- А у вас на ужин не тыквенная каша?
- Тыквенная? Надеюсь, что нет… – насторожился Александр Рафаилович. – Дорогая, чем ты нас сегодня потчуешь?
- Суп с фрикадельками, паштет из печени, сырники очень вкусные! – расставляя столовые приборы, ответила Лариса Роальдовна.
- Извини, дружок, - облегченно произнес Александр Рафаилович. – У нас не так плохи дела, чтобы есть тыквенную кашу… Но если уж ты так сильно ее любишь, то..
- Нет! – быстро сказал Валерка. – Я не люблю.
- Я тоже ее не люблю. Гадость редкая… - сказал Александр Рафаилович и понимающе подмигнул Скрипкину. – Я тебе, брат, больше скажу. У меня на эту кашу аллергия…

***

Валя Варегина работает бухгалтером в Киеве. Наташа Певзнер живет в Санкт-Петербурге и борется за права животных. А о Валерке Скрипкине давно никто ничего не слышал…





Никогда не наступит осень

Глупых кукол не дарите
И качели с бубенцом,
Лучше зеркало купите,
Я ее увижу в нем.
Ту, что прячется под кожей
Моих маленьких грудей,
Для нее я всех дороже,
А она мне всех милей…



Ранним утром на исходе мая, на берегу темноводной речушки, над которой нависли тени большого завода, появилась девочка лет 10-ти. Убедившись, что на обозримом расстоянии никого нет, она умело взобралась на технологическую трубу, протянувшуюся на другой берег; пройдя метров двадцать, остановилась, вытащила из заплечной сумки маленькую, закупоренную пробкой, зеленую бутылочку и бросила ее вниз. Через секунду бутылка резко вынырнула из глубины и подхваченная быстрым теченьем, устремилась к бурлящим на середине реки перекатам…
…Часом позже, эта же девочка стояла во дворе старого флигеля, окруженного цветущими абрикосами, ела банан и равнодушно наблюдала, как светловолосая, коренастая девушка лет 17-ти раздраженно ходила вокруг нее, спрашивая на ходу:
- Девочка! Ты меня хорошо слышишь? Это Северная, 64? Ой, нет…Восточная, 64? Ты, что, немая? Эй, посмотри на меня!
Девушка громко щелкнула пальцами и стала сопровождать вопросы характерными движениями, напоминающими телесуфлера для глухонемых.
- Папу! Ма-му! Па…за…ви! Я…по…объявлению! Здесь ква-рти-ра сда-е-тся?
Не увидев никакой ответной реакции, она решительно развернулась и направилась к входной калитке и… тут же остановилась, услышав слова:
- Если не будешь шуметь и водить женихов, то квартира сдается до осени. Туалет во дворе, но зато ты имеешь право на мои абрикосы и яблоки. Мы с бабушкой живем на соседней улице. Попозже зайду за деньгами. На, возьми! - девочка протянула отполированный временем, металлический ключ.
- Я - Вероника!
- А я - Ася… - пробурчала девушка, нервно улыбнувшись.
- Оно и видно…
Вероника помахала Асе кожурой от банана и ушла.



***

….Утром следующего дня Ася проснулась неожиданно, вздрогнув от внезапно растаявшего сна… В центре комнаты, скрестив ноги и положив на колени рюкзачок, сидела на стуле Вероника.
Ася недовольно перевернулась к девочке спиной:
- Учти, я по утрам вредная!
Вероника молча вышла из комнаты. А Ася крикнула ей вслед:
- Потому что я люблю долго валяться в постели!
…Через полчаса, умытая и причесанная, с коробкой конфет в руках, Ася вышла в застекленную галерею, где за старой, деревянной столешницей уже деловито суетилась Вероника. Наливала в чашки кипяток из эмалированного чайника, добавляла заварку. Ася раскрыла коробку и пододвинула ее к Веронике.
- На, угощайся…
- От сладкого будет кариес, - сказала Вероника и отодвинула от себя коробку.
- Глупости. Я с детства ем сладкое и не хожу к зубнику.
Ася показала ровные, белые зубы.
- Значит, в твоем организме много кальция…
- Чего-чего?
- Вот поступишь в свое медучилище, там тебе все и расскажут! – повысила голос Вероника.
- Откуда ты знаешь, куда я собираюсь поступать?
- Много ума не надо. Вон, возле кровати - твои книжки со скелетами, а к нам на квартиру только из медули и просятся…
- Надо же, какая умная…Ты меня для этого чуть свет подняла? – раздраженно хмыкнула Ася.
Вероника обиженно надула губы и собралась выйти из галереи, но Ася крепко схватила ее руку.
- А, ну-ка признавайся! Зачем ты следишь за мной? Где твои родители? Кому я деньги вчера отдала?
- Папы и мамы нет… - прошептала Вероника.
- А где они?
- Там…
Вероника подняла вверх указательный палец и посмотрела куда-то в потолок.
- Где это, там?
- На небе. Они ждут меня и бабушку. Но бабушка говорит, что она там раньше будет!
- Ну и шуточки тебя…
- Это не шуточки! Все мы там будем. Ты тоже…
- Что же у нас с собой за разговор такой… - возмутилась Ася. - Послушай, я не знаю, что у тебя в жизни было, но ты мне когда-нибудь об этом расскажешь, хорошо?
Вероника молчала и продолжала смотреть на потолок.
- Сто против одного, что у тебя нет подруги!
- Да… - удивленно прошептала девочка.
Ася взяла Веронику за руки, приблизила к себе. Лицо девушки стало добрее, глаза наполнились желтым утренним светом.
- У меня тоже нет, веришь?
- Да…
- Давай дружить?
Вероника согласно кивнула, и Ася ласково обняла ее. Потом приподняла ладони девочки и стала хлопать по ним, как в детской считалке, приговаривая:
- Все секреты пополам и мальчишек тоже! Повторяй за мной!
- Все секреты пополам и… И мальчишек тоже!
Новоявленные подруги весело вступили в игру ладонями, подстраиваясь под единый ритм движений и слов. Ася – весело и шумно, а Вероника – строго и торжественно.

***

Весь день Ася готовилась к экзаменам, а вечером Вероника привела ее на тот самый берег, где на другую сторону реки тянулась металлическая труба. Вероника быстро добежала до середины трубы и поманила к себе подругу. Но Ася испуганно попятилась.
- Трусиха! Хочешь, я прыгну вниз? Я могу!
Вероника вернулась к Асе, взяла ее за руку и заглянула в глаза.
- Боишься…
- Если я сейчас свалюсь в речку, ты будешь за меня экзамены сдавать?
- Ладно, я тебя научу. Ты будешь маленькая, а я большая. Ясно?
- Нет, не ясно…
Вероника шагнула на трубу и обернулась:
- Девочка, ты не можешь перейти на другую сторону? Это же так просто! Главное, не смотреть вниз. Смотри на меня и повторяй.
Вероника развела руки в стороны.
- Я птица! Ну, Ася! Повторяй за мной! Или ты мне не подруга!
- Я птица…
- Но я иду по трубе!
Вероника продолжала двигаться по трубе.
- Я иду по трубе… - повторила Ася, делая маленький, нерешительный шаг.
- Потому что идти по трубе труднее, чем летать!
- …труднее, чем летать…
- Поэтому, я птица, которая не боится…
- …ходить по трубе! - закричала Ася. - Эй, я уже не боюсь! Но дальше не пойду!
- Ладно, ты все равно останешься моей подругой!
- А ты моей птичкой-невеличкой!
- А ты знаешь, кто? Страус! Он летать не умеет! Страус, страус!
Неожиданно Вероника приняла серьезный вид и сказала тихо:
- Ася, пошли домой…
Взявшись за руки, подруги двинулись в обратный путь. Неожиданно Вероника оглянулась на речку и сказала:
- Ой, я забыла кое-что сделать… Иди, я догоню!
- Ты, что не дотерпишь до дома? – спросила Ася.
- Нет, это не то, что ты думаешь…
- Да что у тебя за секреты такие? Ну, давай, я подержу… - Ася взялась за лямку рюкзачка. Но Вероника быстро отошла в сторону, прижав рюкзачок к груди.
- Нет, не дам!
- У тебя там бомба, что ли?
- В свое время все узнаешь! А пока ты еще маленькая… - крикнула Вероника и побежала к реке. А Ася, проводив ее взглядом, сказала негромко:
- Интересно, кто из нас - малолетка?

***

Утром следующего дня Вероника застала Асю за практическим занятиями.
Чтобы лучше запомнить предмет, Ася записывала в тетрадь по памяти наиболее важные формулировки и названия. Поглощенная этим делом, она почти не обращала внимания на Веронику, которая вертелась рядом, заглядывала в глаза Аси, в раскрытые учебники, откровенно скучала и приставала с вопросами.
- А когда у тебя экзамены?
- Через неделю… В первый день лета…
- Сдашь?
- Ну, я же умная!
- Умная, но всех умней моя бабушка! Не обижайся…
- На то они и бабушки, чтобы быть умными…
- А хочешь посмотреть мои новые туфли?
- Не хочу.
- Все секреты пополам и мальчишек тоже!
- Ты мне мешаешь… Давай помолчим?
- Давай, только долго молчать я не умею!
И через минуту:
- О чем ты думаешь?
- О том, что ты меня достала!
Ася отшвырнула в сторону ручку, сняла очки и принялась массировать веки.
- Ладно…Иду я по городу, красивая, гордая, все люди останавливаются… Здравствуйте, доктор…Когда вы будете принимать? А я говорю, позвоните моей медсестре, посмотрим, что можно сделать… А ты о чем думаешь?
Вероника подошла к Асе, прижалась к ней и сказала еле слышно:
- Я думала, что если бы у меня была волшебная палочка, то я бы взмахнула этой палочкой и сказала… Пусть никогда не наступит лето…
- Это еще зачем?
- Чтобы ты никуда не уехала!
Ася удивленно посмотрела на девочку, открыла рот и…ничего не сказала. А Вероника забегала вприпрыжку по двору, повторяя:
- Здравствуйте, доктор! Как вы сегодня хорошо выглядите! Здравствуйте, доктор…
- Иди домой, а то бабушка будет волноваться. Завтра покажешь мне новые туфли…
- Хорошо, Ася… До завтра!

***

Весь следующий день Вероники не было. Обложившись учебниками, Ася прозанималась до самого вечера, сделав паузу для похода в магазин за продуктами. Пообедав, она немного полежала во дворе, на мягком дырявом топчане, туго набитым соломой. Над ее головой гудели майские жуки, щебетали птицы, налетающий ветерок кружил в воздухе лепестки яблоневого цвета. Молодые листочки весело шелестели, а полуденное солнце уже нагрело сад до той температуры, когда все вешние запахи и ароматы, сливаются в один густой, душистый чад. «Как хорошо здесь! – подумала Ася. - Кажется, что все вокруг спешит надышаться, налюбоваться этим великолепием, которое бывает только раз в году. Ну, почему именно сейчас мне нужно готовиться к экзаменам?»
Ее мысли неожиданно начали крутиться вокруг Вероники, но этот интерес был каким-то неясным, не имеющим конкретного вопроса, поэтому девушка прервала этот разговор с собой и снова углубилась в учебники.
Ближе к вечеру Ася решила прогуляться к реке – туда, где они были с Вероникой. Ася уже приближалась к знакомой трубе, как вдруг увидела на берегу одинокую фигурку. «Да это же Вероника» - обрадовалась девушка. – Сейчас я ей сделаю сюрприз…»
Она тихонько прокралась еще поближе и спряталась за широкую бетонную опору у основания трубы, в ожидании подходящего момента, чтобы неожиданно появиться из укрытия.
Ася с интересом наблюдала, как Вероника дошла до середины трубы, вытащила из рюкзачка небольшую бутылку, проверила, плотно ли заткнута пробка. «Кажется, она собирается бросить ее в воду», - сказала себе Ася, и в тот же миг бутылка плюхнулась в реку. Вероника помахала бутылке рукой и резво побежала обратно. Ася решила не выдавать себя, рассудив, что если Вероника не позвала ее с собой, то значит, не хотела, чтобы Ася присутствовала при этом. «Это не просто баловство, в этом есть какой-то смысл. Может быть, какая-то игра? Стоп. А зачем затыкать пробкой? Чтобы вода внутрь не попала! Значит, в бутылке что-то было?» - размышляла девушка, ожидая пока Вероника скроется из вида.
Эта была еще одна странность ее маленькой подруги, и Ася решила, что как-нибудь деликатно спросит об этом Веронику.
Она прошла по берегу - чуть ниже по течению реки, спустилась к небольшой заводи и присела на гладкий, теплый камень, каких здесь было немало. Солнце уже наполовину скрылось за прибрежными холмами, и вода светилась множеством золотистых отблесков. Пытаясь увидеть в прозрачной глади мальков, Ася заметила, как в заводь заплыл какой-то предмет. Приглядевшись, она увидела, что это - закрытая пробкой, бутылка из зеленого стекла, в каких продают пиво или слабоалкогольные напитки. «Не та ли это бутылка, которую Вероника в реку зашвырнула?», - подумала Ася.
Оглядевшись по сторонам, она быстро сняла обувь и осторожно вошла в реку. Заводь была неглубокая – чуть выше колена, но вода оказалась еще очень холодной. От неожиданности, Ася вскрикнула, схватила бутылку и буквально выпрыгнула на берег. Согревшись немного, вытащила пробку и перевернула бутылку. На ладонь упала бумажная трубочка, оказавшаяся туго скрученным листком бумаги. Развернув его, Ася увидела текст, написанный крупным, размашистым почерком:


Здравствуйте, мои дорогие папа и мама!
У меня все хорошо. Я перешла в третий класс, и бабушка купила мне новые туфельки. Они черного цвета, лаковые.
А еще каждые три дня я хожу в магазин и покупаю 200 гм конфет, 1 литр молока и белый хлеб.
Ой, кажется, я уже писала вам об этом…
Да, чуть не забыла. Спасибо вам за подарок. Я его никому не показывала. Даже бабушке.
Ну, вот пока и все.
Мне без вас скучно и одиноко.
Крепко целую.


Ваша Вероника.




Ася перечитала записку несколько раз. «Бедняжка, неужели она и вправду надеется, что папа и мама получат ее письмо в бутылке? - с грустью подумала девушка. – Что же произошло с ними? Неважно…Главное, что она не хочет думать, что их нет, и пишет им такие вот послания о своей жизни. Интересно, о каком подарке идет речь?».
Резкий толчок в спину чуть не сбил Асю с ног. Она выронила бутылку, письмо, сама чуть не упала в заводь, но в последний момент удержала равновесие, обернулась и…увидела разъяренную Веронику. Она напоминала маленькую, но отважную собачку, защищающую свою территорию…
- Отдай! Это мое! Предательница! – закричала девочка и снова бросилась в атаку с поднятыми вверх кулачками.
- Я не хотела! Бутылка сама приплыла ко мне! - отбивалась от Вероники Ася.
- Врунья! Ты…Ты…Ты все испортила! Отдай!
- Нет! Я не знала, что это твоя бутылка! А когда поняла, хотела снова бросить ее в реку… Да остановись же, дура ненормальная! Вон твоя писулька валяется! Кому она нужна?
Ася сильно оттолкнула от себя Веронику и та навзничь упала на землю, скрутилась в клубочек и громко заплакала.
«Господи, что я делаю? Дерусь с ребенком? Правильно она меня предательницей обозвала…» - подумала Ася и тоже залилась слезами.
- Прости меня, прости, пожалуйста… - она склонилась над девочкой и попыталась обнять ее. Но Вероника оттолкнула Асю, вскочила, подняла свое письмо и начала рвать его.
- Зачем, зачем ты? Не надо… Давай же положим его в бутылку и бросим в реку! – взмолилась Ася, подбегая к Веронике.
В лицо ей полетели клочки бумаги.
- Нет! Ты не понимаешь! Оно все равно уже не дойдет к ним!
- Почему?
Вероника растерла по щекам слезы и прошептала:
- Потому что оно доходит к ним, если я этого хочу…
- Значит, сейчас ты не хочешь? Но почему?
- Потому что мне уже не нужен их подарок…
- Какой подарок?
- Ты. Я просила у них подругу. А теперь ты мне не подруга…
- А-а, ясно… - Ася непонимающе уставилась на девочку. – А как же? …Все секреты пополам и мальчишек тоже…
Вероника ничего не ответила, взяла пустую бутылку, размахнулась и забросила подальше в воду и презрительно посмотрела на Асю.
- Ладно, птичка-невеличка, некогда мне с тобой болтать…Мне пора заниматься… Потом разберемся в наших отношениях… - сказала Ася.
Но не успела она и шага сделать, как Вероника преградила ей путь.
- Хочешь, чтоб мы снова были подругами?
- Ну, допустим.
- Тогда … - Вероника мечтательно закатила глаза. – Тогда…стань на колени.
- Что? – не сразу поняла Ася.
- На колени! – закричала Вероника и гневно топнула ногой.
Ася громко рассмеялась и уже хотела сказать этой маленькой эгоистке, что ей надо как следует надрать уши за такие дурацкие причуды, но встретившись взглядом с Вероникой, она вздрогнула. Две синих льдинки кололи ее взглядом, холодным и спокойным, как у Снежной Королевы в сказке Андерсена. Девушка с удивлением почувствовала, как подгибаются ее колени, а голос произносит совсем не то, что она хотела сказать:
- Мне не нравятся твои игры…
- А мне нравятся!
…Никто не видел, как взрослая с виду девушка стояла на коленях перед маленькой девчонкой. Разве только прилетевший с другого берега теплый ветерок, наполненный необратимостью лета?
Он мог бы выложить им наперед все, что будет завтра…
Через месяц…
Спустя многолетия…
Но кому понятен язык ветра?
Пусть лучше останется все, как есть…




…Ася не поступила в медучилище, работает продавцом в магазине сувениров в городе Северск.
Вероника окончила институт культуры, работает визажистом в салоне красоты где-то в Белоруссии.







-











Комментариев нет:

Отправить комментарий