Неизбежность, необратимость.
Иногда вырываешься из привычного окружения и предстаешь перед чем-то глубоким, важным. Бывает, будто смотришь на свою жизнь не изнутри, а сверху, словно приподнявшись над ней; через стекло времени, в масштабах прошлого.
Так бывает в музеях. В Москве, в Пушкинском, в очередной раз случилась выставка.
Поначалу буйство красок, освещение, своды, - все ослепляет. Но с каждой картиной, будь она симфонией торжества или печали, все больше проникаешься мыслями. Вот люди, запечатленные в тот момент, когда они так же, как и я, оторвались от своего круга привычных дел. У кого-то были такие волосы, такие руки, такие глаза. Это все видимое, материальное - было их частью, частью их жизни.
История отдельно взятого человека - это гораздо больше, чем история в привычном для нас понимании науки; больше, чем череда событий, важных с точки зрения прошедших лет. Что происходило во Франкфурте-на-Майне в 1615 году? Опытный историк указал бы на буржуазную революцию, промышленный переворот, переход к капитализму. Но говорят ли нам эти научные названия длительных и сложных процессов о чем-то действительно важном?
А полотно передо мной говорит, что в ту весну так же росли цветы, так же трудились люди, так же жил и дышал город. И где-то среди них жил человек - историю его мы можем вообразить себе сами. И у него была мать, родной дом.
И жили тысячи людей, в чем-то похожие, а в чем-то отличающиеся от нас, но у каждого из них была вся палитра сложных чувств и ощущений, которая неразрывно связана с жизнью.
И эта легкая усталость, которую я чувствую сейчас - неужели не что иное, как свидетельство моего мимолетного существования? Но я стою перед картиной сейчас, в это мгновение. И этот живой, соединяющий меня, и, возможно, моего далекого предка, мост готов вот-вот рассыпаться, раствориться, но почему-то все еще стоит. Это ли не чудо?
И не чудо ли то, что я, мои современники - бессмертные души, идущие рука об руку в череде настоящего времени - связаны невидимыми нитями, смысл которых скрыт от нас. Но у каждого - жившего раньше или ныне живущего - есть самое глубокое и чистое воспоминание, связанное с детством. И у каждого есть своя Родина.
Это вовсе не какое-то государство и даже не его часть. Любовь не простирается строго от Мурманска до Таганрога. Родина - это милая сердцу улица, дом, в котором мы родились, поле, где в первый раз вдохнули запахи цветов, земли. Это дороги, соединяющие деревни и города, райцентры и мегаполисы. Дороги, которыми ходили в детстве, которые никогда не забываются.
И чем дольше живешь, тем сильней чувствуешь, что удаляешься от истины, что жизнь становится с оттенком чего-то инородного, противоречащего твоему существу.
Жизнь человека с революцией ли, глобализацией - всем тем, что порождает прогресс, делает человека несчастным вопреки торжеству мнимого материального достатка. Мы стремимся обрести что-то потерянное тогда, раньше, но заблуждаемся все больше. Ничто не повторит той простоты, того очарования детских лет, когда мы совершали действия лишь по принуждению сердца, а не ума. Маленький ребенок никогда не пройдет мимо голодного котенка, в то время как мы пробегаем мимо в попытке догнать ускользающее ложное счастье.
Искусство - стеклышко, линза, через которую смотришь на свои дни, доли секунд в сравнении с вечностью. Все проходит, пройдем и мы, и уже не сможем замереть от восторга перед полотнами Ван Дейка или Рубенса. Может быть, с какого-то портрета на потомков будут смотреть наши глаза. Не будет ли это - хоть малым - бегством от тлена? Тогда уже не будут иметь значения ни машины, ни метро, ни наша современность, кажущаяся нам важной и единственно возможной.
Владимир Набоков, которого иногда критикуют за "нерусскость", прожил семьдесят восемь лет, почти шестьдесят из них - на съемных квартирах. Он говорил, что его родной дом навсегда остался в Петербурге, на Большой Морской улице, на других берегах.
Своя родина сохранилась у каждого - в ноющем ли эмигрантском сердце, в засушенном цветке, в воспоминаниях о местах, в которых живешь и сейчас. Наша любовь - в крови; как некий генетический код, некая программа. Это закон жизни абсолютно такой же, как то, что весной зацветают деревья и прилетают птицы. Можно заглушить в себе этот голос прагматизмом, сухим расчетом. Но в нас всегда, независимо от географии и континентов, будет биться и изнывать в тоске наше русское сердце. Оно заставляет нас поступать не рационально, а вопреки кажущейся выгоде. Потому что у каждого есть неземное тяготение любви к родной земле. И это присутствует в нас как неизбежность, необратимость.
В слове патриотизм нет звона штыков. Патриотизм не развязывает войны. Патриотизм - невероятно тонкое философское понятие, мироощущение, взгляд. Патриотизм - это как реликвия, которую передают из поколения в поколение. Но в переломный момент это чувство заставит встать на защиту наших ценностей, привитых нам с раннего детства. И это чувство, как зашитая в солдатскую шинель икона, защитит нас от пуль врага, которые поражают не только наше тело, но и губят нашу душу. И тогда, в окопах, нам будет сниться родное село.
Мы не можем иначе.
Иногда вырываешься из привычного окружения и предстаешь перед чем-то глубоким, важным. Бывает, будто смотришь на свою жизнь не изнутри, а сверху, словно приподнявшись над ней; через стекло времени, в масштабах прошлого.
Так бывает в музеях. В Москве, в Пушкинском, в очередной раз случилась выставка.
Поначалу буйство красок, освещение, своды, - все ослепляет. Но с каждой картиной, будь она симфонией торжества или печали, все больше проникаешься мыслями. Вот люди, запечатленные в тот момент, когда они так же, как и я, оторвались от своего круга привычных дел. У кого-то были такие волосы, такие руки, такие глаза. Это все видимое, материальное - было их частью, частью их жизни.
История отдельно взятого человека - это гораздо больше, чем история в привычном для нас понимании науки; больше, чем череда событий, важных с точки зрения прошедших лет. Что происходило во Франкфурте-на-Майне в 1615 году? Опытный историк указал бы на буржуазную революцию, промышленный переворот, переход к капитализму. Но говорят ли нам эти научные названия длительных и сложных процессов о чем-то действительно важном?
А полотно передо мной говорит, что в ту весну так же росли цветы, так же трудились люди, так же жил и дышал город. И где-то среди них жил человек - историю его мы можем вообразить себе сами. И у него была мать, родной дом.
И жили тысячи людей, в чем-то похожие, а в чем-то отличающиеся от нас, но у каждого из них была вся палитра сложных чувств и ощущений, которая неразрывно связана с жизнью.
И эта легкая усталость, которую я чувствую сейчас - неужели не что иное, как свидетельство моего мимолетного существования? Но я стою перед картиной сейчас, в это мгновение. И этот живой, соединяющий меня, и, возможно, моего далекого предка, мост готов вот-вот рассыпаться, раствориться, но почему-то все еще стоит. Это ли не чудо?
И не чудо ли то, что я, мои современники - бессмертные души, идущие рука об руку в череде настоящего времени - связаны невидимыми нитями, смысл которых скрыт от нас. Но у каждого - жившего раньше или ныне живущего - есть самое глубокое и чистое воспоминание, связанное с детством. И у каждого есть своя Родина.
Это вовсе не какое-то государство и даже не его часть. Любовь не простирается строго от Мурманска до Таганрога. Родина - это милая сердцу улица, дом, в котором мы родились, поле, где в первый раз вдохнули запахи цветов, земли. Это дороги, соединяющие деревни и города, райцентры и мегаполисы. Дороги, которыми ходили в детстве, которые никогда не забываются.
И чем дольше живешь, тем сильней чувствуешь, что удаляешься от истины, что жизнь становится с оттенком чего-то инородного, противоречащего твоему существу.
Жизнь человека с революцией ли, глобализацией - всем тем, что порождает прогресс, делает человека несчастным вопреки торжеству мнимого материального достатка. Мы стремимся обрести что-то потерянное тогда, раньше, но заблуждаемся все больше. Ничто не повторит той простоты, того очарования детских лет, когда мы совершали действия лишь по принуждению сердца, а не ума. Маленький ребенок никогда не пройдет мимо голодного котенка, в то время как мы пробегаем мимо в попытке догнать ускользающее ложное счастье.
Искусство - стеклышко, линза, через которую смотришь на свои дни, доли секунд в сравнении с вечностью. Все проходит, пройдем и мы, и уже не сможем замереть от восторга перед полотнами Ван Дейка или Рубенса. Может быть, с какого-то портрета на потомков будут смотреть наши глаза. Не будет ли это - хоть малым - бегством от тлена? Тогда уже не будут иметь значения ни машины, ни метро, ни наша современность, кажущаяся нам важной и единственно возможной.
Владимир Набоков, которого иногда критикуют за "нерусскость", прожил семьдесят восемь лет, почти шестьдесят из них - на съемных квартирах. Он говорил, что его родной дом навсегда остался в Петербурге, на Большой Морской улице, на других берегах.
Своя родина сохранилась у каждого - в ноющем ли эмигрантском сердце, в засушенном цветке, в воспоминаниях о местах, в которых живешь и сейчас. Наша любовь - в крови; как некий генетический код, некая программа. Это закон жизни абсолютно такой же, как то, что весной зацветают деревья и прилетают птицы. Можно заглушить в себе этот голос прагматизмом, сухим расчетом. Но в нас всегда, независимо от географии и континентов, будет биться и изнывать в тоске наше русское сердце. Оно заставляет нас поступать не рационально, а вопреки кажущейся выгоде. Потому что у каждого есть неземное тяготение любви к родной земле. И это присутствует в нас как неизбежность, необратимость.
В слове патриотизм нет звона штыков. Патриотизм не развязывает войны. Патриотизм - невероятно тонкое философское понятие, мироощущение, взгляд. Патриотизм - это как реликвия, которую передают из поколения в поколение. Но в переломный момент это чувство заставит встать на защиту наших ценностей, привитых нам с раннего детства. И это чувство, как зашитая в солдатскую шинель икона, защитит нас от пуль врага, которые поражают не только наше тело, но и губят нашу душу. И тогда, в окопах, нам будет сниться родное село.
Мы не можем иначе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий