Огонь Николая Перелазова
Рассказ
1
Капитан стоял под обрывом пересохшего русла безымянной речушки в предгорьях Карпат. Правда, сейчас назвать рекой этот не очень широкий и извилистый, с высокими обрывистыми берегами овраг трудно, хотя по дну его и струился маленький ручеёк.
Однако вылизанные водой и обеленные ветрами валуны, камни-голыши, устилавшие дно, подточенные крутые берега говорили об обратном: здесь не всегда были тишь да благодать. Чаще всего, сорвавшись с гор, ревмя ревут мутные, грязные потоки воды, сметая на своём пути любые преграды. Подтверждением тому служила и вот эта сосна, что на краю обрыва из последних сил ещё держалась, зацепившись лапами-корнями за спасительную землю. А сама уже склонила вершину, что голову, перед стихией, почти касаясь ветками донных камней-голышей, опосредовано признав своё поражение в борьбе за жизнь и страшную, сокрушительную силу речного потока. Грунт под сосной подмыло, и часть корней уже сдалась на волю победительницы – воды, и теперь безжизненно свисала по-над обрывом. И лишь несколько их братьев ещё судорожно цеплялись за землю, крепились, натянувшись до предела. Ещё бежала по ним живительная влага, спешила, продвигалась по стволу. Но соков земных уже было недостаточно, чтобы спасти. Лишь продлить агонию…
И если верить карте, то этот ручей обязательно впадёт в бурный и полноводный Черемош. Но это уже будет где-то далеко, не здесь, у леска, а за той грядой невысоких гор, что выстроились у горизонта с юга на север.
Сегодня ранним утром рота солдат-пехотинцев, приданных НКВД для проведения спецоперации, преследовала группу бандеровцев как раз в пойме вот этой речушки чуть ниже по течению.
Окружённые советскими солдатами в небольшом хуторе, бандиты приняли бой. Огневое соприкосновение противников было скоротечным, кровавым. Основной костяк банды был уничтожен, троих взяли ранеными в плен. Но небольшая группа бандеровцев смогла прорвать оцепление, уйти в сторону вот этой речушки. В погоню за ними был направлен взвод во главе с капитаном Перелазовым.
Розыскная служебная собака уверенно вела бойцов от хутора около двух километров по дну высохшей горной реки. Потом появился ручей, и след оборвался. Собака ещё долго кружила в том месте, где был потерян след, несколько раз уводила проводника то вверх по течению, то вниз, пока, уставшая, не села на донные камни-голыши и заскулила в бессилии.
Излазив на коленках камни вдоль ручья, исследовав очень тщательно, почти обнюхав каждый из них, что та же собака, ординарец капитана рядовой Лобов протянул командиру раскрытую ладонь с несколькими меленькими крошками табака.
- Та-а-ак, - Перелазов взял табак, понюхал, попробовал на вкус. – Не новый способ скрыть следы. Я ожидал этого. А табачок-то не местный, нет, не самосад это.
- По воде ушли, факт, - ординарец безнадёжно махнул рукой. – А табак сыпанули на случай, если вдруг кто оступился на камень, след оставил.
Подошёл вожатый служебной собаки.
- Увы, товарищ капитан, - развёл руками проводник, шумно дыша, вытерев мокрое от пота лицо рукавом гимнастёрки. – Если Беркут сказал, что всё, значит – всё!
- Да-а, - протянул Перелазов. – И я вижу, что всё. Жаль, очень жаль. Но не могли они сквозь землю провалиться?
- Тогда Беркут обнаружил бы провал в преисподнюю, - встал на защиту собаки вожатый, обиженно шмыгнув носом.
- Ну-ну, не обижайся, боец, - успокоил командир. – Верю собачке, чего уж. Но и эти бандиты не лыком шиты, судя по всему. Видать, опытные, готовились давно и основательно. Так что, винить никого не надо, а надо искать. Вот перекурим и…
- Выходит, теперь можно и отдохнуть, - солдат сначала подвёл собаку к ручью, подождал, пока она жадно лакала воду, и только после этого присел перед ней, принялся осматривать лапы животного, а потом и сам опустился на камни, ополоснул лицо, глотнул несколько раз с ладони, устало вытянув ноги.
- Отдыхайте, - дал команду капитан. – Сержант Бобров! Не забудьте выставить охранение, - напомнил помощнику командира взвода, молодому сержанту с седой не по годам головой и боевыми наградами на груди.
- Есть!
После того, как ополоснули разгорячённые и потные лица водой из ручья, начали приводить себя в порядок, оправляли обмундирование.
Капитан раскрыл офицерскую сумку, в который уж раз за сегодняшний день принялся изучать карту.
- Ну, и что я тут должен увидеть? – недовольно ворчал Николай Петрович, то и дело сверяя карту с местностью. – Вот оно, перед глазами, и что? И где эти паразиты могли спрятаться? Куда скрыться? Факт, что где-то есть схрон. Но где?
Вокруг столпились бойцы, крутили самокрутки, некоторые щеголяли трофейными портсигарами, извлекали из них папиросы, щёлкали немецкими зажигалками, курили. Иные уходили под обрывистый берег, в тенёк, устраивались вздремнуть.
Перелазов выбрал себе небольшой валун у берега, сел, снял фуражку, подставив мокрую голову лёгкому летнему ветерку. Рядом на камне пристроился ординарец рядовой Лобов. Положив автомат на колени, внимательно осматривал берег, кустарники на нём, русло реки.
- Что-то не так, Андрей? – командир заметил сосредоточенный, пристальный взгляд подчинённого, тревогу в глазах.
- Нехорошо как-то на душе, товарищ капитан, - неопределённо произнёс солдат, поглаживая приклад автомата, не меняя положения. – Можете считать меня ненормальным, но я прямо физически чувствую, как кто-то заглядывает мне под пилотку. Злобно так смотрит, что даже мурашки по коже и холодок чуть ниже копчика. Такое ощущение, как в перекрестие прицела оказался. У вас такого не было ни разу?
- Спрашиваешь, будто не знаешь. Но если бы кто-то посторонний был рядом, собака бы почуяла.
- Причём здесь Беркут? Я говорю, что могут смотреть и в бинокль, издали.
- Верно. А ты наблюдай, Андрей, наблюдай, - капитан понял всё, надвинул фуражку на глаза, прижался спиной к берегу, будто приноравливаясь вздремнуть. – Значит, и меня может видеть незнакомец, только я этого не ощущаю. Не вспугнуть бы…
Голова командира постепенно клонилась всё ниже и ниже, пока он и на самом деле не уснул. Разбудил тревожный шёпот Лобова:
- Слева вверх по течению метрах в пятистах покрытая лесом сопка: взлетели птицы, покружили немного и снова сели, но уже в другом месте.
- Как взлетали? – не поднимая головы, спросил Перелазов. - По одной или все сразу?
- Разом. Вспугнул кто-то. Сопка пологая, лесистая.
- Хорошо. Наблюдай. Может, бинокль мой возьми? – не то спросил, не то предложил командир.
- Нельзя. Поймут, что их заметили.
- Верно. Прости, это со сна – сморил-таки. Я сейчас уйду, а ты оставайся на месте, продолжай наблюдать. И никому, понял?!
- Обижаете, товарищ капитан, - ординарец сменил положение, удобней сел, вытянул ноги. – Не первый день замужем.
Перелазов поднялся, потянулся, замахал руками, разминаясь. Неспешно направился к противоположному берегу, туда, где торчали корни подмытой водными потоками сосны.
Солдаты дремали, лишь часовые в охранении бодрствовали по обе стороны речного русла, с трудом борясь со сном.
Николай Петрович присел за вывороченные корни дерева, огляделся и только после этого упал в траву, быстро пополз к густому кусту шиповника, который рос чуть в отдалении от берега.
Выбрал удобную позицию, расчехлил бинокль, присел, принялся наблюдать.
Солнце к этому времени пошло на закат, светило из-за спины, и потому капитан не боялся быть обнаруженным по бликам стёкол.
Долго и пристально рассматривал каждый кустик, каждое деревцо лесочка, что у подножья сопки, его окрестности. Но так и ничего и не обнаружил, что могло хотя бы насторожить. Тихо. От напряжения в глазах появлялась рябь, приходилось отрывать взгляд, делать зарядку глазам. Занемели ноги, однако капитан не спешил менять ни положение, ни позицию. Иногда отвлекался, находил часовых и тут же снова продолжал наблюдать.
Стали слышны голоса солдат: взвод просыпался без команды.
Поняв бессмысленность дальнейшего наблюдения, Перелазов решил идти к бойцам. Он встал, даже сделал один шаг в сторону реки, как тут же среди чистого и свежего запаха разнотравья уловил еле различимый запах дыма. Табачного. Именно табачного, папиросного, а не дыма от костра. Еле-еле уловимый запах чуть коснулся и тут же исчез. Как не втягивал в себя воздух потом, как не крутил головой, но запаха больше не было.
Николай Петрович определил, что ветер дует чуть левее того злосчастного лесочка.
- Может, наши бойцы курят? – пронзила догадка, и капитан двинулся к реке. – Так ветер-то с противоположной стороны дует. Интере-е-есно.
С высоты берега окинул взглядом дно реки, где отдыхал взвод. Никто не курил. Солдаты сидели, распечатывали сухой паёк, принимали пущу. Проводник доставал кусочки тушёнки из банки, с руки скармливал Беркуту. Иногда кто-то из солдат подходил к собаке, вываливал остатки тушёнки на камень перед псом.
Но тот не спешил есть, а внимательно смотрел на вожатого, терпеливо ждал команды, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Наконец, получив разрешение, аккуратно брал зубами, на мгновение задерживал во рту, будто смаковал, и только после этого проглатывал.
- Ты смотри, какой культурный пёс, - восхитился капитан, направляясь к подчинённым.
На ходу решал очередную головоломку, что устроили бандеровцы.
«Табак – запах дыма – птичья стая – что ещё? Потерян след, задержать или уничтожить бандитов не удалось. По сути – приказ не выполнен, а эта тварь будет по-прежнему убивать. Что делать? Не-зна-ю! А надо что-то предпринимать. Приказы выполняются, а не обсуждаются. Прочесать сопку? А если там никого нет или вспугнёшь только? Или засада? Только положишь людей. Но должен быть схрон, это факт».
Из опыта уже знал, чаще всего бандиты устраивали схроны в неприметных местах, где, казалось, ни ориентира и глазу негде зацепиться. А если и были, то настолько искусно замаскированы, что найти их, обнаружить было сродни самой высокой награде и удаче для работников НКВД.
Пошарив в карманах, достал сухарь, повертел в руках, сунул обратно.
- Нет, ты, Беркут, после американской тушёнки русский сухарь вряд ли будешь есть, - Николай Петрович присел на соседний валун, обратился к вожатому:
- Тебя как зовут, солдат?
- Ефрейтор Курасов! – проводник вытянулся перед командиром, взял под козырёк. - Иван Иванович Курасов, если что…
Тотчас Беркут без команды встал справа у ноги вожатого, заняв привычное место.
- Сидите, сидите, - махнул рукой командир. - Молодцом собачка, молодцом! – не преминул в очередной раз заметить капитан. – Преданный и грамотный пёсик. Давно вместе?
- С сорок четвёртого, с Белоруссии. Как только воссоединились с Красной армией, так меня сразу же призвали. Думал, на фронт отправят, всё-таки три года партизанил, а оказался на курсах вожатых служебных собак. Вот там и…
- А ты сиди, сиди, боец. И пёс пусть отдыхает, - Перелазов вытер испарину обратной стороной ладони. – Дело есть, Ваня, – доверительно начал капитан. - Только ты сначала пригласи сюда моего ординарца Лобова. Знаешь такого?
- Так точно, товарищ капитан! Разрешите выполнять?! – ефрейтор снова козырнул, и, не дождавшись разрешения командира, направился к Лобову, который к тому времени перекусил и сейчас выглядывал, соображая, у кого бы стрельнуть папироску. .
Ещё через минуту офицер и два солдата сидели на камнях в тени высокого обрывистого берега, склонив головы. Говорил капитан, подчинённые внимательно слушали.
- Как мой план? – командир закончил говорить, обвёл взглядом бойцов.
- Ну-у, таких планов мы с вами, товарищ капитан, уже перевидали не один десяток. Мало того, и претворили в жизнь.
- Само собой. Но я не об этом: поддерживаешь, Андрей?
- А как же! Да и куда ж я без вас, товарищ капитан? – Лобов широко улыбнулся.
- А я без тебя? – в тот ему ответил Перелазов.
Это правда: и командир, и подчинённый были знакомы с первых дней войны.
Перелазов, тогда ещё младший лейтенант войск НКВД, командовал взводом по охране тыла 6-ой стрелковой дивизии 4-ой армии Западного фронта.
Тяжёлые, страшные были времена. Отходили на Восток.
Рота войск НКВД отступала вместе со всеми. Однако помимо охраны тыла дивизии, по приказу штаба занималась отловом дезертиров. А ещё были массы отступающих красноармейцев, потерявших связь со своими подразделениями. Задерживать таких воинов тоже вменили в обязанность взводу младшего лейтенанта Перелазова.
Восточнее Кобрина остановили группу военнослужащих. Среди них был и рядовой Лобов.
Узнав, что он из Барнаула, земляк, Николай Петрович ходатайствовал перед вышестоящим командованием о зачислении этого бойца к нему во взвод на должность ординарца. Начальство пошло навстречу.
Так с тех пор и служили вместе. Даже забрал его с собой, когда Перелазова перевели в третий отдел СМЕРШа, который занимался борьбой с вражеской агентурой в тылу Красной Армии. И не оставил Лобова, когда капитана в апреле 1945 года отправили на Западную Украину бороться с бандитским подпольем.
- Вместе увольняться будем, - иногда шутили земляки. – Видать, судьбы наши переплелись. А дома-то ждут.
Однако демобилизация откладывалась и откладывалась.
И вот они здесь в высохшем русле горной речушки.
- Хорошо, Андрей. С тобой всё понятно. А ты что скажешь, Ваня?
- Как прикажете, товарищ капитан, - ответил вожатый служебной собаки. – Наше дело военное: прикажите – останемся.
- Тут бы, Ванюша, по доброй воле, - заметил офицер. – Вы ведь с Беркутом приданы нам. Распоряжаться вами я не могу. Так что, дело добровольное. Думай, боец, думай. Честно скажу: собачка нам может ой как пригодиться. Да и активный штык в твоём лице лишним не будет.
- Ну-у, если так… мы готовы. Вот только что скажет моё начальство?
- Держи, солдат, - капитан крепко и с чувством пожал руку проводнику. – Я верю тебе. А начальству твоему я постараюсь доходчиво объяснить. Надеюсь, поймёт.
Взвод под командованием сержанта Боброва вернулся на хутор. Здесь, у вывороченного корня сосны, что свисает над руслом высохшей горной реки, затаились капитан Перелазов, рядовой Лобов и ефрейтор Курасов с Беркутом.
2
Сознание постепенно возвращалось: капитан начинал ощущать себя лежащим вниз лицом. Боль в плечевых суставах была тупой и ноющей. Да и всё тело болело. Болели ноги, спина, бока. Но особенно сильно болела голова. Малейшее движение тут же отзывалось где-то в мозгах, будто их кто-то неведомый пронизывал множеством тупых иголок. С трудом выплюнул изо рта сгусток крови пополам с землёй, и стало легче дышать. Зато появился сладковатый привкус во рту, который тут же вызывал тошноту. На голове нащупал рану: прикосновение руки тут же отдалось острой болью.
Офицер сделал попытку открыть глаза и не смог. Веки не открывались. Мгновенно пронзила мысль: ослеп?! Тут же взял себя в руки, поняв, что веки слиплись от крови: из раны на голове кровью залило глаза, вот и…
Превозмогая боль, несколько раз потёр лицом о траву, пытаясь стереть кровавую корку на глазах. Помог руками. Получилось. Повернув голову, открыл глаза. Сквозь пелену увидел высокую тёмную стену густой травы, темень вокруг. Правда, откуда-то долетали отблески костра и до слуха доносились людские голоса с характерным говором. Попытался приподняться на руках: почему-то и они не держали, подкашивались.
Перелазов уткнулся лицом в землю, замер, собирался с силами. В памяти тут же всплыли события прошлого дня.
Блокирование банды бандеровцев на хуторе…
Бой у хутора…
Несколько бандитов сумели прорваться сквозь оцепление…
Он, капитан Перелазов, во главе приданого стрелкового взвода преследует бандеровцев по высохшему руслу горной речушки…
Запах дыма…
Решение остаться на ночь в засаде и выследить схрон бандеровцев…
Вывороченная с корнем сосна…
Лобов, вожатый служебной собаки Курасов, Беркут…
Они выдвинулись к сопке на исходе дня, почти в ночь. Эта треклятая сопка глыбой возвышалась на фоне ночного неба.
Шли осторожно по дну речки, боясь оступиться, подвернуть ногу или нарушить тишину неосторожным движением.
Когда заволновалась собака, насторожилась, они подходили к месту, где русло делало ответвление в сторону сопки.
- Посмотрим, куда поведёт Беркут, - шепнул капитан проводнику.
Собака свернула в сторону, натянула поводок, увлекая людей по новому маршруту, предостерегающе зарычала.
Удар по голове, что-то тяжёлое обрушилось на Перелазова сверху, с берега… выстрелы…
Больше ничего не помнит.
«Где я? Неужели в плену? Что с нами произошло? Почему ничего не помню? Где Лобов с собаководом? Где собака? Почему не слышно лая?», - мысли роились в голове. Но ответа пока не находил.
- Очухался? – откуда-то появился мужчина с фонариком в руках, присел перед капитаном, осветив пленника. – Живой – это хорошо.
Ухватив Перелазова за плечи, рывком оторвал от земли, поставил на колени.
Вот теперь Николай Петрович понял, что находится где-то в лесу, на полянке. Чуть в отдалении в углу горел костёр. Вокруг сидели люди. Сколько? Сосчитать не смог, так как мужчина перешёл на другую сторону и закрыл собой костёр.
- Да-а, рожа, конечно, не героическая, - осмотрев лицо пленника, сделал заключение мужчина. – Впрочем, и такая сойдёт. Ну, вставай.
В очередной раз дернул за плечо, принуждая капитана встать на ноги. Но, сделав попытку, Перелазов тут же упал на землю.
- Данилка! – крикнул в сторону костра. – Помоги.
Тот час из темноты вышел ещё один человек, и уже вдвоём волоком потащили Перелазова в угол поляны.
Его бросили недалеко от костра, прислонив к молоденькому деревцу.
- Сиди и смотри, капитан, - мужчина недобро хохотнул, довольный, не преминув на прощание ударить пленника сапогом в бок. – Ты – следующий!
Четверо мужчин с оружием сидели у костра, курили. К деревцу долетал чуть сладковатый папиросный дым. Точь в точь такой же, который Николай Петрович уловил ещё днём. Справа в стороне копошились люди. Сколько и что они делали - видно не было. Лишь мельтешение и негромкие голоса-реплики. И ещё слышно было повизгивание какого-то животного, скорее всего - собаки. Слева что-то темнело в траве.
По обе стороны костра мужчины воткнули рогатины.
Какое же было удивление Перелазова, когда он увидел, как двое мужиков поднесли к костру привязанного за ноги к длинной, толстой палке, как к вертелу, Беркута.
Собака тихонько скулила. Один из мужчин подкинул сушняка, и костёр ярко вспыхнул. Сейчас капитан увидел, что собачья пасть туго перевязана бечёвкой.
«Чтобы не подавала голоса, - мелькнула мысль. - Зачем? Неужели?», – вспыхнуло вдруг страшной догадкой в голове.
Тем временем рядом бросили ещё одно тело. Николай Петрович смог разглядеть в нём своего ординарца Андрея Лобова.
Перелазов подполз к товарищу, наклонился над ним, стараясь уловить признаки жизни, тронул за плечо. В какое-то мгновение глаза солдата открылись. Короткая виноватая улыбка мелькнула на окровавленном лице бойца, чтобы тут же смениться гримасой боли. Лобов застонал.
- Вот… и всё, - с трудом произнёс подчинённый, еле шевеля губами. – Засада… т-т-товарищ к-к-капитан. Обмишурились мы в этот раз. Сверху на нас… Ваньку убили сразу. Я думал, что и вас тоже. А меня вот… ранили, - виновато закончил солдат.
- Терпи, Андрей, ещё не всё… - но договорить не успел: от мощного удара сапогом в лицо офицера отбросило в сторону. Следующий удар достался Лобову в голову.
- Хватит, наговорились, - тот, кого назвали Данилой, грубо усадил пленника на прежнее место, прислонив к стволу дерева. – Сейчас судить вас станем, сволочей. Ты – крайним будешь, капитан. А сейчас любуйся собакой.
Вытерев кровь рукавом гимнастёрки, Перелазов видел, как подвесили Беркута над костром; как, извиваясь, скулил в предсмертных муках пёс; как гоготали над собакой люди у костра. И хотя разговор вёлся на местном языке, пленник хорошо понимал, о чём идёт речь.
- Нас хотел выследить, пёс шелудивый, - долетало до капитана. – Сгоришь, сука! Всех ждёт такая же участь. Собаке – собачья смерть! Смерть врагам!
В мужские голоса то и дело вкрапливался молоденький ломкий голосок. Говорившего видно не было, и потому капитан не знал, кому принадлежит этот голос.
Собака корчилась, извивалась, приглушенно скулила…
Смотреть на костёр больше сил не было.
Обдало запахом палёной шерсти, вызывая тошноту. Непроизвольно нагнул голову, отвернулся.
Когда всё же глянул, Беркута безжалостно лизали языки пламени.
Сколько прошло времени – неизвестно. Казалось, и само время остановилось. Голова была пуста, ни единой мысли. Только боль во всём теле. Однако сознание не покидало капитана.
Заставил себя посмотреть на костёр: собачьей туши уже не было. Значит, прошло достаточно времени. Только сейчас обнаружил, что нет часов на руке. Когда сняли или потерял где – как не напрягал память, а вспомнить не смог.
В костёр в очередной раз подбросили сушняка, пламя с новой силой вспыхнуло в ночи, осветив неподвижное тело Лобова.
- Андрей! Андрюша! – тормошил сослуживца капитан.
На разбитом лице солдата еле-еле подрагивали веки, опосредовано подтверждая, что Андрей ещё жив.
Люди вокруг костра копошились, что-то делали. Кто-то уходил, кто-то приходил к костру. Разговоры то усиливались, то утихали. Опять выделялся молодой ломкий голос. И снова Перелазов не мог отличить: юноше он принадлежит или девушке.
Капитан держал на коленях голову сослуживца, смотрел в темноту.
Хотелось пить. Просил пить и Лобов. Перелазов не раз наблюдал, как, с каким трудом Андрей размыкал губы, проводил языком по ним, однако ничем помочь не мог. Впрочем, как и самому себе. Оставалось лишь смачивать ладошку в густой росной траве, а потом уж влажной рукой касаться губ сослуживца. Иногда сам припадал к траве, слизывал влагу.
Перед пленником снова возник тот самый мужчина с фонариком. Нагнувшись, посветил на Лобова, потом перевёл луч света на Перелазова.
- Живы ещё? – как и в первый раз спросил и тут же сам ответил:
- Вроде живы. Хорошо.
- Пить, дайте пить, - попросил капитан, не особо надеясь, что просьбу выполнят. – Товарищ мой… ему бы воды.
- Это ты правду говоришь: вы нам нужны живыми. Сейчас будет вам вода, а как же. Последняя просьба – это святое, офицер. Мы же не красные, чтобы к пленным не по-человечески, не гуманно, - голос слегка подрагивал, вибрировал, готовый вот-вот сорваться.
И вдруг громко позвал в темноту:
- Доня! Дочурка!
- Не кричи, папа, я здесь, - теперь капитан смог вблизи разглядеть носителя ломкого голоса.
Переминаясь с ноги на ногу, перед ними стояла девчонка с укороченной кавалерийской винтовкой за плечами. Брюки, заправленные в аккуратные кожаные сапожки, ватная телогрейка, подпоясанная офицерским ремнём с подсумком, длинная толстая коса из-под мужской шапки – всё это в отсветах костра сразу же кинулась в глаза Перелазову. И ещё поразило удивительно красивое юное лицо девочки. Или ему так показалось?
«Что делает здесь ребёнок? - мелькнуло в сознании. – Да ей же… да ей же… дитё совсем. Дочь схрона?», – хватило сил мысленно съязвить.
- Доня, Маришка, - голос мужчины нежно рокотал в темноте. – На телеге лежат солдатские фляжки с водой. Принеси и напои пленных.
- Ещё чего! – зло сверкнула глазами девчонка. – Смолы им, а не воды, папа! Всё равно…
- Ну-ну, доня, не злись, а возьми воду и напои, - настоятельно повторил мужчина. Тон его сразу же изменился, стал требовательным, командирским.
- Так надо! И не перечь мне! Ты хоть и моя дочь, но помни: я – командир! И подчиняться мне обязаны все, в том числе и ты. Тем более, ты – взрослый человек, тебе уже почти пятнадцать лет, должна понимать, – мужчина коснулся плеча девчонки, ушёл куда-то в темноту.
Хмыкнув, Маришка исчезла, и уже через минуту появилась снова. В руках держала солдатскую фляжку.
Перелазов в надежде подался вперёд, даже успел протянуть руку, и вдруг прямо перед носом увидел детский кукиш.
- А этого не хотел? – в глазах девчонки отсвечивалось пламя костра, и потому капитану показалось вдруг, что на него смотрят две огненные молнии. Смотрят до того пронзительно, так зло и с такой ненавистью и презрением, что пленник физически ощутил боль в груди, где сердце. Даже зажмурился, взмахнув рукой перед глазами, словно прогоняя наваждение.
Тем временем девушка отвинтила крышку фляжки. Отставив руку, демонстративно, на виду у пленника стала выливать воду.
- Воды захотели? Смолы вам в глотки! – не по-детски зло, с придыханием произнесла девчонка. – Кто вас приглашал к нам? Всё равно сдохните, как ваша собака сдохла! Твари! Мы вам устроим ад на нашей земле при жизни.
Когда Мариша ушла, капитан пополз туда, где была вылита вода. Губами, языком слизывал остатки влаги на траве, даже припал к мокрой земле, пытался высасывать воду. Но ничего, кроме мусора, в рот не попало.
Обессиленный, снова вернулся к Лобову, вытянулся рядом. Влажной рукой провёл Андрею по губам, и ещё раз убедился, что товарищ жив.
Долго не мог выбрать удобное положение, пока, наконец, не лёг набок, положив руку под голову. Прямо перед глазами сновали люди, горел костёр.
То ли к боли привык, то ли она немного отступила, но уже стало легче. Правда, как и прежде, мучила жажда, болела голова. И ещё начал ощущать, как возвращались силы в руки, ноги, во всё тело. Приходило понимание, что он оглушён ударом по голове, практически не ранен, но очень сильно избит. Даже рана на голове только саднила тупой постоянной, в одной поре болью, которая уже не забирает силы, а лишь не даёт забывать о себе. И не кровоточила больше. Это обнадёживало, вдохновляло. Можно было трезво проанализировать прошлое, оценить настоящее, взвесить шансы на будущее.
Ещё и ещё раз воскресив в памяти события прошлого дня, свои тогдашние решения, пытался найти тот момент, когда он совершил ошибку. А если была ошибка, то в чём она заключалась? Где мог просчитаться капитан Перелазов? Что или чего не предусмотрел? Где, в какой момент потерял бдительность? Или это случайность, страшное стечение обстоятельств?
Ответа пока не находил.
Ночь перевалила на вторую половину, когда послышался топот копыт. Взвившись на дыбы, у костра остановился конь. С него соскочил человек, тот час вокруг прибывшего сгрудились все люди, что были у костра. О чём говорили – Перелазов так и не услышал. Зато увидел, как быстро разобрав оружие, они построились в одну шеренгу. Перед ними встал тот самый мужчина, который подходил к пленникам и назвался командиром. До капитана доносился лишь приглушенный гул голосов. Слов разобрать нельзя было.
- Нет, я сказал: нет! – на этот раз Перелазов услышал, как командир приказывает Маришке, а та не соглашается, препирается с отцом. – Останешься охранять пленников, и не смей мне перечить! – доносилось до офицера. – Это мужское дело, а не девчачье. Вот вернёмся, тогда и сделаем. И смотри мне, чтобы всё было как надо. А то не посмотрю, что моя дочь. Ты меня знаешь.
Обиженно сопя, девчонка вышла из строя и направилась к деревцу, у которого лежали пленники.
- Ну, чего смотришь? – сняв винтовку, Маришка подошла к Перелазову. – Мразь!
Капитан не успел что либо ответить, даже не смог сменить положение, увернуться или защититься каким-то иным способом, как тут же получил сильнейший удар прикладом в лицо.
Откинувшись на землю, офицер выплюнул вместе с кровью выбитые зубы, застонал от боли. Такой удар мог нанести только хорошо подготовленный профессиональный боец. А тут – почти ребёнок. Это было полной неожиданностью для пленника, вот и не сгруппировался, не подготовился.
- Что, больно? – нависла над ним девчонка. И, не дождавшись ответа, продолжила со злорадством, чуть ли не захлёбываясь от предчувствия и восторга:
- Это ещё не больно. Вот потом будет тебе боль так боль. Святых вспомнишь, сволочь! Так будет со всеми, кто ступит на нашу землю.
Зажав рот руками, офицер молчал.
- Вот так будет лучше, - Мариша снова вернулась к костру, у которого уже никого не было.
Подбросив сушняка, девчонка опять подошла к пленникам. Закинув винтовку за спину, наклонилась над Андреем, взяла за плечи, натужно упираясь, потащила к костру. Несколько раз останавливалась, отдыхала, тяжело дыша. Отдышавшись, снова продолжала тащить бесчувственное тело солдата.
«Куда? Зачем? Неужели как Беркута?!», - мелькнула страшная догадка, капитан сделал попытку встать. Это не осталось незамеченным. Тот час к нему подбежала девчонка, и снова, как и в первый раз, с силой ударила пленника. Правда, сейчас он смог увернуться, и удар прикладом пришёлся в солнечное сплетение. Дыхание перехватило, офицер застонал, скорчившись.
- Лежать! Я сказала: лежать! – звенящим голосом приказала Маришка. – Убью! – и, передёрнув затвор, наставила винтовку в упор, больно ткнув стволом в живот пленнику.
Разбросав руки, Перелазов замер на земле, готовый к самому худшему.
Однако, обошлось и в этот раз.
- Тебя ждёт другая участь, - с силой пнув ногой в голову офицера, девчонка вернулась к солдату.
Неимоверными усилиями она усадила-таки Лобова у костра, прислонив к своим ногам. Потом сняла шапку, осенила себя крестным знамением, и вдруг с силой толкнула бойца в огонь.
Лицо Андрея упало в центр костра, в пламя, руки ещё инстинктивно пытались защититься, вонзились в пылающий жар, тело дёрнулась раз, другой…
Маришка встала на спину солдату, балансировала, пританцовывая, втаптывая жертву в пламя костра. И приговаривала, почти кричала, словно совершала какой-то страшный, дикий ритуал.
- Собаке - собачья смерть! – доносилось до капитана.
От бессилия, от вида горевшего товарища и запаха горелого человеческого мяса Перелазова мутило до тошноты, до спазма в горле, до потери сознания.
На востоке всё резче и резче выступали очертания сопок. Предрассветная тишина уже нарушалась щебетанием птиц.
Уставшая, девчонка сидела на небольшом чурбачке, бездумно смотрела на огонь. Постепенно усталость брала своё, Маришки засыпала. Но спала чутко, иногда поднималась, подбрасывала новую порцию дров в костёр, проверяла неподвижно лежащего пленного офицера. Успокоившись, снова садилась у костра, роняла голову на грудь, засыпала тревожным сном.
Капитан вжался в сырую траву за спиной девчушки, отдыхал, набирался решимости. Вот он встал на четвереньки, настороженно огляделся по сторонам, и вдруг бросился на неё, с силой толкнул в костёр, всем весом навалился сверху, прижал. Шапка слетела с девичьей головы, обнажив густую шевелюру. Ухватив за волосы, офицер всё глубже и глубже вжимал лицо Маришки в жарко тлеющие угли костра, не чувствуя боли от горящей кожи на собственных руках, не ощущая приторного запаха горелых волос и человеческого мяса, не обращая внимания на истошные, предсмертные вопли жертвы.
Эпилог
Кочегар Барнаульской валяльной фабрики два раза в месяц – в день получки и в день выдачи аванса – приходил на рабочее место, имея в кармане четвертинку водки. Об этом знали все на фабрике - от сторожа до директора. Да он и не скрывал, не прятался.
Подбрасывал в топку угля, оставлял дверцу открытой. Садился на засаленную скрипучую табуретку, доставал чекушку, неспешно срывал пробку, потом отхлёбывал из горла и неотрывно смотрел на огонь. Лишь глаза сухо блестели, да руки с зарубцевавшимися ожогами кистей нервно подрагивали на коленях.
Рассказ
1
Капитан стоял под обрывом пересохшего русла безымянной речушки в предгорьях Карпат. Правда, сейчас назвать рекой этот не очень широкий и извилистый, с высокими обрывистыми берегами овраг трудно, хотя по дну его и струился маленький ручеёк.
Однако вылизанные водой и обеленные ветрами валуны, камни-голыши, устилавшие дно, подточенные крутые берега говорили об обратном: здесь не всегда были тишь да благодать. Чаще всего, сорвавшись с гор, ревмя ревут мутные, грязные потоки воды, сметая на своём пути любые преграды. Подтверждением тому служила и вот эта сосна, что на краю обрыва из последних сил ещё держалась, зацепившись лапами-корнями за спасительную землю. А сама уже склонила вершину, что голову, перед стихией, почти касаясь ветками донных камней-голышей, опосредовано признав своё поражение в борьбе за жизнь и страшную, сокрушительную силу речного потока. Грунт под сосной подмыло, и часть корней уже сдалась на волю победительницы – воды, и теперь безжизненно свисала по-над обрывом. И лишь несколько их братьев ещё судорожно цеплялись за землю, крепились, натянувшись до предела. Ещё бежала по ним живительная влага, спешила, продвигалась по стволу. Но соков земных уже было недостаточно, чтобы спасти. Лишь продлить агонию…
И если верить карте, то этот ручей обязательно впадёт в бурный и полноводный Черемош. Но это уже будет где-то далеко, не здесь, у леска, а за той грядой невысоких гор, что выстроились у горизонта с юга на север.
Сегодня ранним утром рота солдат-пехотинцев, приданных НКВД для проведения спецоперации, преследовала группу бандеровцев как раз в пойме вот этой речушки чуть ниже по течению.
Окружённые советскими солдатами в небольшом хуторе, бандиты приняли бой. Огневое соприкосновение противников было скоротечным, кровавым. Основной костяк банды был уничтожен, троих взяли ранеными в плен. Но небольшая группа бандеровцев смогла прорвать оцепление, уйти в сторону вот этой речушки. В погоню за ними был направлен взвод во главе с капитаном Перелазовым.
Розыскная служебная собака уверенно вела бойцов от хутора около двух километров по дну высохшей горной реки. Потом появился ручей, и след оборвался. Собака ещё долго кружила в том месте, где был потерян след, несколько раз уводила проводника то вверх по течению, то вниз, пока, уставшая, не села на донные камни-голыши и заскулила в бессилии.
Излазив на коленках камни вдоль ручья, исследовав очень тщательно, почти обнюхав каждый из них, что та же собака, ординарец капитана рядовой Лобов протянул командиру раскрытую ладонь с несколькими меленькими крошками табака.
- Та-а-ак, - Перелазов взял табак, понюхал, попробовал на вкус. – Не новый способ скрыть следы. Я ожидал этого. А табачок-то не местный, нет, не самосад это.
- По воде ушли, факт, - ординарец безнадёжно махнул рукой. – А табак сыпанули на случай, если вдруг кто оступился на камень, след оставил.
Подошёл вожатый служебной собаки.
- Увы, товарищ капитан, - развёл руками проводник, шумно дыша, вытерев мокрое от пота лицо рукавом гимнастёрки. – Если Беркут сказал, что всё, значит – всё!
- Да-а, - протянул Перелазов. – И я вижу, что всё. Жаль, очень жаль. Но не могли они сквозь землю провалиться?
- Тогда Беркут обнаружил бы провал в преисподнюю, - встал на защиту собаки вожатый, обиженно шмыгнув носом.
- Ну-ну, не обижайся, боец, - успокоил командир. – Верю собачке, чего уж. Но и эти бандиты не лыком шиты, судя по всему. Видать, опытные, готовились давно и основательно. Так что, винить никого не надо, а надо искать. Вот перекурим и…
- Выходит, теперь можно и отдохнуть, - солдат сначала подвёл собаку к ручью, подождал, пока она жадно лакала воду, и только после этого присел перед ней, принялся осматривать лапы животного, а потом и сам опустился на камни, ополоснул лицо, глотнул несколько раз с ладони, устало вытянув ноги.
- Отдыхайте, - дал команду капитан. – Сержант Бобров! Не забудьте выставить охранение, - напомнил помощнику командира взвода, молодому сержанту с седой не по годам головой и боевыми наградами на груди.
- Есть!
После того, как ополоснули разгорячённые и потные лица водой из ручья, начали приводить себя в порядок, оправляли обмундирование.
Капитан раскрыл офицерскую сумку, в который уж раз за сегодняшний день принялся изучать карту.
- Ну, и что я тут должен увидеть? – недовольно ворчал Николай Петрович, то и дело сверяя карту с местностью. – Вот оно, перед глазами, и что? И где эти паразиты могли спрятаться? Куда скрыться? Факт, что где-то есть схрон. Но где?
Вокруг столпились бойцы, крутили самокрутки, некоторые щеголяли трофейными портсигарами, извлекали из них папиросы, щёлкали немецкими зажигалками, курили. Иные уходили под обрывистый берег, в тенёк, устраивались вздремнуть.
Перелазов выбрал себе небольшой валун у берега, сел, снял фуражку, подставив мокрую голову лёгкому летнему ветерку. Рядом на камне пристроился ординарец рядовой Лобов. Положив автомат на колени, внимательно осматривал берег, кустарники на нём, русло реки.
- Что-то не так, Андрей? – командир заметил сосредоточенный, пристальный взгляд подчинённого, тревогу в глазах.
- Нехорошо как-то на душе, товарищ капитан, - неопределённо произнёс солдат, поглаживая приклад автомата, не меняя положения. – Можете считать меня ненормальным, но я прямо физически чувствую, как кто-то заглядывает мне под пилотку. Злобно так смотрит, что даже мурашки по коже и холодок чуть ниже копчика. Такое ощущение, как в перекрестие прицела оказался. У вас такого не было ни разу?
- Спрашиваешь, будто не знаешь. Но если бы кто-то посторонний был рядом, собака бы почуяла.
- Причём здесь Беркут? Я говорю, что могут смотреть и в бинокль, издали.
- Верно. А ты наблюдай, Андрей, наблюдай, - капитан понял всё, надвинул фуражку на глаза, прижался спиной к берегу, будто приноравливаясь вздремнуть. – Значит, и меня может видеть незнакомец, только я этого не ощущаю. Не вспугнуть бы…
Голова командира постепенно клонилась всё ниже и ниже, пока он и на самом деле не уснул. Разбудил тревожный шёпот Лобова:
- Слева вверх по течению метрах в пятистах покрытая лесом сопка: взлетели птицы, покружили немного и снова сели, но уже в другом месте.
- Как взлетали? – не поднимая головы, спросил Перелазов. - По одной или все сразу?
- Разом. Вспугнул кто-то. Сопка пологая, лесистая.
- Хорошо. Наблюдай. Может, бинокль мой возьми? – не то спросил, не то предложил командир.
- Нельзя. Поймут, что их заметили.
- Верно. Прости, это со сна – сморил-таки. Я сейчас уйду, а ты оставайся на месте, продолжай наблюдать. И никому, понял?!
- Обижаете, товарищ капитан, - ординарец сменил положение, удобней сел, вытянул ноги. – Не первый день замужем.
Перелазов поднялся, потянулся, замахал руками, разминаясь. Неспешно направился к противоположному берегу, туда, где торчали корни подмытой водными потоками сосны.
Солдаты дремали, лишь часовые в охранении бодрствовали по обе стороны речного русла, с трудом борясь со сном.
Николай Петрович присел за вывороченные корни дерева, огляделся и только после этого упал в траву, быстро пополз к густому кусту шиповника, который рос чуть в отдалении от берега.
Выбрал удобную позицию, расчехлил бинокль, присел, принялся наблюдать.
Солнце к этому времени пошло на закат, светило из-за спины, и потому капитан не боялся быть обнаруженным по бликам стёкол.
Долго и пристально рассматривал каждый кустик, каждое деревцо лесочка, что у подножья сопки, его окрестности. Но так и ничего и не обнаружил, что могло хотя бы насторожить. Тихо. От напряжения в глазах появлялась рябь, приходилось отрывать взгляд, делать зарядку глазам. Занемели ноги, однако капитан не спешил менять ни положение, ни позицию. Иногда отвлекался, находил часовых и тут же снова продолжал наблюдать.
Стали слышны голоса солдат: взвод просыпался без команды.
Поняв бессмысленность дальнейшего наблюдения, Перелазов решил идти к бойцам. Он встал, даже сделал один шаг в сторону реки, как тут же среди чистого и свежего запаха разнотравья уловил еле различимый запах дыма. Табачного. Именно табачного, папиросного, а не дыма от костра. Еле-еле уловимый запах чуть коснулся и тут же исчез. Как не втягивал в себя воздух потом, как не крутил головой, но запаха больше не было.
Николай Петрович определил, что ветер дует чуть левее того злосчастного лесочка.
- Может, наши бойцы курят? – пронзила догадка, и капитан двинулся к реке. – Так ветер-то с противоположной стороны дует. Интере-е-есно.
С высоты берега окинул взглядом дно реки, где отдыхал взвод. Никто не курил. Солдаты сидели, распечатывали сухой паёк, принимали пущу. Проводник доставал кусочки тушёнки из банки, с руки скармливал Беркуту. Иногда кто-то из солдат подходил к собаке, вываливал остатки тушёнки на камень перед псом.
Но тот не спешил есть, а внимательно смотрел на вожатого, терпеливо ждал команды, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Наконец, получив разрешение, аккуратно брал зубами, на мгновение задерживал во рту, будто смаковал, и только после этого проглатывал.
- Ты смотри, какой культурный пёс, - восхитился капитан, направляясь к подчинённым.
На ходу решал очередную головоломку, что устроили бандеровцы.
«Табак – запах дыма – птичья стая – что ещё? Потерян след, задержать или уничтожить бандитов не удалось. По сути – приказ не выполнен, а эта тварь будет по-прежнему убивать. Что делать? Не-зна-ю! А надо что-то предпринимать. Приказы выполняются, а не обсуждаются. Прочесать сопку? А если там никого нет или вспугнёшь только? Или засада? Только положишь людей. Но должен быть схрон, это факт».
Из опыта уже знал, чаще всего бандиты устраивали схроны в неприметных местах, где, казалось, ни ориентира и глазу негде зацепиться. А если и были, то настолько искусно замаскированы, что найти их, обнаружить было сродни самой высокой награде и удаче для работников НКВД.
Пошарив в карманах, достал сухарь, повертел в руках, сунул обратно.
- Нет, ты, Беркут, после американской тушёнки русский сухарь вряд ли будешь есть, - Николай Петрович присел на соседний валун, обратился к вожатому:
- Тебя как зовут, солдат?
- Ефрейтор Курасов! – проводник вытянулся перед командиром, взял под козырёк. - Иван Иванович Курасов, если что…
Тотчас Беркут без команды встал справа у ноги вожатого, заняв привычное место.
- Сидите, сидите, - махнул рукой командир. - Молодцом собачка, молодцом! – не преминул в очередной раз заметить капитан. – Преданный и грамотный пёсик. Давно вместе?
- С сорок четвёртого, с Белоруссии. Как только воссоединились с Красной армией, так меня сразу же призвали. Думал, на фронт отправят, всё-таки три года партизанил, а оказался на курсах вожатых служебных собак. Вот там и…
- А ты сиди, сиди, боец. И пёс пусть отдыхает, - Перелазов вытер испарину обратной стороной ладони. – Дело есть, Ваня, – доверительно начал капитан. - Только ты сначала пригласи сюда моего ординарца Лобова. Знаешь такого?
- Так точно, товарищ капитан! Разрешите выполнять?! – ефрейтор снова козырнул, и, не дождавшись разрешения командира, направился к Лобову, который к тому времени перекусил и сейчас выглядывал, соображая, у кого бы стрельнуть папироску. .
Ещё через минуту офицер и два солдата сидели на камнях в тени высокого обрывистого берега, склонив головы. Говорил капитан, подчинённые внимательно слушали.
- Как мой план? – командир закончил говорить, обвёл взглядом бойцов.
- Ну-у, таких планов мы с вами, товарищ капитан, уже перевидали не один десяток. Мало того, и претворили в жизнь.
- Само собой. Но я не об этом: поддерживаешь, Андрей?
- А как же! Да и куда ж я без вас, товарищ капитан? – Лобов широко улыбнулся.
- А я без тебя? – в тот ему ответил Перелазов.
Это правда: и командир, и подчинённый были знакомы с первых дней войны.
Перелазов, тогда ещё младший лейтенант войск НКВД, командовал взводом по охране тыла 6-ой стрелковой дивизии 4-ой армии Западного фронта.
Тяжёлые, страшные были времена. Отходили на Восток.
Рота войск НКВД отступала вместе со всеми. Однако помимо охраны тыла дивизии, по приказу штаба занималась отловом дезертиров. А ещё были массы отступающих красноармейцев, потерявших связь со своими подразделениями. Задерживать таких воинов тоже вменили в обязанность взводу младшего лейтенанта Перелазова.
Восточнее Кобрина остановили группу военнослужащих. Среди них был и рядовой Лобов.
Узнав, что он из Барнаула, земляк, Николай Петрович ходатайствовал перед вышестоящим командованием о зачислении этого бойца к нему во взвод на должность ординарца. Начальство пошло навстречу.
Так с тех пор и служили вместе. Даже забрал его с собой, когда Перелазова перевели в третий отдел СМЕРШа, который занимался борьбой с вражеской агентурой в тылу Красной Армии. И не оставил Лобова, когда капитана в апреле 1945 года отправили на Западную Украину бороться с бандитским подпольем.
- Вместе увольняться будем, - иногда шутили земляки. – Видать, судьбы наши переплелись. А дома-то ждут.
Однако демобилизация откладывалась и откладывалась.
И вот они здесь в высохшем русле горной речушки.
- Хорошо, Андрей. С тобой всё понятно. А ты что скажешь, Ваня?
- Как прикажете, товарищ капитан, - ответил вожатый служебной собаки. – Наше дело военное: прикажите – останемся.
- Тут бы, Ванюша, по доброй воле, - заметил офицер. – Вы ведь с Беркутом приданы нам. Распоряжаться вами я не могу. Так что, дело добровольное. Думай, боец, думай. Честно скажу: собачка нам может ой как пригодиться. Да и активный штык в твоём лице лишним не будет.
- Ну-у, если так… мы готовы. Вот только что скажет моё начальство?
- Держи, солдат, - капитан крепко и с чувством пожал руку проводнику. – Я верю тебе. А начальству твоему я постараюсь доходчиво объяснить. Надеюсь, поймёт.
Взвод под командованием сержанта Боброва вернулся на хутор. Здесь, у вывороченного корня сосны, что свисает над руслом высохшей горной реки, затаились капитан Перелазов, рядовой Лобов и ефрейтор Курасов с Беркутом.
2
Сознание постепенно возвращалось: капитан начинал ощущать себя лежащим вниз лицом. Боль в плечевых суставах была тупой и ноющей. Да и всё тело болело. Болели ноги, спина, бока. Но особенно сильно болела голова. Малейшее движение тут же отзывалось где-то в мозгах, будто их кто-то неведомый пронизывал множеством тупых иголок. С трудом выплюнул изо рта сгусток крови пополам с землёй, и стало легче дышать. Зато появился сладковатый привкус во рту, который тут же вызывал тошноту. На голове нащупал рану: прикосновение руки тут же отдалось острой болью.
Офицер сделал попытку открыть глаза и не смог. Веки не открывались. Мгновенно пронзила мысль: ослеп?! Тут же взял себя в руки, поняв, что веки слиплись от крови: из раны на голове кровью залило глаза, вот и…
Превозмогая боль, несколько раз потёр лицом о траву, пытаясь стереть кровавую корку на глазах. Помог руками. Получилось. Повернув голову, открыл глаза. Сквозь пелену увидел высокую тёмную стену густой травы, темень вокруг. Правда, откуда-то долетали отблески костра и до слуха доносились людские голоса с характерным говором. Попытался приподняться на руках: почему-то и они не держали, подкашивались.
Перелазов уткнулся лицом в землю, замер, собирался с силами. В памяти тут же всплыли события прошлого дня.
Блокирование банды бандеровцев на хуторе…
Бой у хутора…
Несколько бандитов сумели прорваться сквозь оцепление…
Он, капитан Перелазов, во главе приданого стрелкового взвода преследует бандеровцев по высохшему руслу горной речушки…
Запах дыма…
Решение остаться на ночь в засаде и выследить схрон бандеровцев…
Вывороченная с корнем сосна…
Лобов, вожатый служебной собаки Курасов, Беркут…
Они выдвинулись к сопке на исходе дня, почти в ночь. Эта треклятая сопка глыбой возвышалась на фоне ночного неба.
Шли осторожно по дну речки, боясь оступиться, подвернуть ногу или нарушить тишину неосторожным движением.
Когда заволновалась собака, насторожилась, они подходили к месту, где русло делало ответвление в сторону сопки.
- Посмотрим, куда поведёт Беркут, - шепнул капитан проводнику.
Собака свернула в сторону, натянула поводок, увлекая людей по новому маршруту, предостерегающе зарычала.
Удар по голове, что-то тяжёлое обрушилось на Перелазова сверху, с берега… выстрелы…
Больше ничего не помнит.
«Где я? Неужели в плену? Что с нами произошло? Почему ничего не помню? Где Лобов с собаководом? Где собака? Почему не слышно лая?», - мысли роились в голове. Но ответа пока не находил.
- Очухался? – откуда-то появился мужчина с фонариком в руках, присел перед капитаном, осветив пленника. – Живой – это хорошо.
Ухватив Перелазова за плечи, рывком оторвал от земли, поставил на колени.
Вот теперь Николай Петрович понял, что находится где-то в лесу, на полянке. Чуть в отдалении в углу горел костёр. Вокруг сидели люди. Сколько? Сосчитать не смог, так как мужчина перешёл на другую сторону и закрыл собой костёр.
- Да-а, рожа, конечно, не героическая, - осмотрев лицо пленника, сделал заключение мужчина. – Впрочем, и такая сойдёт. Ну, вставай.
В очередной раз дернул за плечо, принуждая капитана встать на ноги. Но, сделав попытку, Перелазов тут же упал на землю.
- Данилка! – крикнул в сторону костра. – Помоги.
Тот час из темноты вышел ещё один человек, и уже вдвоём волоком потащили Перелазова в угол поляны.
Его бросили недалеко от костра, прислонив к молоденькому деревцу.
- Сиди и смотри, капитан, - мужчина недобро хохотнул, довольный, не преминув на прощание ударить пленника сапогом в бок. – Ты – следующий!
Четверо мужчин с оружием сидели у костра, курили. К деревцу долетал чуть сладковатый папиросный дым. Точь в точь такой же, который Николай Петрович уловил ещё днём. Справа в стороне копошились люди. Сколько и что они делали - видно не было. Лишь мельтешение и негромкие голоса-реплики. И ещё слышно было повизгивание какого-то животного, скорее всего - собаки. Слева что-то темнело в траве.
По обе стороны костра мужчины воткнули рогатины.
Какое же было удивление Перелазова, когда он увидел, как двое мужиков поднесли к костру привязанного за ноги к длинной, толстой палке, как к вертелу, Беркута.
Собака тихонько скулила. Один из мужчин подкинул сушняка, и костёр ярко вспыхнул. Сейчас капитан увидел, что собачья пасть туго перевязана бечёвкой.
«Чтобы не подавала голоса, - мелькнула мысль. - Зачем? Неужели?», – вспыхнуло вдруг страшной догадкой в голове.
Тем временем рядом бросили ещё одно тело. Николай Петрович смог разглядеть в нём своего ординарца Андрея Лобова.
Перелазов подполз к товарищу, наклонился над ним, стараясь уловить признаки жизни, тронул за плечо. В какое-то мгновение глаза солдата открылись. Короткая виноватая улыбка мелькнула на окровавленном лице бойца, чтобы тут же смениться гримасой боли. Лобов застонал.
- Вот… и всё, - с трудом произнёс подчинённый, еле шевеля губами. – Засада… т-т-товарищ к-к-капитан. Обмишурились мы в этот раз. Сверху на нас… Ваньку убили сразу. Я думал, что и вас тоже. А меня вот… ранили, - виновато закончил солдат.
- Терпи, Андрей, ещё не всё… - но договорить не успел: от мощного удара сапогом в лицо офицера отбросило в сторону. Следующий удар достался Лобову в голову.
- Хватит, наговорились, - тот, кого назвали Данилой, грубо усадил пленника на прежнее место, прислонив к стволу дерева. – Сейчас судить вас станем, сволочей. Ты – крайним будешь, капитан. А сейчас любуйся собакой.
Вытерев кровь рукавом гимнастёрки, Перелазов видел, как подвесили Беркута над костром; как, извиваясь, скулил в предсмертных муках пёс; как гоготали над собакой люди у костра. И хотя разговор вёлся на местном языке, пленник хорошо понимал, о чём идёт речь.
- Нас хотел выследить, пёс шелудивый, - долетало до капитана. – Сгоришь, сука! Всех ждёт такая же участь. Собаке – собачья смерть! Смерть врагам!
В мужские голоса то и дело вкрапливался молоденький ломкий голосок. Говорившего видно не было, и потому капитан не знал, кому принадлежит этот голос.
Собака корчилась, извивалась, приглушенно скулила…
Смотреть на костёр больше сил не было.
Обдало запахом палёной шерсти, вызывая тошноту. Непроизвольно нагнул голову, отвернулся.
Когда всё же глянул, Беркута безжалостно лизали языки пламени.
Сколько прошло времени – неизвестно. Казалось, и само время остановилось. Голова была пуста, ни единой мысли. Только боль во всём теле. Однако сознание не покидало капитана.
Заставил себя посмотреть на костёр: собачьей туши уже не было. Значит, прошло достаточно времени. Только сейчас обнаружил, что нет часов на руке. Когда сняли или потерял где – как не напрягал память, а вспомнить не смог.
В костёр в очередной раз подбросили сушняка, пламя с новой силой вспыхнуло в ночи, осветив неподвижное тело Лобова.
- Андрей! Андрюша! – тормошил сослуживца капитан.
На разбитом лице солдата еле-еле подрагивали веки, опосредовано подтверждая, что Андрей ещё жив.
Люди вокруг костра копошились, что-то делали. Кто-то уходил, кто-то приходил к костру. Разговоры то усиливались, то утихали. Опять выделялся молодой ломкий голос. И снова Перелазов не мог отличить: юноше он принадлежит или девушке.
Капитан держал на коленях голову сослуживца, смотрел в темноту.
Хотелось пить. Просил пить и Лобов. Перелазов не раз наблюдал, как, с каким трудом Андрей размыкал губы, проводил языком по ним, однако ничем помочь не мог. Впрочем, как и самому себе. Оставалось лишь смачивать ладошку в густой росной траве, а потом уж влажной рукой касаться губ сослуживца. Иногда сам припадал к траве, слизывал влагу.
Перед пленником снова возник тот самый мужчина с фонариком. Нагнувшись, посветил на Лобова, потом перевёл луч света на Перелазова.
- Живы ещё? – как и в первый раз спросил и тут же сам ответил:
- Вроде живы. Хорошо.
- Пить, дайте пить, - попросил капитан, не особо надеясь, что просьбу выполнят. – Товарищ мой… ему бы воды.
- Это ты правду говоришь: вы нам нужны живыми. Сейчас будет вам вода, а как же. Последняя просьба – это святое, офицер. Мы же не красные, чтобы к пленным не по-человечески, не гуманно, - голос слегка подрагивал, вибрировал, готовый вот-вот сорваться.
И вдруг громко позвал в темноту:
- Доня! Дочурка!
- Не кричи, папа, я здесь, - теперь капитан смог вблизи разглядеть носителя ломкого голоса.
Переминаясь с ноги на ногу, перед ними стояла девчонка с укороченной кавалерийской винтовкой за плечами. Брюки, заправленные в аккуратные кожаные сапожки, ватная телогрейка, подпоясанная офицерским ремнём с подсумком, длинная толстая коса из-под мужской шапки – всё это в отсветах костра сразу же кинулась в глаза Перелазову. И ещё поразило удивительно красивое юное лицо девочки. Или ему так показалось?
«Что делает здесь ребёнок? - мелькнуло в сознании. – Да ей же… да ей же… дитё совсем. Дочь схрона?», – хватило сил мысленно съязвить.
- Доня, Маришка, - голос мужчины нежно рокотал в темноте. – На телеге лежат солдатские фляжки с водой. Принеси и напои пленных.
- Ещё чего! – зло сверкнула глазами девчонка. – Смолы им, а не воды, папа! Всё равно…
- Ну-ну, доня, не злись, а возьми воду и напои, - настоятельно повторил мужчина. Тон его сразу же изменился, стал требовательным, командирским.
- Так надо! И не перечь мне! Ты хоть и моя дочь, но помни: я – командир! И подчиняться мне обязаны все, в том числе и ты. Тем более, ты – взрослый человек, тебе уже почти пятнадцать лет, должна понимать, – мужчина коснулся плеча девчонки, ушёл куда-то в темноту.
Хмыкнув, Маришка исчезла, и уже через минуту появилась снова. В руках держала солдатскую фляжку.
Перелазов в надежде подался вперёд, даже успел протянуть руку, и вдруг прямо перед носом увидел детский кукиш.
- А этого не хотел? – в глазах девчонки отсвечивалось пламя костра, и потому капитану показалось вдруг, что на него смотрят две огненные молнии. Смотрят до того пронзительно, так зло и с такой ненавистью и презрением, что пленник физически ощутил боль в груди, где сердце. Даже зажмурился, взмахнув рукой перед глазами, словно прогоняя наваждение.
Тем временем девушка отвинтила крышку фляжки. Отставив руку, демонстративно, на виду у пленника стала выливать воду.
- Воды захотели? Смолы вам в глотки! – не по-детски зло, с придыханием произнесла девчонка. – Кто вас приглашал к нам? Всё равно сдохните, как ваша собака сдохла! Твари! Мы вам устроим ад на нашей земле при жизни.
Когда Мариша ушла, капитан пополз туда, где была вылита вода. Губами, языком слизывал остатки влаги на траве, даже припал к мокрой земле, пытался высасывать воду. Но ничего, кроме мусора, в рот не попало.
Обессиленный, снова вернулся к Лобову, вытянулся рядом. Влажной рукой провёл Андрею по губам, и ещё раз убедился, что товарищ жив.
Долго не мог выбрать удобное положение, пока, наконец, не лёг набок, положив руку под голову. Прямо перед глазами сновали люди, горел костёр.
То ли к боли привык, то ли она немного отступила, но уже стало легче. Правда, как и прежде, мучила жажда, болела голова. И ещё начал ощущать, как возвращались силы в руки, ноги, во всё тело. Приходило понимание, что он оглушён ударом по голове, практически не ранен, но очень сильно избит. Даже рана на голове только саднила тупой постоянной, в одной поре болью, которая уже не забирает силы, а лишь не даёт забывать о себе. И не кровоточила больше. Это обнадёживало, вдохновляло. Можно было трезво проанализировать прошлое, оценить настоящее, взвесить шансы на будущее.
Ещё и ещё раз воскресив в памяти события прошлого дня, свои тогдашние решения, пытался найти тот момент, когда он совершил ошибку. А если была ошибка, то в чём она заключалась? Где мог просчитаться капитан Перелазов? Что или чего не предусмотрел? Где, в какой момент потерял бдительность? Или это случайность, страшное стечение обстоятельств?
Ответа пока не находил.
Ночь перевалила на вторую половину, когда послышался топот копыт. Взвившись на дыбы, у костра остановился конь. С него соскочил человек, тот час вокруг прибывшего сгрудились все люди, что были у костра. О чём говорили – Перелазов так и не услышал. Зато увидел, как быстро разобрав оружие, они построились в одну шеренгу. Перед ними встал тот самый мужчина, который подходил к пленникам и назвался командиром. До капитана доносился лишь приглушенный гул голосов. Слов разобрать нельзя было.
- Нет, я сказал: нет! – на этот раз Перелазов услышал, как командир приказывает Маришке, а та не соглашается, препирается с отцом. – Останешься охранять пленников, и не смей мне перечить! – доносилось до офицера. – Это мужское дело, а не девчачье. Вот вернёмся, тогда и сделаем. И смотри мне, чтобы всё было как надо. А то не посмотрю, что моя дочь. Ты меня знаешь.
Обиженно сопя, девчонка вышла из строя и направилась к деревцу, у которого лежали пленники.
- Ну, чего смотришь? – сняв винтовку, Маришка подошла к Перелазову. – Мразь!
Капитан не успел что либо ответить, даже не смог сменить положение, увернуться или защититься каким-то иным способом, как тут же получил сильнейший удар прикладом в лицо.
Откинувшись на землю, офицер выплюнул вместе с кровью выбитые зубы, застонал от боли. Такой удар мог нанести только хорошо подготовленный профессиональный боец. А тут – почти ребёнок. Это было полной неожиданностью для пленника, вот и не сгруппировался, не подготовился.
- Что, больно? – нависла над ним девчонка. И, не дождавшись ответа, продолжила со злорадством, чуть ли не захлёбываясь от предчувствия и восторга:
- Это ещё не больно. Вот потом будет тебе боль так боль. Святых вспомнишь, сволочь! Так будет со всеми, кто ступит на нашу землю.
Зажав рот руками, офицер молчал.
- Вот так будет лучше, - Мариша снова вернулась к костру, у которого уже никого не было.
Подбросив сушняка, девчонка опять подошла к пленникам. Закинув винтовку за спину, наклонилась над Андреем, взяла за плечи, натужно упираясь, потащила к костру. Несколько раз останавливалась, отдыхала, тяжело дыша. Отдышавшись, снова продолжала тащить бесчувственное тело солдата.
«Куда? Зачем? Неужели как Беркута?!», - мелькнула страшная догадка, капитан сделал попытку встать. Это не осталось незамеченным. Тот час к нему подбежала девчонка, и снова, как и в первый раз, с силой ударила пленника. Правда, сейчас он смог увернуться, и удар прикладом пришёлся в солнечное сплетение. Дыхание перехватило, офицер застонал, скорчившись.
- Лежать! Я сказала: лежать! – звенящим голосом приказала Маришка. – Убью! – и, передёрнув затвор, наставила винтовку в упор, больно ткнув стволом в живот пленнику.
Разбросав руки, Перелазов замер на земле, готовый к самому худшему.
Однако, обошлось и в этот раз.
- Тебя ждёт другая участь, - с силой пнув ногой в голову офицера, девчонка вернулась к солдату.
Неимоверными усилиями она усадила-таки Лобова у костра, прислонив к своим ногам. Потом сняла шапку, осенила себя крестным знамением, и вдруг с силой толкнула бойца в огонь.
Лицо Андрея упало в центр костра, в пламя, руки ещё инстинктивно пытались защититься, вонзились в пылающий жар, тело дёрнулась раз, другой…
Маришка встала на спину солдату, балансировала, пританцовывая, втаптывая жертву в пламя костра. И приговаривала, почти кричала, словно совершала какой-то страшный, дикий ритуал.
- Собаке - собачья смерть! – доносилось до капитана.
От бессилия, от вида горевшего товарища и запаха горелого человеческого мяса Перелазова мутило до тошноты, до спазма в горле, до потери сознания.
На востоке всё резче и резче выступали очертания сопок. Предрассветная тишина уже нарушалась щебетанием птиц.
Уставшая, девчонка сидела на небольшом чурбачке, бездумно смотрела на огонь. Постепенно усталость брала своё, Маришки засыпала. Но спала чутко, иногда поднималась, подбрасывала новую порцию дров в костёр, проверяла неподвижно лежащего пленного офицера. Успокоившись, снова садилась у костра, роняла голову на грудь, засыпала тревожным сном.
Капитан вжался в сырую траву за спиной девчушки, отдыхал, набирался решимости. Вот он встал на четвереньки, настороженно огляделся по сторонам, и вдруг бросился на неё, с силой толкнул в костёр, всем весом навалился сверху, прижал. Шапка слетела с девичьей головы, обнажив густую шевелюру. Ухватив за волосы, офицер всё глубже и глубже вжимал лицо Маришки в жарко тлеющие угли костра, не чувствуя боли от горящей кожи на собственных руках, не ощущая приторного запаха горелых волос и человеческого мяса, не обращая внимания на истошные, предсмертные вопли жертвы.
Эпилог
Кочегар Барнаульской валяльной фабрики два раза в месяц – в день получки и в день выдачи аванса – приходил на рабочее место, имея в кармане четвертинку водки. Об этом знали все на фабрике - от сторожа до директора. Да он и не скрывал, не прятался.
Подбрасывал в топку угля, оставлял дверцу открытой. Садился на засаленную скрипучую табуретку, доставал чекушку, неспешно срывал пробку, потом отхлёбывал из горла и неотрывно смотрел на огонь. Лишь глаза сухо блестели, да руки с зарубцевавшимися ожогами кистей нервно подрагивали на коленях.
Комментариев нет:
Отправить комментарий