воскресенье, 7 сентября 2014 г.

Участник конкурса в номинации "Поэзия" Сергей Ивкин

Книга дождя
Евгению Туренко

В предисловие ливня шагнёшь в натирающих бутсах
и пойдёшь сквозь страницы шуршащих под ветром кварталов.
Даже в мускулы воздуха мокрым лицом не уткнуться,
если майское детство пропахло нагретым металлом.
С тополиных рубашек летят, словно лацканы, ветви и ветви,
и от пыльной отары машины прижались к бордюрам.
Задираются майки, шевелятся деньги в конверте
и незримые черти проносятся по шевелюрам.


Несусветно толпиться под пластиком на остановке,
ожидая прихода трамвая, как Будды Майтрея.
Небо рухнуло оземь. Сегодня ты – божья коровка.
Никуда не лети. Всё само получилось хитрее:
новый мир вертикальной воды и пузырчатой тверди
и тебя исказит, начиная с предчувствия чуда.
Вместо бледной нимфеи раскроется в левом предсердии
золотая кувшинка – и нихт её вынешь оттуда.

Вот и в книге дождя пять страниц примечаний озона;
зазевавшись на радугу, не прочитаешь подвоха:
существующих лёгких не хватит для диапазона
атмосферы, звенящей хрустальней, чем ангельский хохот.
Опоздавшие капли собрали прощальную нежность,
на бегу (без объятий) ладошкой к щеке примагнитясь.
На последней странице, напитанной солнцем, конечно,
сам себе улыбнёшься, развилки не встретивший витязь.






* * *
- Покорми голубей.
«Голуби не едят
вермишель под соевым соусом, яблоки из компота».

Каждое утро я выхожу на работу
и спотыкаюсь о самый любимый взгляд:

- Что тебе сложно? Вывали под кустом.
Если не птичкам, хотя бы собачкам станет.

Каждое утро я обнимаю Таню
и покидаю самый любимый дом.

Я говорю себе: «Нелетающий человек
кормит свой город, а должен кормить свой голос».

Сытое небо наш утоляет голод,
крошит на землю самый любимый снег.


* * *
Ивану Клиновому

Вечерний снегопад - итог перезагрузки:
осуществлённый мир закрыли на ремонт,
поскольку вслух читать свои стихи на русском -
фактически вносить поправки в связь времён.

Как на морозе сталь, приспичило потрогать
механику небес горячим языком:
хотя бы через речь - я не решаюсь Бога -
но притянуть того, кто лично с Ним знаком.

Я только притворюсь, что тих и неподвижен,
пока не заскрипит знакомая кирза...
Я веки подниму, и то, что я увижу,
не даст их опустить и сохранить глаза.


Голос в семь утра
Андрею Мансветову

И тут мне Чебурашка говорит:
«Серёжа, ты не попадаешь в ритм.
Когда-то эту песню пионеры
придумали, чтоб выходить в ментал
и всем отрядом стать элементар-
ною частицею эСэСэСэРа.

Способность отказаться от себя
тебе не помешала бы. Любя
физическое, душу ты растратишь
на мелочёвку, шавок, а слоны
пройдут степенно мимо: сочтены
все столбики житейской автострады -

необходимы просверки иных
пространств, непознаваемых, чумных,
чтобы испуг клубился над страницей.
А ты всё нежность держишь за рукав,
тебе тревожно, где Господь не прав,
как будто есть права за мёртвой птицей».

Я слушаю внимательно, привстав
на цыпочки у книжной этажерки.
И солнце слепит в три окна весь эркер,
все корешки навылет пролистав.
Игрушка, фантастический зверёк
минуту помолчал и вновь изрёк:

«Я повстречался с Господом, так Он
мне объяснил, где сказка нас обходит.
Гляди, к примеру, Гена в переходе
монеты ловит под аккордеон,
старается, но кто б ни проходил
не видит, что поющий – крокодил.

Напротив ты, в своём слепом пятне
достраиваешь, что тебе приспичит.
А стоит потерять один кирпичик,
и амба наступает всей стене.
Ты звал меня, и я к тебе пришёл.
И дальше будет только хорошо».


* * *
Александру Белянину

Зал курилок в чайной помимо – пуст.
Американо с бонусом на десерт.
Наполовину – Поллок, частично – Пруст.
В целом – ирония плюс концепт.

Человек хороший, почти Ильязд,
приравнявший принтер и карандаш.
Пиросмани мог бы пуститься в пляс,
я пытаюсь выгадать баш-на-баш.

Ни цыган, ни водки, ни поэтесс.
Два семейных, офисных, без лопат.
Ренессанс начнётся – на интерес.
И загнётся классикой невпопад:

появились дети, живётся жизнь,
зубы – главный гаджет, друзья - оплот.
Но всегда есть тот, кто стоит во ржи,
и другие держатся в шаге от.


Плавание
Александру Павлову

от перемены мест
суммируется жажда
всего что не добрал
от перемены мест
почуяв норд-норд-вест
в начале чаял каждый
сховать себе добра
сыграв запретный квест

но вывернут баул
в нехоженную скатерть
и проглотив протест
сквозь пальцы видишь ты
медлительных акул
и белоснежных скатов
низвергнутых с небес
в разинутые рты

гонимые тоской
мы вышли за пределы
фантазии отцов
и страха матерей
сияющий эскорт
сиятельного тела
несли ему лицо
над гривами зверей

по замыслу Творца
и по причине пьянства
забыт державный шаг
открыты двери в клуб
где выложил в сердцах
наличку оборванцу
и слушал не дышал
рэгтайм фригидных труб

в конце любой тропы
пусть даже будет пристань
охотничий азарт
спекается в понты
и проще всё забыть
как будто бы туристом
ты переплыл свой ад
и это был не ты


Три письма

1.Из 70 в 16:
Я помню мир твоих простых предметов.
Цветные деревянные игрушки.
Дом из подушек. Кофр от баяна.
Мы жили по закону Архимеда,
который сформулировать по-русски
у нас не получалось постоянно,

поскольку ничего не вытеснялось,
в том доме для всего хватало места,
соседи за стеной крутили диски,
мы вешали на гвозди одеяло
и тени танцевали буги вместо
их голосов, поющих по-английски.

Я погружаюсь в память, словно в ванну,
и прикрепив к вискам нейро-диоды,
записываю медоносный гул.
Я помню чашку каждую в серванте,
щавЕль из городского огорода
приправой к баклажанному рагу.

О как привычно пробегают пальцы
вдоль корешков родительского шкафа:
Джек Лондон, Честертон, Эмиль Золя.
Ещё не нарастил на сердце панцирь.
Ещё костяшки не содрал о кафель.
Сплошные солнце, ветер, тополя.

2.Из 33 в 16:
Возможно, ты сейчас сидишь на стуле.
В пустой квартире. На твоей кровати
спит женщина. Ей восемнадцать лет.
Ты ничего не знаешь о Катулле,
но этих первых отношений хватит
на весь дальнейший твой парад-алле.

Ну а пока ты в мартовском угаре
пытаешься романсы петь дискантом,
текстовку под аккорды раздробя.
Ты ей назавтра инструмент подаришь,
и никогда не станешь музыкантом,
и это будет вечно жечь тебя.

Впоследствии, совсем других кольцуя,
ты не насытишь крошечное эго,
своё лицо вжимая в свитера,
и не забудешь, как она танцует
под медленно вращающимся снегом
в ночной рубашке в шесть часов утра.

3. Из 16 всем:
Когда мне разонравится мотаться
меж поселений с рюкзаком спортивным,
на ссадины растрачивая йод,
надеюсь, среди сотен имитаций
найдётся и моя альтернатива,
где по-другому всё произойдёт.

Пускай я стану продавать кассеты,
работать по подложным документам,
скрываться от какой-нибудь братвы.
Зато там будут мостик над Исетью,
на небе красный лепесток кометы,
у Оперного каменные львы.


Брат

- Папа, пожалуйста, никому.
Обойдёмся без мамы с её истерией.
Так получилось: я – новая Дева Мария.
Бог изнутри говорит: я – сестра Ему.

Дочери скоро тринадцать. Месячные – на старт.
Но такие фантазии череповаты:
надписи на арамейском кровью, потом стигматы,
прочий эзотерический боди-арт.

- Я была на рентгене. Доктор сказал: скелет
не сформирован. Брат не способен родиться.
Я слышу голос, похожий на щебет птицы.
Клеть не решится сама распахнуться на свет.

Опухоль прогрессирует. Приложив
к телу ладонь, ощущаю толчки: живое.
Значит, сегодня детей у меня стало двое.
Да, никому. Попробуй тут, расскажи.

- Брат обещает, что может вселиться в мозг
чей-нибудь, выселив прежний разум.
Мы попытались с улитками пару раз и
нам удалось через плоть перекинуть мост.

Всё замечательно: ищем лежащий под
капельницей неповреждённый носитель
в коме. Приводим дочку – и новый Спаситель
в суетный мир получает свободный вход.

- Папа, тебя он прекрасно слышит. Нет, всё не так.
Брат говорит, что ему нужен родственный статус.
В твой организм он вселяется через простату…
Но мне не нравится способ замкнуть контакт.

Дочку зачали во вторник, когда посреди Москвы
ядерный гриб раскрылся над телебашней,
и нам с женою было настолько страшно,
что мы на улице прямо среди травы…

- Доктор сказал: эмбрион пережил инсайт
и провалился на поколение.
Только останься со мной в хирургическом отделении.
После вмешательства есть вариант не встать.

Кварцевый свет. Мокрый запах больничных рвот.
Возле ногтей на руках нарывают ранки.
Дочка уснула.
В пятилитровой банке
невоплощённый христос открывает рот.


От неизвестного отправителя

Мама, с полётом на Марс меня опустили.
Это кидалово, чтобы нагреть сниматься
в пошлом реалити-шоу: мальчишник в стиле
тех, что ты смотришь, с пометкою «+18».

Пятое поколение, мечтающих жить в столице,
разродилось шестым, сугубо переферийным.
После того, как я побывал в полиции,
ничего о государстве не говори мне.

Я всё решил: поселился в пустой деревне.
Поздно реветь: и Лавкрафта смотрел, и Кинга.
Здесь до сих пор прорастают картофель и ревень,
а интернет-зависимость сняли книги.

Так что бегущие из Салехарда зэки
или таджики, сношающие мозги нам,
не заподозрят о проживающем человеке,
каждое утро встающем под звуки гимна.

Бреющем голову – в зеркале видеть числа:
нам на висках под андроидов выжигали.
Обнаружившем смысл – там, где не ждали смысла.
После смерти решившего жить в Вальхалле.

Эта бумага подкинута почтальону,
так что, когда ты письмо получишь,
я залатаю внешнюю оборону,
после чего мне станет намного лучше.

Так и запомни меня: конопатым и тощим.
Просьбы вернуться обратно всегда фальшивы.
В нынешнем мире исчезнуть гораздо проще.
Твой Дядя Фёдор. Матроскин и Шарик живы.


Баллада о сорвавшихся гастролях

Пьесы эпохи барокко: электроорган,
виолончель. Кочевая родня цыган,
словно икону, везём по российским снегам
лучший концерт со времён путешествия Нильса.

Четверо дударей на золотое крыльцо:
Света – продюсер, Маша и Руст – лицо,
я на подхвате: слетать-принести пивцо.
Всё хорошо. Но Святой Николай усомнился.

В графских палатах эхо дрожит, как плющ;
Руст, мимо музыки неразговорчив и пьющ,
клавиш коснувшись, становится всемогущ –
лучший концерт со времён путешествия Нильса.

Отдемонстрировав оплаченный арсенал,
Маша, смычок бросает в затихший зал,
на пиццикато выводит Адажио на финал…
Всё хорошо. Но Святой Николай усомнился.

Собраны стойки, упакованные в чехлы
микрофоны укладываются, столы
сдвинуты для лобызания и хвалы:
«Лучший концерт со времён путешествия Нильса».

Света и Руст прощаются у дверей
с организаторами: Лидия и Андрей.
Руст допивает пиво. Свете несу «Эрл Грей».
Всё хорошо. Но Святой Николай усомнился.

Сели-поехали. Кошкой в моё плечо
Маша приткнулась. Мне стыдно и горячо
будто причиной того, что я… «увлечён» –
лучший концерт со времён путешествия Нильса.

Света и Руст впереди обсуждают блюз.
От перегруза машину ведёт на юз.
Да, я люблю, и смерти не убоюсь.
Всё хорошо. Но Святой Николай усомнился.

На повороте обогнавшая нас «Ока»
часто моргает фарами издалека
в направлении на Соликамск.
Лучший концерт со времён путешествия Нильса

прямо сейчас мы легко бы сыграли в Раю.
Нет, мы стоим вчетвером на краю
трассы – полметра и ангелы пропоют:
«Всё хорошо!» Но Святой Николай усомнился.


Два стихотворения
Вадиму Балабану

1.
что вы киваете я вам сейчас как врагу
а не какой-нибудь финтифлюшке
с дамской подмышки – до полицейской наружки
всю подноготную выложить сходу могу
чахлых берёз выгибаемых ветром в дугу
долгих эскортов увядших в таёжных болотах
поле чудес край непуганых идиотов
строй крепостных выжидающих на берегу
в дни наших детств поминали пластинку но здесь
не по спирали регрессия а по фракталам
вот где свобода напёрсточникам и каталам
красною плесенью по всем заборам расцвесть
смысла всего два у жизни надежда и месть
всё остальное депрессия и паранойя
что вы киваете вам обещали иное
честь говорите попробуем это учесть

2.
Практика ангела: в чей-то усталый быт
втиснуться критикой и прищуром.
Поезд проходит Киров. Сосед храпит.
Утром глаза продираешь – за окнами Муром.

Все города похожи: Кунгур-Курган.
В каждом буфете дымящийся кофе с корицей.
Камень заброшен. И вот ты идёшь по кругам,
вниз отражаясь то рыбой,
то белкой,
то птицей…

2 комментария:

  1. Образно, актуально, изумительно талантливо - побольше бы таких стихов!

    ОтветитьУдалить
  2. Да, отлично, образно и свежо!

    ОтветитьУдалить