I. Стихи о России
СОЧИ-2014
Быстрее, сильнее и выше!
Разбег! Оттолкнуться! Вперёд!
Мы встанем на лёгкие лыжи,
мы выйдем на солнечный лёд,
мы вновь полетим на бобслее,
как дети летают во сне;
мы станем добрее и злее,
мы вызовем холод и снег,
мы вскинем ружьё в биатлоне,
медали возьмём, как Берлин,
в прыжке или в нежном поклоне
скользящих по льду балерин.
Рубеж. Заряжаю. На мушке!
Патронов — последние пять.
Но мы победим, потому что
нам больше нельзя отступать.
* * *
За что я люблю свою Родину?
За золото вольных полей,
за силу спокойную вроде бы
неярких её тополей.
За что я люблю свою Родину?
За голос двухсот языков,
который по-русски от Одера
дошёл до Курил-островов.
За что свою Родину гордую
Мы любим на долгую жизнь?
За солнце и реки, за горы и
мерцающие витражи
в церквях, в синагогах, в дацанах, в
мечетях; за то, если где
святую мы правду отстаиваем,
то вместе поможем беде;
за Пушкина и за Гагарина,
за Дягилева и за спецназ;
за то, что, заплакав проталинами,
придёт молодая весна.
Люби свою Родину милую,
мой сын, моя кровь, моя дочь,
за то, что нигде больше в мире ты
иной никогда не найдёшь.
* * *
От края миров и до края
раскинулась наша страна,
как Бог, полноправно карая,
как Бог, награждая сполна.
Голодному — доброго хлеба
от сердца положит на рот
наш вольный, большой и умелый
миллионоликий народ.
Мы разные верой и кожей
от Белых до Чёрных морей,
но вместе мы будем и сможем
покрасить небесную дверь.
Ура! — долетает наш возглас
От южных до северных звёзд.
Ура! — значит, новый апостол
свой свет подо тьму понесёт.
Ура! — протяни свои руки
сквозь пропасти — брату-сестре,
скажи в переводе: «Я русский!»
себе на своём языке!
7 ноября 2013 г.
Красная поляна
ПЕТЕРБУРГ
Чугунно-литейная стать,
великодержавный поребрик,
львы держат устои моста —
последние скрепы империй.
Дымится балтийский янтарь
на бочке с камчатской икоркой.
Купец Елисеев, продай
батон с черносливом и коркой —
ведь это единственное
оставшееся от Государства,
где место для Этих и Тех
в любой тесноте оставалось.
Блокады не будет, мой друг!
Распродано всё, что дороже;
остался один только Пу-
шкин на Царскосельской дорожке;
волчонок, не плачь и не вой
на маковки мёртвых соборов:
мы вновь поплывём над Невой,
мы топки зажжём в паровозах,
мы в небо начнём поднимать
упавшие замертво шпили,
так, что ни Младенца, ни Мать
никто не посмеет обидеть;
мы будем без плана и вдруг,
чисты и невинны, как дети,
приехавшие в Петербург
из всех новопрошлых столетий.
Мосты разведутся, едва
лев лапой сойдёт с Е4.
Корми петербургского льва!
Он держит когтями — Россию.
* * *
У северной женщины костёр любви
разгорается медленно — впрочем, если
он разгорится, то может испепелить.
Следовательно, лучше отгонять мысли
о твоих глазах, о невообразимом, о дне,
когда на уголёк сердца прольётся дождь,
и мы остаёмся вместе с тобой одне,
и я честно говорю тебе, что
так хотел бы вместе с тобой
провёртывать многоходовки
и делать фотообои
с охоты на небесных китов, и
так хотел бы от тебя трёх детей:
мальчика, девочку, саблезубого тигрёнка;
но в предстоящем сражении за Суверенитет
нашей страны не отделаться малой кровью.
Брату не страшно за правое дело в острог:
если яичница, как же не треснуть яйца?
Нет, брату страшно, если вдруг что с сестрой,
и потому прощай. Пожалуйста, не влюбляйся.
01.11.13. Электричка Белгород-Харьков
* * *
Если империя зла превращается в зло без империи,
Лучше быть золотарём, чем присяжным поверенным.
Если закон отменяет главенство свобод над законами,
Нам лучше быть дикарями, чем цивилизованными.
Алое знамя не крепится белыми нитками,
Барная стойка не станет площадкой для митинга.
Органы зрения, впрочем, вас могут обманывать,
Что горизонт не просматривается из-за тумана.
Если сомнения стали для вас ранней старостью,
Рано сбиваться с пути и не надо отказываться.
От Лебедяни к Задонску, Ельцу и Чаплыгину
Встанут берёзы с такими родными улыбками,
А все преграды покажутся только лишь казусами.
* * *
Не просить, не бояться, не верить, не раскисать,
Не кричать, не кричать от боли, не верить в бога —
Наш удобный и суперудобный сайт
Позволяет позволить себе намного
Больше, чем позволяет раз в месяц какой-нибудь
Менеджер среднего звена и такого же среднего рода.
Прокурор рассматривает в качестве закона тайгу,
Ну а ты, если хочешь, сам можешь стать прокурором.
В этом городе остался только один закон:
У ворот машины не ставить — работает эвакуатор;
В этой церкви остался только один канон:
Ты не увидишь рай, если айфон не пятый.
Наш интернет-портал предлагает шанс
Убивать, воровать, не шкрабать ботинки ваксой.
Завтра в центральном соборе наш перфоманс:
Голые люди на камеру будут совокупляться.
Раньше ты мог уехать в одну из нормальных стран:
Южную Африку или ближнее Подмосковье.
Да, мы прекрасно знаем, что караул устал
От бесконечного расшатывания устоев,
Да, мы прекрасно знаем, что этот рим падёт
И что новый айфон будет последним,
Ну так какой же мёд без бочонка дёгтя —
Пей, наслаждайся, греши, заплатив лицензию.
Да, нам бывает страшно, когда поют
«Боже, Царя храни» и молчат под пытками,
Впрочем, так делают лишь несвободные люди,
Так как всё это совсем не приносит выгоды.
* * *
Есть в далёкой Сибири, где рыщут песцы,
Ледяная река, что течёт сквозь эпохи.
Есть эпохи, которых не помнят писцы,
Начиная рассказ о реке-первотоке.
Аритмичность волны не даёт нам надежд
На слиянье притоков в исток новой жизни.
А песец и писец всё ведут, что, мол, дескать,
Шестерёнки пора бы уж маслом обрызгать.
Истекает эпоха без новых времён.
К ночи будет, наверно, немного теплее.
Я надеюсь, вода будет вновь не солёной:
Наш огонь под льдом ведь по-прежнему тлеет.
ЦИОЛКОВСКИЙ
Дрыгая на извозчике по дороге в Боровск
(тринадцатая верста от железнодорожной станции),
думаю об исследовании реактивными приборами
околосолнечного пространства.
Я сегодня, пожалуй, воздерживаюсь от хлеба:
с книжки и так тепло, только побольше чаю;
в Космосе мы будем питаться лучистой энергией,
колыхая эфирные крылья солнечными лучами;
думаю, чем заплатить за хлеб, — и о
вращательных импульсах орбитальной станции;
мои долговые расписки покроют Ио,
Титан, Оберон и другие луны планет-гигантов.
Слушайте, слушайте, брат, и сестра, и вождь:
наше существование следует быть оправдано —
нам надлежит, нам необходимо, мы можем
убивать пустоту ракетными снарядами;
балалайка должна играть в океан Европы
(эта которая спутником у Юпитера);
мы увядаем от вечных «вокруг да около» —
время уже закладывать Новый Питер;
время уже поднимать и ломиться в
двери, распахнутые до темноты за порогом,
и, поднимаясь в эту неимоверную высь,
и произойдёт русское Обретение Бога.
* * *
18.07.13. Протестуя против обвинительного приговора оппозиционеру Н.,
у Государственной Думы собралась толпа в несколько тысяч граждан.
Из газет.
В автозаке становится очень тесно,
А летом ещё и жарко.
Я наблюдаю за массовыми протестами
С террасы кафе «Жан-Жак».
Толпа сдавливает рёбра до хруста,
Зубы вылетают вместе с плевком.
Гарсон, смягчите мне жжение устрицы
Бокалом «Вдовы Клико».
Братья! Возьмёмся за руки — так не страшно!
Сейчас милиционеры достанут пряники!
Думаю, чтобы валить из Рашки
В мой домик на берегу Адриатики.
Я подставляю щёку земле с сапога,
Чтобы его правосудие было честным.
Вот и моя телятина с фуа гра,
Мой репортаж получится интересным.
Пустите меня в оцепление, вот пресс-карта.
Нет, я иду не на митинг, а до квартиры.
В детстве нам как-то нравилось развлекаться
Монеткой на рельс перед локомотивом.
II. Без Европы
1841
Под бронежилет надеваю свитер.
В этих горах — то мороз, то бой.
Да, мужчина отдал бы всё на свете
Ради того, чтобы быть с тобой.
Если в ушах раздаётся музыка,
Значит, у солдата оглохла совесть.
Так хорошо бы лишиться разума,
Чтобы он не порождал чудовищ.
Музыка — это карточный домик,
В которые превращаются города.
Да, любой мужчина отдал бы всё, чтобы
У его детей были твои глаза.
Позавчера в пустяковой стычке
Погиб один кавалерийский поручик;
Я читаю его записки
О женщине из Петербурга;
Я хотел бы навечно и навсегда,
Этот народ понимает только обычай силы,
Не чтобы физически обладать,
А просто видеть, как ты красива.
Завтра мы спустимся с гор,
Убивая всё неживое;
Впрочем, если мы не убьём,
То лишимся своих устоев;
Я вспоминал о твоей улыбке,
Когда ворвёмся в очередной аул,
Я читаю о том, что когда-то было:
Бал у посла и последний ужин;
Мой дорогой, это была игра:
И мы были чисты, как дети,
Есть что-то детское в том, чтобы убивать,
Потому что не думаешь о последствиях;
Ты не думаешь, нажимая на спуск
И на всём скаку разрубив с размаху;
Милый друг, я благодарю
Вас за ваше бесстрашие,
Это было так мило — преподнести эдельвейс
Из ущелья, занятого бандитами;
Я так рад, что она не будет стареть,
Как и всё, чего не увидишь;
Я читаю записки о том, как он
Вспоминает в последние минуты боя
О том, как она говорит с послом
О том, когда станет его женою.
Я обнажаю клинок и зубы
С чувством длящегося тысячелетия;
Не пытайтесь входить в аулы,
Не будучи уверенными в подкреплениях;
И смотреть, как совершенны твои
Глаза и легки движения —
Это единственное, что должно быть,
Это единственное, что имеет значение.
15 сентября 1914
Петроградское небо идёт дождём,
и Европа скатывается в кровавый хаос.
Где же наш трамвай? Всё-таки дождём:
на извозчика у нас не осталось.
Будет жалко тех, без имён и титулов, —
если что, мы-то сможем спокойно выспаться
на парижской квартире — как там их — Дмитрия
Мережковского и Зинаиды Гиппиус.
Где-то там не нас поливают бомбами,
и не нас бросают на землю брустверов,
и бросают землю сухими комьями
не на твой зрачок, не способный чувствовать.
Но у нас восприятие тонких сфер,
обострённая хрупкость душевных чувств.
Есть в Париже где-то мужской бордель,
содержатель — некий Марсель Пруст.
Посмотри, барин тащит так много нош.
Он, наверное, больше к нам не вернётся.
Оглядеться. Повыждать. Кизлярский нож.
Война далеко и нас не коснётся.
22 сентября 1914
Немецкий крейсер «Эмден» встал на рейд
Мадрасской гавани. Наверное, муссон
пригнал его сюда из-за морей
встать на профилактический ремонт.
Как странно помнить устрицы в соку,
прервать свой отпуск из-за телеграмм.
Последние известия. Где поезд на Москву?
В Сараево убит эрцгерцог Фердинанд.
Кто говорил не «Зигмунд Фрейд», а «Фройд»,
в товарном поезде отправлены на фронт.
Отправлены на фронт. Холодный белый свет
прозекторской. Холодный белый снег
полей Галиции, Вердена, Нёв-Шапель.
Как тягостно звучит весенняя капель.
Скорей назад в окоп — похоже, что шрапнель.
В Сараево убит эрцгерцог Фердинанд.
Ах, что за пустяки, поедемте в театр —
неужто конкордат из мировых держав
допустит... Что там? Верди, «Травиата».
Немецкий крейсер «Эмден» встал на рейд
Мадрасской гавани. Эрцгерцог Фердинанд
убит в Сараево. Как дико в это верить.
Как сложно вспомнить вкус тех устриц и вина.
Как сложно верить — где-то там, одна,
ты входишь в реку бурных перемен,
прекрасная эпоха. Ночь. Мадрас.
Прекрасная эпоха не для нас,
но вечность будет лучше, чем фрагмент.
1922
Тряслись медузы фонарей…
В ту ночь я видел странный сон:
Стояли толпы гопарей,
Свистел со смехом бесов сонм;
И всякий сипло восклицал,
Что вы неверные мужья,
Что власть отдали подлецам,
Что все устали ждать вождя…
Так колыхался дикий крик,
Пока не взвился серый вихрь
И человек вдруг не возник,
Со смехом глянувши на них.
Сияло солнце, Рим блистал,
И ветер нёс седую песнь,
Но солнце было солнцем скал,
А ветер был рождён не здесь.
И в свете солнца крылась тьма,
От рёва ветра стыла кровь,
И вдруг разрушились дома
И волны хлынули за ров;
И вскинул руку человек —
Восторгам не было конца;
Тогда одним дрожаньем век
Он стёр у всех черты лица;
Отара двинулась за ним —
Он обещал ей берег Ницц;
Над ним зажёгся жёлтый нимб,
И люди, плача, пали ниц;
Когда же каждый стал как труп,
То сверху песня полилась:
«Уж заготовлено семь труб,
Чтоб объявить Господню власть;
Уже Антихрист между вас,
Ему все кровь свою несут —
Но Бог давно назначил час,
Когда свершится Страшный суд;
И встанут трупы из могил,
И зашатается земля,
И свет шести огнистых крыл
Затмит собой сиянье дня;
И солнце ночью не зайдёт,
И испарится океан;
Сын Божий с неба низойдёт,
Карая падших христиан.
Но лишь Создатель знает день,
Когда судьёю станет Он
И всё исчезнет, точно тень,
И всё растает, словно сон».
1926
Вспоминаю о Джейке Барнсе
из «Фиесты» Хэмингуэя.
Импотенция? Нет, не страшно,
даже к двадцатипятилетию.
В кабаре на Бульвар-дю-Тампль
хруст изюма внутри бриоши.
Это ложь, что должно быть главным,
лишь бы был человек хороший.
Быть мужчиной на поле Первой
Мировой, а во время мира
не иметь сил расслабить нервы,
кроме как пополам с текилой.
Я пишу репортаж в Париже.
На счету лежат миллионы.
Дарлинг! Очень прошу — потише:
победители, вы — бесплодны.
1938
Взгляд на солнце поднять нельзя,
Но подняться без страха можно,
Лишь бы видеть твои глаза,
Лишь бы слышать бесстрастный голос.
Над рекой расцветёт сирень.
Белый сад заклубится дымом.
Вспоминать запах прошлых дней,
И цветы, и твою улыбку.
Подниматься в атаку на
Войне, начатой по ошибке,
Положив в потайной карман
Фотографию с этой улыбкой.
Как приятно теперь смотреть,
Прямо в солнце смотреть без боли,
Лёжа на раскалённой земле
После предпоследнего боя.
Как приятно воскликнуть «Ну-с!»
Над вином до войны в ресторане,
Не задумываясь: вернусь
Или нет? Или позже? Раньше?
Ветер будет всё так же дуть.
Жаль, не смог побывать в Корее.
Если знать, что солдата ждут,
То победа придёт быстрее.
1942
Изнасилование должно караться смертью.
Медвежонка надо водить гулять.
Тётя Роза пошила мне платье по мерке,
Это было такое настоящее платье.
Это было так весело, когда все куда-то идут,
И холодный песок набился в мои балетки,
Мы опять поиграем в гражданскую войну,
Отнимая у белых армий конфеты.
Мамочка, если нас ведут мыться в баню,
То не хочу, чтоб смотрели — мне уже много лет!
Потерпи, моё золотко, мы сейчас просто играем,
Только иди спокойно, не приближайся ко мне.
Да, мы когда-то жили чуть по-другому:
Женщины все надевали шляпки и этикет,
Я была свободна от работы по дому
И писала декадентские стихи о войне.
Швыдко, жыдивка, у нас ще багато праци!
Да, наказанием за изнасилование должна быть смерть.
Мне весело, потому что весёлый праздник:
Дезинфекция перед отправкой на поезд в Америку.
Мы играем в гражданскую войну,
Посмотри, здесь такие хорошие пулемёты.
Медвежонок, не плачь, я тебя возьму,
Просто мы проиграли и притворяемся мёртвыми.
1948
«Нет времени объяснять, что разработка
Атомной бомбы отнимает все силы
Товарищей конструкторов наравне с водкой:
Алкоголь, они верят, спасает от радиоактивности.
Львиная доля уходит на изучение странного явления.
Я знаю, что в вашем столе два ящика:
В верхнем — наградные листы, в нижнем — расстрельные,
И в обоих — одни и те же товарищи;
Но всё-таки, Лаврентий Павлович, выслушайте
О побочном продукте распада ядер плутония:
Гамма-излучение оказывает на подопытных мышек
Радостное воздействие вплоть до изменения анатомии.
Аналогичным образом меняется поведение приматов.
Доклад у вас на столе. Мы открыли тайну любви,
Открыли, что это лучевая болезнь. Вы только скомандуйте — …»
«Вашу неисполнительность, Андрей Дмитриевич,
я вам ставлю на вид,
А доклад положу между верхней и нижней папками».
1950
Очень трудно привыкнуть, что детская кроватка пуста
И что вместо выстрелов — теперь заводские гудки.
Мы не будем варить некачественную сталь,
Мы поднимем разрушенную страну из руин.
Я последнее время просыпаюсь в четыре утра,
А гудок раздаётся в шесть двадцать пять.
Мы не будем варить некачественную сталь,
Мы не сдадим врагу Сталинград.
Патроны закончились, мы продолжаем стрелять.
Дождь пошёл, но сразу же перестал.
Даже если Волга потечёт вспять,
Мы не будем варить некачественную сталь.
«Здравствуй, милая. Волга славится осетром.
После войны привезу его нам в Ленинград».
«Мой родной, я мечтаю только лишь об одном:
Чтобы ты убил больше фашистских гадов».
Недавно в городе пустили трамвай.
Эти выстрелы прямо за моим окном.
«Здравствуй, милая. Пожалуйста, передай
Малышу, чтобы он гордился отцом».
Заводская труба превращает день в ночь.
Твоё письмо превращает ночь в день.
Вчера мы разожгли мартеновскую печь,
Завтра мы дадим сталь стране.
Милая, почему ты не присылаешь письмо?
Ты, наверное, слушала симфонию Шостаковича.
Обещаю, уже на следующий год
Война обязательно закончится.
Нам до Волги осталось всего полста
Шагов — опоздать на смену нельзя:
Если мы дадим некачественную сталь,
То получится, вы умерли зря.
здравствуй папа мама легла поспать
она дала мне сахарный кубик
она попросила тебе написать
что она тебя сильно сильно любит
Температура плавления стали — плюс
Тысяча четыреста восемнадцать градусов.
На часах шесть пятнадцать. Я снова сплю.
Хоть немного побуду с родными рядом.
1992
Тринитротолуол. Тротил. Тол.
Это единственное, что осталось.
Мы потеряли всё. Мы потеряли всё.
Нет ненависти. Лишь усталость.
Птица села на ветку. Ветка дрогнула.
Эстония сделала валютой крону.
Гайки и шестерёнки. Я начиняю бомбу.
Мы больше не будем винтиками и шестерёнками.
Хочется всё закончить уже сейчас.
Ты права, нам лучше остаться друзьями.
Но нужно быть аккуратным. Нужно ждать.
Хочется, чтобы ахнуло по-настоящему.
Я хочу взорвать Ельчина, Шушкевича, Кравчука,
Пугачёву за то, что ты слушала её песни.
Наша атака начнётся в четыре часа,
Мы атакуем кордон с десятью молдавскими полицейскими.
Главное — это вовремя уходить,
Если ты пережил государство, в котором родился,
Запах тротила похож на запах воды,
Только он сейчас наполняет мою жизнь смыслом:
И полёт Гагарина, и Афганистан,
И цветы, которые дарил женщине,
И Великая Отечественная война —
Это всё было зря. Несущественно.
Тротил — это способ сохранения воспоминаний.
Бомба закончена. Почему мне горько?
Нас обрекают на жизнь. Нас отзывают.
В Приднестровье вошли российские миротворцы.
2018
Снять с предохранителя револьвер
И приставить его к голове.
Хочется хотя бы разок поверить,
Что наша сборная будет первой.
Приставляю револьвер к голове.
Взвожу спусковой крючок.
Только бы не бросать слов на ветер.
Речь о благополучии миллионов.
«Когда наступление?»
Плохо. Сорвался на визг.
Он говорит: «Я военнопленный,
Моя страна пришлёт дивизию
Морских котиков на моё спасение».
Мне ни разу в жизни не пришлось убивать.
И моя страна не пришлёт дивизию.
Не пришлёт даже милицейского уазика.
Опять болит печень. Собраться с мыслями.
Рука с револьвером начала уставать.
«Спрашиваю последний раз».
На этот раз вышло твёрдо.
«Скажу, если меня развяжут».
Такая погода называется «вёдро».
Тёплый и ясный день. Летняя терраса.
Кажется, ты подошла не сразу.
На тебе была спортивная одежда.
Странно, что помню такие детали,
Спрашивая пленного о военной тайне.
Кажется, ты пришла до пробежки.
Хватит! Он всё равно не скажет!
Звёзды и полосы над Кремлём.
«Я говорить. Развяжите меня, пожалуйста».
Как досадно, что взяли его живьём.
Я заказываю гаспаччо и свежевыжатый сок.
Вспоминаю об этом сейчас, в землянке,
Я вспоминаю о том, что не сказал того,
Что сказать в тот момент боялся.
«Я сказать!» — почему он так изменился?
Откуда запахло порохом? Эта кровь?
Я не помню, когда я произвёл выстрел.
Ты заказала сок из яблока и моркови.
У него прострелено предплечие.
Я не помню, что две секунды назад,
Но я помню ту нашу давнюю встречу.
«Я всё скажу. Наступление завтра».
Я жалею, что не сказал тебе,
«В каком секторе?» — кричу сверху вниз,
Пусть всё будет разваливаться и гореть,
Лишь бы можно было повернуть миг,
«Я хочу тебе кое-что сказать!»
«Что же?» — у тебя такой чистый взгляд.
«Атака в районе Чистых резервуаров,
Перед рассветом, завтра, в семь пятьдесят».
Это было в кафе, на открытой террасе,
В двух шагах от Чистых прудов,
Я помню, как ты мне сказала: «Здравствуй»,
И это уже звучало как приговор.
Он улыбается, как улыбаются дети,
«Вы обещали, не будете убивать».
Ты сказала, что ты улетишь на лето,
И вы с друзьями поставите бивуак
На Горчем Ключе, будете под гитару
«Вы обещали! Мне надо перевязать…»
Петь и смеяться, и может быть, пить помалу
«Нет, мой любимый — непьющий: ему нельзя»
«Вы мне есть обещали! Прошу вас! Я всё сказать!»
Твой любимый. Я снова взвожу курок.
Но а что, вдруг тогда ты имела ввиду меня?
Нет, что за бред, обманываю себя самого.
«Я обманул вас». «Берёте в поход спиртное?»
«Нет, мой любимый не пьёт. Да, ещё одно…»
Я нажимаю на спуск. Мне давно не больно.
Завтра продолжится бойня за микрорайон.
СОЧИ-2014
Быстрее, сильнее и выше!
Разбег! Оттолкнуться! Вперёд!
Мы встанем на лёгкие лыжи,
мы выйдем на солнечный лёд,
мы вновь полетим на бобслее,
как дети летают во сне;
мы станем добрее и злее,
мы вызовем холод и снег,
мы вскинем ружьё в биатлоне,
медали возьмём, как Берлин,
в прыжке или в нежном поклоне
скользящих по льду балерин.
Рубеж. Заряжаю. На мушке!
Патронов — последние пять.
Но мы победим, потому что
нам больше нельзя отступать.
* * *
За что я люблю свою Родину?
За золото вольных полей,
за силу спокойную вроде бы
неярких её тополей.
За что я люблю свою Родину?
За голос двухсот языков,
который по-русски от Одера
дошёл до Курил-островов.
За что свою Родину гордую
Мы любим на долгую жизнь?
За солнце и реки, за горы и
мерцающие витражи
в церквях, в синагогах, в дацанах, в
мечетях; за то, если где
святую мы правду отстаиваем,
то вместе поможем беде;
за Пушкина и за Гагарина,
за Дягилева и за спецназ;
за то, что, заплакав проталинами,
придёт молодая весна.
Люби свою Родину милую,
мой сын, моя кровь, моя дочь,
за то, что нигде больше в мире ты
иной никогда не найдёшь.
* * *
От края миров и до края
раскинулась наша страна,
как Бог, полноправно карая,
как Бог, награждая сполна.
Голодному — доброго хлеба
от сердца положит на рот
наш вольный, большой и умелый
миллионоликий народ.
Мы разные верой и кожей
от Белых до Чёрных морей,
но вместе мы будем и сможем
покрасить небесную дверь.
Ура! — долетает наш возглас
От южных до северных звёзд.
Ура! — значит, новый апостол
свой свет подо тьму понесёт.
Ура! — протяни свои руки
сквозь пропасти — брату-сестре,
скажи в переводе: «Я русский!»
себе на своём языке!
7 ноября 2013 г.
Красная поляна
ПЕТЕРБУРГ
Чугунно-литейная стать,
великодержавный поребрик,
львы держат устои моста —
последние скрепы империй.
Дымится балтийский янтарь
на бочке с камчатской икоркой.
Купец Елисеев, продай
батон с черносливом и коркой —
ведь это единственное
оставшееся от Государства,
где место для Этих и Тех
в любой тесноте оставалось.
Блокады не будет, мой друг!
Распродано всё, что дороже;
остался один только Пу-
шкин на Царскосельской дорожке;
волчонок, не плачь и не вой
на маковки мёртвых соборов:
мы вновь поплывём над Невой,
мы топки зажжём в паровозах,
мы в небо начнём поднимать
упавшие замертво шпили,
так, что ни Младенца, ни Мать
никто не посмеет обидеть;
мы будем без плана и вдруг,
чисты и невинны, как дети,
приехавшие в Петербург
из всех новопрошлых столетий.
Мосты разведутся, едва
лев лапой сойдёт с Е4.
Корми петербургского льва!
Он держит когтями — Россию.
* * *
У северной женщины костёр любви
разгорается медленно — впрочем, если
он разгорится, то может испепелить.
Следовательно, лучше отгонять мысли
о твоих глазах, о невообразимом, о дне,
когда на уголёк сердца прольётся дождь,
и мы остаёмся вместе с тобой одне,
и я честно говорю тебе, что
так хотел бы вместе с тобой
провёртывать многоходовки
и делать фотообои
с охоты на небесных китов, и
так хотел бы от тебя трёх детей:
мальчика, девочку, саблезубого тигрёнка;
но в предстоящем сражении за Суверенитет
нашей страны не отделаться малой кровью.
Брату не страшно за правое дело в острог:
если яичница, как же не треснуть яйца?
Нет, брату страшно, если вдруг что с сестрой,
и потому прощай. Пожалуйста, не влюбляйся.
01.11.13. Электричка Белгород-Харьков
* * *
Если империя зла превращается в зло без империи,
Лучше быть золотарём, чем присяжным поверенным.
Если закон отменяет главенство свобод над законами,
Нам лучше быть дикарями, чем цивилизованными.
Алое знамя не крепится белыми нитками,
Барная стойка не станет площадкой для митинга.
Органы зрения, впрочем, вас могут обманывать,
Что горизонт не просматривается из-за тумана.
Если сомнения стали для вас ранней старостью,
Рано сбиваться с пути и не надо отказываться.
От Лебедяни к Задонску, Ельцу и Чаплыгину
Встанут берёзы с такими родными улыбками,
А все преграды покажутся только лишь казусами.
* * *
Не просить, не бояться, не верить, не раскисать,
Не кричать, не кричать от боли, не верить в бога —
Наш удобный и суперудобный сайт
Позволяет позволить себе намного
Больше, чем позволяет раз в месяц какой-нибудь
Менеджер среднего звена и такого же среднего рода.
Прокурор рассматривает в качестве закона тайгу,
Ну а ты, если хочешь, сам можешь стать прокурором.
В этом городе остался только один закон:
У ворот машины не ставить — работает эвакуатор;
В этой церкви остался только один канон:
Ты не увидишь рай, если айфон не пятый.
Наш интернет-портал предлагает шанс
Убивать, воровать, не шкрабать ботинки ваксой.
Завтра в центральном соборе наш перфоманс:
Голые люди на камеру будут совокупляться.
Раньше ты мог уехать в одну из нормальных стран:
Южную Африку или ближнее Подмосковье.
Да, мы прекрасно знаем, что караул устал
От бесконечного расшатывания устоев,
Да, мы прекрасно знаем, что этот рим падёт
И что новый айфон будет последним,
Ну так какой же мёд без бочонка дёгтя —
Пей, наслаждайся, греши, заплатив лицензию.
Да, нам бывает страшно, когда поют
«Боже, Царя храни» и молчат под пытками,
Впрочем, так делают лишь несвободные люди,
Так как всё это совсем не приносит выгоды.
* * *
Есть в далёкой Сибири, где рыщут песцы,
Ледяная река, что течёт сквозь эпохи.
Есть эпохи, которых не помнят писцы,
Начиная рассказ о реке-первотоке.
Аритмичность волны не даёт нам надежд
На слиянье притоков в исток новой жизни.
А песец и писец всё ведут, что, мол, дескать,
Шестерёнки пора бы уж маслом обрызгать.
Истекает эпоха без новых времён.
К ночи будет, наверно, немного теплее.
Я надеюсь, вода будет вновь не солёной:
Наш огонь под льдом ведь по-прежнему тлеет.
ЦИОЛКОВСКИЙ
Дрыгая на извозчике по дороге в Боровск
(тринадцатая верста от железнодорожной станции),
думаю об исследовании реактивными приборами
околосолнечного пространства.
Я сегодня, пожалуй, воздерживаюсь от хлеба:
с книжки и так тепло, только побольше чаю;
в Космосе мы будем питаться лучистой энергией,
колыхая эфирные крылья солнечными лучами;
думаю, чем заплатить за хлеб, — и о
вращательных импульсах орбитальной станции;
мои долговые расписки покроют Ио,
Титан, Оберон и другие луны планет-гигантов.
Слушайте, слушайте, брат, и сестра, и вождь:
наше существование следует быть оправдано —
нам надлежит, нам необходимо, мы можем
убивать пустоту ракетными снарядами;
балалайка должна играть в океан Европы
(эта которая спутником у Юпитера);
мы увядаем от вечных «вокруг да около» —
время уже закладывать Новый Питер;
время уже поднимать и ломиться в
двери, распахнутые до темноты за порогом,
и, поднимаясь в эту неимоверную высь,
и произойдёт русское Обретение Бога.
* * *
18.07.13. Протестуя против обвинительного приговора оппозиционеру Н.,
у Государственной Думы собралась толпа в несколько тысяч граждан.
Из газет.
В автозаке становится очень тесно,
А летом ещё и жарко.
Я наблюдаю за массовыми протестами
С террасы кафе «Жан-Жак».
Толпа сдавливает рёбра до хруста,
Зубы вылетают вместе с плевком.
Гарсон, смягчите мне жжение устрицы
Бокалом «Вдовы Клико».
Братья! Возьмёмся за руки — так не страшно!
Сейчас милиционеры достанут пряники!
Думаю, чтобы валить из Рашки
В мой домик на берегу Адриатики.
Я подставляю щёку земле с сапога,
Чтобы его правосудие было честным.
Вот и моя телятина с фуа гра,
Мой репортаж получится интересным.
Пустите меня в оцепление, вот пресс-карта.
Нет, я иду не на митинг, а до квартиры.
В детстве нам как-то нравилось развлекаться
Монеткой на рельс перед локомотивом.
II. Без Европы
1841
Под бронежилет надеваю свитер.
В этих горах — то мороз, то бой.
Да, мужчина отдал бы всё на свете
Ради того, чтобы быть с тобой.
Если в ушах раздаётся музыка,
Значит, у солдата оглохла совесть.
Так хорошо бы лишиться разума,
Чтобы он не порождал чудовищ.
Музыка — это карточный домик,
В которые превращаются города.
Да, любой мужчина отдал бы всё, чтобы
У его детей были твои глаза.
Позавчера в пустяковой стычке
Погиб один кавалерийский поручик;
Я читаю его записки
О женщине из Петербурга;
Я хотел бы навечно и навсегда,
Этот народ понимает только обычай силы,
Не чтобы физически обладать,
А просто видеть, как ты красива.
Завтра мы спустимся с гор,
Убивая всё неживое;
Впрочем, если мы не убьём,
То лишимся своих устоев;
Я вспоминал о твоей улыбке,
Когда ворвёмся в очередной аул,
Я читаю о том, что когда-то было:
Бал у посла и последний ужин;
Мой дорогой, это была игра:
И мы были чисты, как дети,
Есть что-то детское в том, чтобы убивать,
Потому что не думаешь о последствиях;
Ты не думаешь, нажимая на спуск
И на всём скаку разрубив с размаху;
Милый друг, я благодарю
Вас за ваше бесстрашие,
Это было так мило — преподнести эдельвейс
Из ущелья, занятого бандитами;
Я так рад, что она не будет стареть,
Как и всё, чего не увидишь;
Я читаю записки о том, как он
Вспоминает в последние минуты боя
О том, как она говорит с послом
О том, когда станет его женою.
Я обнажаю клинок и зубы
С чувством длящегося тысячелетия;
Не пытайтесь входить в аулы,
Не будучи уверенными в подкреплениях;
И смотреть, как совершенны твои
Глаза и легки движения —
Это единственное, что должно быть,
Это единственное, что имеет значение.
15 сентября 1914
Петроградское небо идёт дождём,
и Европа скатывается в кровавый хаос.
Где же наш трамвай? Всё-таки дождём:
на извозчика у нас не осталось.
Будет жалко тех, без имён и титулов, —
если что, мы-то сможем спокойно выспаться
на парижской квартире — как там их — Дмитрия
Мережковского и Зинаиды Гиппиус.
Где-то там не нас поливают бомбами,
и не нас бросают на землю брустверов,
и бросают землю сухими комьями
не на твой зрачок, не способный чувствовать.
Но у нас восприятие тонких сфер,
обострённая хрупкость душевных чувств.
Есть в Париже где-то мужской бордель,
содержатель — некий Марсель Пруст.
Посмотри, барин тащит так много нош.
Он, наверное, больше к нам не вернётся.
Оглядеться. Повыждать. Кизлярский нож.
Война далеко и нас не коснётся.
22 сентября 1914
Немецкий крейсер «Эмден» встал на рейд
Мадрасской гавани. Наверное, муссон
пригнал его сюда из-за морей
встать на профилактический ремонт.
Как странно помнить устрицы в соку,
прервать свой отпуск из-за телеграмм.
Последние известия. Где поезд на Москву?
В Сараево убит эрцгерцог Фердинанд.
Кто говорил не «Зигмунд Фрейд», а «Фройд»,
в товарном поезде отправлены на фронт.
Отправлены на фронт. Холодный белый свет
прозекторской. Холодный белый снег
полей Галиции, Вердена, Нёв-Шапель.
Как тягостно звучит весенняя капель.
Скорей назад в окоп — похоже, что шрапнель.
В Сараево убит эрцгерцог Фердинанд.
Ах, что за пустяки, поедемте в театр —
неужто конкордат из мировых держав
допустит... Что там? Верди, «Травиата».
Немецкий крейсер «Эмден» встал на рейд
Мадрасской гавани. Эрцгерцог Фердинанд
убит в Сараево. Как дико в это верить.
Как сложно вспомнить вкус тех устриц и вина.
Как сложно верить — где-то там, одна,
ты входишь в реку бурных перемен,
прекрасная эпоха. Ночь. Мадрас.
Прекрасная эпоха не для нас,
но вечность будет лучше, чем фрагмент.
1922
Тряслись медузы фонарей…
В ту ночь я видел странный сон:
Стояли толпы гопарей,
Свистел со смехом бесов сонм;
И всякий сипло восклицал,
Что вы неверные мужья,
Что власть отдали подлецам,
Что все устали ждать вождя…
Так колыхался дикий крик,
Пока не взвился серый вихрь
И человек вдруг не возник,
Со смехом глянувши на них.
Сияло солнце, Рим блистал,
И ветер нёс седую песнь,
Но солнце было солнцем скал,
А ветер был рождён не здесь.
И в свете солнца крылась тьма,
От рёва ветра стыла кровь,
И вдруг разрушились дома
И волны хлынули за ров;
И вскинул руку человек —
Восторгам не было конца;
Тогда одним дрожаньем век
Он стёр у всех черты лица;
Отара двинулась за ним —
Он обещал ей берег Ницц;
Над ним зажёгся жёлтый нимб,
И люди, плача, пали ниц;
Когда же каждый стал как труп,
То сверху песня полилась:
«Уж заготовлено семь труб,
Чтоб объявить Господню власть;
Уже Антихрист между вас,
Ему все кровь свою несут —
Но Бог давно назначил час,
Когда свершится Страшный суд;
И встанут трупы из могил,
И зашатается земля,
И свет шести огнистых крыл
Затмит собой сиянье дня;
И солнце ночью не зайдёт,
И испарится океан;
Сын Божий с неба низойдёт,
Карая падших христиан.
Но лишь Создатель знает день,
Когда судьёю станет Он
И всё исчезнет, точно тень,
И всё растает, словно сон».
1926
Вспоминаю о Джейке Барнсе
из «Фиесты» Хэмингуэя.
Импотенция? Нет, не страшно,
даже к двадцатипятилетию.
В кабаре на Бульвар-дю-Тампль
хруст изюма внутри бриоши.
Это ложь, что должно быть главным,
лишь бы был человек хороший.
Быть мужчиной на поле Первой
Мировой, а во время мира
не иметь сил расслабить нервы,
кроме как пополам с текилой.
Я пишу репортаж в Париже.
На счету лежат миллионы.
Дарлинг! Очень прошу — потише:
победители, вы — бесплодны.
1938
Взгляд на солнце поднять нельзя,
Но подняться без страха можно,
Лишь бы видеть твои глаза,
Лишь бы слышать бесстрастный голос.
Над рекой расцветёт сирень.
Белый сад заклубится дымом.
Вспоминать запах прошлых дней,
И цветы, и твою улыбку.
Подниматься в атаку на
Войне, начатой по ошибке,
Положив в потайной карман
Фотографию с этой улыбкой.
Как приятно теперь смотреть,
Прямо в солнце смотреть без боли,
Лёжа на раскалённой земле
После предпоследнего боя.
Как приятно воскликнуть «Ну-с!»
Над вином до войны в ресторане,
Не задумываясь: вернусь
Или нет? Или позже? Раньше?
Ветер будет всё так же дуть.
Жаль, не смог побывать в Корее.
Если знать, что солдата ждут,
То победа придёт быстрее.
1942
Изнасилование должно караться смертью.
Медвежонка надо водить гулять.
Тётя Роза пошила мне платье по мерке,
Это было такое настоящее платье.
Это было так весело, когда все куда-то идут,
И холодный песок набился в мои балетки,
Мы опять поиграем в гражданскую войну,
Отнимая у белых армий конфеты.
Мамочка, если нас ведут мыться в баню,
То не хочу, чтоб смотрели — мне уже много лет!
Потерпи, моё золотко, мы сейчас просто играем,
Только иди спокойно, не приближайся ко мне.
Да, мы когда-то жили чуть по-другому:
Женщины все надевали шляпки и этикет,
Я была свободна от работы по дому
И писала декадентские стихи о войне.
Швыдко, жыдивка, у нас ще багато праци!
Да, наказанием за изнасилование должна быть смерть.
Мне весело, потому что весёлый праздник:
Дезинфекция перед отправкой на поезд в Америку.
Мы играем в гражданскую войну,
Посмотри, здесь такие хорошие пулемёты.
Медвежонок, не плачь, я тебя возьму,
Просто мы проиграли и притворяемся мёртвыми.
1948
«Нет времени объяснять, что разработка
Атомной бомбы отнимает все силы
Товарищей конструкторов наравне с водкой:
Алкоголь, они верят, спасает от радиоактивности.
Львиная доля уходит на изучение странного явления.
Я знаю, что в вашем столе два ящика:
В верхнем — наградные листы, в нижнем — расстрельные,
И в обоих — одни и те же товарищи;
Но всё-таки, Лаврентий Павлович, выслушайте
О побочном продукте распада ядер плутония:
Гамма-излучение оказывает на подопытных мышек
Радостное воздействие вплоть до изменения анатомии.
Аналогичным образом меняется поведение приматов.
Доклад у вас на столе. Мы открыли тайну любви,
Открыли, что это лучевая болезнь. Вы только скомандуйте — …»
«Вашу неисполнительность, Андрей Дмитриевич,
я вам ставлю на вид,
А доклад положу между верхней и нижней папками».
1950
Очень трудно привыкнуть, что детская кроватка пуста
И что вместо выстрелов — теперь заводские гудки.
Мы не будем варить некачественную сталь,
Мы поднимем разрушенную страну из руин.
Я последнее время просыпаюсь в четыре утра,
А гудок раздаётся в шесть двадцать пять.
Мы не будем варить некачественную сталь,
Мы не сдадим врагу Сталинград.
Патроны закончились, мы продолжаем стрелять.
Дождь пошёл, но сразу же перестал.
Даже если Волга потечёт вспять,
Мы не будем варить некачественную сталь.
«Здравствуй, милая. Волга славится осетром.
После войны привезу его нам в Ленинград».
«Мой родной, я мечтаю только лишь об одном:
Чтобы ты убил больше фашистских гадов».
Недавно в городе пустили трамвай.
Эти выстрелы прямо за моим окном.
«Здравствуй, милая. Пожалуйста, передай
Малышу, чтобы он гордился отцом».
Заводская труба превращает день в ночь.
Твоё письмо превращает ночь в день.
Вчера мы разожгли мартеновскую печь,
Завтра мы дадим сталь стране.
Милая, почему ты не присылаешь письмо?
Ты, наверное, слушала симфонию Шостаковича.
Обещаю, уже на следующий год
Война обязательно закончится.
Нам до Волги осталось всего полста
Шагов — опоздать на смену нельзя:
Если мы дадим некачественную сталь,
То получится, вы умерли зря.
здравствуй папа мама легла поспать
она дала мне сахарный кубик
она попросила тебе написать
что она тебя сильно сильно любит
Температура плавления стали — плюс
Тысяча четыреста восемнадцать градусов.
На часах шесть пятнадцать. Я снова сплю.
Хоть немного побуду с родными рядом.
1992
Тринитротолуол. Тротил. Тол.
Это единственное, что осталось.
Мы потеряли всё. Мы потеряли всё.
Нет ненависти. Лишь усталость.
Птица села на ветку. Ветка дрогнула.
Эстония сделала валютой крону.
Гайки и шестерёнки. Я начиняю бомбу.
Мы больше не будем винтиками и шестерёнками.
Хочется всё закончить уже сейчас.
Ты права, нам лучше остаться друзьями.
Но нужно быть аккуратным. Нужно ждать.
Хочется, чтобы ахнуло по-настоящему.
Я хочу взорвать Ельчина, Шушкевича, Кравчука,
Пугачёву за то, что ты слушала её песни.
Наша атака начнётся в четыре часа,
Мы атакуем кордон с десятью молдавскими полицейскими.
Главное — это вовремя уходить,
Если ты пережил государство, в котором родился,
Запах тротила похож на запах воды,
Только он сейчас наполняет мою жизнь смыслом:
И полёт Гагарина, и Афганистан,
И цветы, которые дарил женщине,
И Великая Отечественная война —
Это всё было зря. Несущественно.
Тротил — это способ сохранения воспоминаний.
Бомба закончена. Почему мне горько?
Нас обрекают на жизнь. Нас отзывают.
В Приднестровье вошли российские миротворцы.
2018
Снять с предохранителя револьвер
И приставить его к голове.
Хочется хотя бы разок поверить,
Что наша сборная будет первой.
Приставляю револьвер к голове.
Взвожу спусковой крючок.
Только бы не бросать слов на ветер.
Речь о благополучии миллионов.
«Когда наступление?»
Плохо. Сорвался на визг.
Он говорит: «Я военнопленный,
Моя страна пришлёт дивизию
Морских котиков на моё спасение».
Мне ни разу в жизни не пришлось убивать.
И моя страна не пришлёт дивизию.
Не пришлёт даже милицейского уазика.
Опять болит печень. Собраться с мыслями.
Рука с револьвером начала уставать.
«Спрашиваю последний раз».
На этот раз вышло твёрдо.
«Скажу, если меня развяжут».
Такая погода называется «вёдро».
Тёплый и ясный день. Летняя терраса.
Кажется, ты подошла не сразу.
На тебе была спортивная одежда.
Странно, что помню такие детали,
Спрашивая пленного о военной тайне.
Кажется, ты пришла до пробежки.
Хватит! Он всё равно не скажет!
Звёзды и полосы над Кремлём.
«Я говорить. Развяжите меня, пожалуйста».
Как досадно, что взяли его живьём.
Я заказываю гаспаччо и свежевыжатый сок.
Вспоминаю об этом сейчас, в землянке,
Я вспоминаю о том, что не сказал того,
Что сказать в тот момент боялся.
«Я сказать!» — почему он так изменился?
Откуда запахло порохом? Эта кровь?
Я не помню, когда я произвёл выстрел.
Ты заказала сок из яблока и моркови.
У него прострелено предплечие.
Я не помню, что две секунды назад,
Но я помню ту нашу давнюю встречу.
«Я всё скажу. Наступление завтра».
Я жалею, что не сказал тебе,
«В каком секторе?» — кричу сверху вниз,
Пусть всё будет разваливаться и гореть,
Лишь бы можно было повернуть миг,
«Я хочу тебе кое-что сказать!»
«Что же?» — у тебя такой чистый взгляд.
«Атака в районе Чистых резервуаров,
Перед рассветом, завтра, в семь пятьдесят».
Это было в кафе, на открытой террасе,
В двух шагах от Чистых прудов,
Я помню, как ты мне сказала: «Здравствуй»,
И это уже звучало как приговор.
Он улыбается, как улыбаются дети,
«Вы обещали, не будете убивать».
Ты сказала, что ты улетишь на лето,
И вы с друзьями поставите бивуак
На Горчем Ключе, будете под гитару
«Вы обещали! Мне надо перевязать…»
Петь и смеяться, и может быть, пить помалу
«Нет, мой любимый — непьющий: ему нельзя»
«Вы мне есть обещали! Прошу вас! Я всё сказать!»
Твой любимый. Я снова взвожу курок.
Но а что, вдруг тогда ты имела ввиду меня?
Нет, что за бред, обманываю себя самого.
«Я обманул вас». «Берёте в поход спиртное?»
«Нет, мой любимый не пьёт. Да, ещё одно…»
Я нажимаю на спуск. Мне давно не больно.
Завтра продолжится бойня за микрорайон.
Комментариев нет:
Отправить комментарий