Козыри дамки. Попытка женской любовной типологии.
1.
Кто бы осмелился судить ее мать? Да еще в те, тридцатые. Муж - шулер, профессиональная балаболка с флером патетики. Выкидыш знаменитого польского рода, являвшего на свет архитекторов и литераторов. Этот утонченнейший хам завез ее беременную на девятом месяце, с двухлетним сыном на руках в деревню, к незнакомым людям и уехал. К любовнице. Вот так, красиво, даже не бросил, можно прямым текстом сказать «кинул».
В августе тридцать седьмого родилась Изабелла. Здоровенькая, крупная. Можно ли судить врача, который посоветовал мучавшейся от послеродового мастита матери кормить Изабеллу гнойным молоком?- «Ребенок не выживет, но, хотя бы, второго сиротой не оставишь». Мать кормила. Изабелла таяла. Спас от смерти родной дед. Он уже месяц как разыскивал исчезнувшую беременную дочь и внука. Хорошо, Одесса, еще та, коммунальная, слухами полнилась. Народный телеграф работал. Дед успел.
Изабеллу крестили в костеле. Росла потихоньку. Мать – дородная смуглянка, по-одесски красивая Деметра, повелительница долмы и домашнего вина, вскоре вышла замуж. Дети отныне приживались по задним комнатам. Боялись строгому отчиму на глаза являться. Кормились тем, что муж не доел. Так Изабелла получала первый эмпирический опыт общения с мужчиной. Путем наблюдений всё выяснила. Муж непререкаем и потому молчит – мудрая жена молчит да вяжет. Муж молчит и гневается от скуки – мудрая жена собирает на стол. Гости на двор, а ему за столом почётное место. Муж хмурится, он устал – мудрая жена никогда не жалуется и не болеет. Муж может уйти. Жена – нет. «Куда с дитями?» - тихонечко мать вздыхала. Кто возьмет? А годы голодные. Муж, хоть и тиран, но – кормилец. Так что, если дети потянутся за вторым куском – бди, мудрая Деметра, хранительница мужа – «заработаете, тогда и хватать будете». Подать. Принять. Подать. Принять. После всех хозяйственных дел лучший отдых – выбрать из стопки наглаженного белья рубашечку и носочки для повелителя, гордясь втайне своим могуществом: «мужчины…они как дети». Бог мой, да какие могут быть дети, если в доме МУЖЧИНА. Мама от этого второго мужа сделала абортов пять или шесть. Изабелла, когда подросла и замуж вышла, уделала ее в этом вопросе. «Восемь абортов!!!»- гордилась втайне своей плодовитостью.
Однажды родной папаша явился. «О, Богиня! Ты - мать моих детей!»- громыхнулся тощими козлиными коленками в пыль ракушника. Так, по желтой пыли коленноприкланенного его и вытащили на улицу соседи. Он плакал до самого угла. За углом ждала очередная любовница:
- Ну, долго же ты там. ..у мене уже ножки устали.
- Иду, птиченька.
- А у Бэлки ведь явно папкин нос. И, не приведи черт, характер – мамуля уже заочно злилась на Бэлку. - Собака такая! Прими стула! Сколько можно говорить!
Ошибаетесь, мамаша. Она вся в вас. Она уже научилась подать и принять, льстить и заискивать. А, затем, мстить за свою же слабость, поливая «за глаза» едким дерьмецом того, перед кем только что выслуживалась. Следи, мамаша, мужчины уже дарят ей цацки-пецки. Хорошеньким и молоденьким пока еще прощается глупость. Много пройдет десятилетий, пока из девушки «как скажу, так все падают» твоя дочь превратится в банальную старую дуру. Капризную престарелую девочку, которой именно ты и помешала повзрослеть.
Вытканная на ковре мясистая «гешпанка» отворачивается в танце от изъеденного молью «гуапо»(красавца). Непропорционально длинные руки - бревна. Абстрактно плоский бубен.
- За этот ковер – любит вспоминать старая Бэлла – родители продали мою девственность. То есть выдали замуж. Ковер – свадебный подарок свекров. Выкуп.
Нет, дорогая. Девственность здесь ни при чем. За ковер отдали в другую семью прачку, швачку, няньку, сиделку и посудомойку. Продешевили, так сказать. Ты же, оставив дочь на полное попечение бабушки, принялась самозабвенно обхаживать своих мужей. Мужчины… они же как дети? Второй твой муж оказался тираном. Лупил тебя как козу. Вот неожиданность, правда?
2.
Анечка была талантливой. Даже, по-своему, гениальной. Да, назову эту особенность так, поскольку дар ее - настоящая редкость. Такие, как Анечка, очень уж своеобразно протестуют против собственной предопределенности. Против этой идиотской начинки: коктейля генов, жизненных обстоятельств, комплексов, привитых домашним и школьным воспитанием и других неслучайных случайностей. Они, попросту, брезгуют соприкасаться с обыденностью планеты Земля.
Анечка не умела ни танцевать, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. Книжек не читала и гипнозом не владела. Но… она заставляла окружающих поверить в то, что наделена практически всеми талантами; что и «творить» умела получше, чем остальные. Стоило кому-то заикнуться, что он сочиняет стихи, тут же выяснялось - Аня настрочила целый роман. Да такой, что главные редакторы двух известных издательств передрались до гипертонических кризов, пытаясь заполучить столь ценную рукопись. Кто-то из гостей увлекался танцами – она, ну совершенно случайно, оказывалась чемпионом Европы по бальным танцам - и вот уже включает диск. Изгибаясь по полу, изображала драматичный contemp (хотя, признаться честно, довольно таки пластично изображала). Мимикрировать она умела гениально. Вот что поразительно - окружающие верили в ее мимикрию! Правда, Анькины друзья звезд с неба не хватали, поэтому и ненаписанные романы, и ритмичное вытирание пола пятой точкой встречали с одинаковым воодушевлением. Сами-то далеко не профи, а наблюдать за ее перевоплощениями было забавно…забавно.
Особенно ярко талант проявлялся в отношении мужчин. Низкорослая, пухленькая губошлепка с подтеками почечных синяков под глазами мгновенно перевоплощалась в мяконькую красотку, такую, что «съел бы»… как только на горизонте появлялся любой, самый плюгавенький мужчина. Она преображалась для шестнадцатилетних любознательных онанистов, для мажористых мальчиков на папиных тачках. Для бывших зеков и таджикских гастарбайтеров – одинаково вдохновенно. Не могла иначе. Она иначе просто исчезала.
Нет, иногда она и книжки читала. И фильмы незамысловатые смотрела. Про роковых красоток - любимые самые. Становилась тогда Монро или Дитрих. Особенно нравилось играть в Клеопатру. Поклонники млели. Ждала похвалы. Ревниво выпрашивала комплименты.
Мы жили прямо под Аниной квартирой. Нам хорошо была слышна изнанка придуманной жизни. Хотели того или нет. Раз в неделю, стабильно, будто по кармическому расписанию, соседи устраивали день открытых дверей в свою реальность. Двери эти громко хлопали. Слышался Анькин визг. Кто-то стенал навзрыд. Возня. На парадную, будто из состояния дежавю, неизменно прорывалась потрепанная, зареванная личность. Ее пытались вернуть обратно в квартиру, но Анька всё-таки выскальзывала наружу, зализывать раны. Будто битая кошка. Впрочем, почему будто. Отец периодически стегал ремнем любившую гульнуть дочь. Она, совсем уж по-кошачьи, выцарапывалась, выкручивалась; шипя и кусаясь, сбегала от побоев. Здесь, на парадной, вытирала глаза, поправляла юбчонку. Пригладив шерстку, садилась на подоконник, гордо отвернув голову в окно – и… ничего не произошло. В такие моменты она отказывалась быть.
Нет, все-таки какая-то частичка ее романтического спектакля обитала и здесь, в этом ущербном мире. Иначе, как можно объяснить то обстоятельство, что Клеопатра – Монро всё-таки влюбилась вполне по-земному. Выгуливала как-то свою суровую породистую псину и, далее, по сюжету, «а тут ОН». Приземистый кривоногий южанин легкой лохматости, с такой же суровой породистой псиной. Вскоре готовились к свадьбе.
Игры в Клеопатру жениху надоели быстро, а прочие таланты будущей жены были попросту до фени. Всё-таки настоящий самец, а не папин-мамин половозрелый детеныш. Анька бесилась. Ее Клеопатра исчезала. Самец на все ее истерики только хмыкал, а однажды предложил попробовать «настоящую сказку». На этой стадии мое с ней знакомство оборвалось.
По слухам, свадьба так и не состоялась. Невеста наведывалась в реальный мир всё реже и реже. Сколько раз я встречала ее с застывшим рыбьим взглядом, механически скользящую из пункта «А» в пункт «Б». Слепая донная рыба. Сом видит сон. На приветствия и всякую прочую лабуду вне своего аквариума она по-просту не реагировала. Подсадивший ее жених сбежал. Оставив Анне своего наследника в пузе, Аниному папе - инфаркт, маме – бесконечные долги за лечение непутевой дочери в наркологических клиниках. Скандалы участились, непрерывно орал ребенок. Аня, застревая в лифте (забывала нажать кнопку), устраивала истерики на всю парадную. Каждую неделю ее одинаково изумлял тот факт, что из закрытой лифтовой кабины нет выхода даже для улетающих в нирвану наркоманов со стажем. То, вдруг, чаще по ночам, она ломилась во все двери с воплями о том, что ее хочет убить родной отец или очередной любовник. Никто участкового не вызывал. Семья ведь приличная. Измаявшаяся Анькина мать - главный бухгалтер в какой-то фирме или даже банке – все еще пыталась создавать видимость благополучной семьи.
Что было дальше, я узнала постфактум от самой главной героини. Еще год или два – матери удалось излечить чрезмерно увлекшуюся сказкой дочь (неизвестно, в какие шаманские бубны она била, но эта часть истории заканчивается хеппи-эндом). За это время сказочница сменила двух мужей, второй из которых скоропостижно скончался от передозировки. Он, вечновлюбленный, вечногонимый Анькой, умеющий прощать ее и ждать… Наконец-то дождался. Возлюбленная поделилась с ним своей сказкой. Незадолго до его смерти, Аня родила второго ребенка. Дочь. После – постояла еще на самом краешке. Заглянула вниз. Смачно и брутально плюнула в бездну. Развернулась. От края отошла подальше. Теперь уже в сказки не играет. Не воображает себя автором ненаписанного романа, не воображает Монро. Вышла замуж за моряка-механика. Единственное теперь развлечение, когда детей спать уложат, бухать с подругой-морячкой в баре во дворе. Назло продолжающему рукоприкладство отцу.
1.
Кто бы осмелился судить ее мать? Да еще в те, тридцатые. Муж - шулер, профессиональная балаболка с флером патетики. Выкидыш знаменитого польского рода, являвшего на свет архитекторов и литераторов. Этот утонченнейший хам завез ее беременную на девятом месяце, с двухлетним сыном на руках в деревню, к незнакомым людям и уехал. К любовнице. Вот так, красиво, даже не бросил, можно прямым текстом сказать «кинул».
В августе тридцать седьмого родилась Изабелла. Здоровенькая, крупная. Можно ли судить врача, который посоветовал мучавшейся от послеродового мастита матери кормить Изабеллу гнойным молоком?- «Ребенок не выживет, но, хотя бы, второго сиротой не оставишь». Мать кормила. Изабелла таяла. Спас от смерти родной дед. Он уже месяц как разыскивал исчезнувшую беременную дочь и внука. Хорошо, Одесса, еще та, коммунальная, слухами полнилась. Народный телеграф работал. Дед успел.
Изабеллу крестили в костеле. Росла потихоньку. Мать – дородная смуглянка, по-одесски красивая Деметра, повелительница долмы и домашнего вина, вскоре вышла замуж. Дети отныне приживались по задним комнатам. Боялись строгому отчиму на глаза являться. Кормились тем, что муж не доел. Так Изабелла получала первый эмпирический опыт общения с мужчиной. Путем наблюдений всё выяснила. Муж непререкаем и потому молчит – мудрая жена молчит да вяжет. Муж молчит и гневается от скуки – мудрая жена собирает на стол. Гости на двор, а ему за столом почётное место. Муж хмурится, он устал – мудрая жена никогда не жалуется и не болеет. Муж может уйти. Жена – нет. «Куда с дитями?» - тихонечко мать вздыхала. Кто возьмет? А годы голодные. Муж, хоть и тиран, но – кормилец. Так что, если дети потянутся за вторым куском – бди, мудрая Деметра, хранительница мужа – «заработаете, тогда и хватать будете». Подать. Принять. Подать. Принять. После всех хозяйственных дел лучший отдых – выбрать из стопки наглаженного белья рубашечку и носочки для повелителя, гордясь втайне своим могуществом: «мужчины…они как дети». Бог мой, да какие могут быть дети, если в доме МУЖЧИНА. Мама от этого второго мужа сделала абортов пять или шесть. Изабелла, когда подросла и замуж вышла, уделала ее в этом вопросе. «Восемь абортов!!!»- гордилась втайне своей плодовитостью.
Однажды родной папаша явился. «О, Богиня! Ты - мать моих детей!»- громыхнулся тощими козлиными коленками в пыль ракушника. Так, по желтой пыли коленноприкланенного его и вытащили на улицу соседи. Он плакал до самого угла. За углом ждала очередная любовница:
- Ну, долго же ты там. ..у мене уже ножки устали.
- Иду, птиченька.
- А у Бэлки ведь явно папкин нос. И, не приведи черт, характер – мамуля уже заочно злилась на Бэлку. - Собака такая! Прими стула! Сколько можно говорить!
Ошибаетесь, мамаша. Она вся в вас. Она уже научилась подать и принять, льстить и заискивать. А, затем, мстить за свою же слабость, поливая «за глаза» едким дерьмецом того, перед кем только что выслуживалась. Следи, мамаша, мужчины уже дарят ей цацки-пецки. Хорошеньким и молоденьким пока еще прощается глупость. Много пройдет десятилетий, пока из девушки «как скажу, так все падают» твоя дочь превратится в банальную старую дуру. Капризную престарелую девочку, которой именно ты и помешала повзрослеть.
Вытканная на ковре мясистая «гешпанка» отворачивается в танце от изъеденного молью «гуапо»(красавца). Непропорционально длинные руки - бревна. Абстрактно плоский бубен.
- За этот ковер – любит вспоминать старая Бэлла – родители продали мою девственность. То есть выдали замуж. Ковер – свадебный подарок свекров. Выкуп.
Нет, дорогая. Девственность здесь ни при чем. За ковер отдали в другую семью прачку, швачку, няньку, сиделку и посудомойку. Продешевили, так сказать. Ты же, оставив дочь на полное попечение бабушки, принялась самозабвенно обхаживать своих мужей. Мужчины… они же как дети? Второй твой муж оказался тираном. Лупил тебя как козу. Вот неожиданность, правда?
2.
Анечка была талантливой. Даже, по-своему, гениальной. Да, назову эту особенность так, поскольку дар ее - настоящая редкость. Такие, как Анечка, очень уж своеобразно протестуют против собственной предопределенности. Против этой идиотской начинки: коктейля генов, жизненных обстоятельств, комплексов, привитых домашним и школьным воспитанием и других неслучайных случайностей. Они, попросту, брезгуют соприкасаться с обыденностью планеты Земля.
Анечка не умела ни танцевать, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. Книжек не читала и гипнозом не владела. Но… она заставляла окружающих поверить в то, что наделена практически всеми талантами; что и «творить» умела получше, чем остальные. Стоило кому-то заикнуться, что он сочиняет стихи, тут же выяснялось - Аня настрочила целый роман. Да такой, что главные редакторы двух известных издательств передрались до гипертонических кризов, пытаясь заполучить столь ценную рукопись. Кто-то из гостей увлекался танцами – она, ну совершенно случайно, оказывалась чемпионом Европы по бальным танцам - и вот уже включает диск. Изгибаясь по полу, изображала драматичный contemp (хотя, признаться честно, довольно таки пластично изображала). Мимикрировать она умела гениально. Вот что поразительно - окружающие верили в ее мимикрию! Правда, Анькины друзья звезд с неба не хватали, поэтому и ненаписанные романы, и ритмичное вытирание пола пятой точкой встречали с одинаковым воодушевлением. Сами-то далеко не профи, а наблюдать за ее перевоплощениями было забавно…забавно.
Особенно ярко талант проявлялся в отношении мужчин. Низкорослая, пухленькая губошлепка с подтеками почечных синяков под глазами мгновенно перевоплощалась в мяконькую красотку, такую, что «съел бы»… как только на горизонте появлялся любой, самый плюгавенький мужчина. Она преображалась для шестнадцатилетних любознательных онанистов, для мажористых мальчиков на папиных тачках. Для бывших зеков и таджикских гастарбайтеров – одинаково вдохновенно. Не могла иначе. Она иначе просто исчезала.
Нет, иногда она и книжки читала. И фильмы незамысловатые смотрела. Про роковых красоток - любимые самые. Становилась тогда Монро или Дитрих. Особенно нравилось играть в Клеопатру. Поклонники млели. Ждала похвалы. Ревниво выпрашивала комплименты.
Мы жили прямо под Аниной квартирой. Нам хорошо была слышна изнанка придуманной жизни. Хотели того или нет. Раз в неделю, стабильно, будто по кармическому расписанию, соседи устраивали день открытых дверей в свою реальность. Двери эти громко хлопали. Слышался Анькин визг. Кто-то стенал навзрыд. Возня. На парадную, будто из состояния дежавю, неизменно прорывалась потрепанная, зареванная личность. Ее пытались вернуть обратно в квартиру, но Анька всё-таки выскальзывала наружу, зализывать раны. Будто битая кошка. Впрочем, почему будто. Отец периодически стегал ремнем любившую гульнуть дочь. Она, совсем уж по-кошачьи, выцарапывалась, выкручивалась; шипя и кусаясь, сбегала от побоев. Здесь, на парадной, вытирала глаза, поправляла юбчонку. Пригладив шерстку, садилась на подоконник, гордо отвернув голову в окно – и… ничего не произошло. В такие моменты она отказывалась быть.
Нет, все-таки какая-то частичка ее романтического спектакля обитала и здесь, в этом ущербном мире. Иначе, как можно объяснить то обстоятельство, что Клеопатра – Монро всё-таки влюбилась вполне по-земному. Выгуливала как-то свою суровую породистую псину и, далее, по сюжету, «а тут ОН». Приземистый кривоногий южанин легкой лохматости, с такой же суровой породистой псиной. Вскоре готовились к свадьбе.
Игры в Клеопатру жениху надоели быстро, а прочие таланты будущей жены были попросту до фени. Всё-таки настоящий самец, а не папин-мамин половозрелый детеныш. Анька бесилась. Ее Клеопатра исчезала. Самец на все ее истерики только хмыкал, а однажды предложил попробовать «настоящую сказку». На этой стадии мое с ней знакомство оборвалось.
По слухам, свадьба так и не состоялась. Невеста наведывалась в реальный мир всё реже и реже. Сколько раз я встречала ее с застывшим рыбьим взглядом, механически скользящую из пункта «А» в пункт «Б». Слепая донная рыба. Сом видит сон. На приветствия и всякую прочую лабуду вне своего аквариума она по-просту не реагировала. Подсадивший ее жених сбежал. Оставив Анне своего наследника в пузе, Аниному папе - инфаркт, маме – бесконечные долги за лечение непутевой дочери в наркологических клиниках. Скандалы участились, непрерывно орал ребенок. Аня, застревая в лифте (забывала нажать кнопку), устраивала истерики на всю парадную. Каждую неделю ее одинаково изумлял тот факт, что из закрытой лифтовой кабины нет выхода даже для улетающих в нирвану наркоманов со стажем. То, вдруг, чаще по ночам, она ломилась во все двери с воплями о том, что ее хочет убить родной отец или очередной любовник. Никто участкового не вызывал. Семья ведь приличная. Измаявшаяся Анькина мать - главный бухгалтер в какой-то фирме или даже банке – все еще пыталась создавать видимость благополучной семьи.
Что было дальше, я узнала постфактум от самой главной героини. Еще год или два – матери удалось излечить чрезмерно увлекшуюся сказкой дочь (неизвестно, в какие шаманские бубны она била, но эта часть истории заканчивается хеппи-эндом). За это время сказочница сменила двух мужей, второй из которых скоропостижно скончался от передозировки. Он, вечновлюбленный, вечногонимый Анькой, умеющий прощать ее и ждать… Наконец-то дождался. Возлюбленная поделилась с ним своей сказкой. Незадолго до его смерти, Аня родила второго ребенка. Дочь. После – постояла еще на самом краешке. Заглянула вниз. Смачно и брутально плюнула в бездну. Развернулась. От края отошла подальше. Теперь уже в сказки не играет. Не воображает себя автором ненаписанного романа, не воображает Монро. Вышла замуж за моряка-механика. Единственное теперь развлечение, когда детей спать уложат, бухать с подругой-морячкой в баре во дворе. Назло продолжающему рукоприкладство отцу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий