Будем жить
Основано на реальных событиях
…Аннушка с родителями покидали дом в спешке. Без традиционного «посидим на дорожку», без молитвы перед иконой. Её мама, Екатерина Матвеевна, торопливо наполняла хозяйственные сумки пожитками: документы, пара рубашек, одно-два платья да ещё деньги. Все, что остались. Отец, Григорий Иванович, то и дело недовольными окриками поторапливал своих «девчушек»: в соседнем квартале уже отчетливо слышались топот военных, разрывающиеся гранаты и частые выстрелы. Времени в обрез: надо успеть на автобус до Харькова.
- Мам, может, платье возьмем? Ну, то новое, дорогое, - с надеждой спросила Аня.
- Какое платье?! Только самое необходимое, - нервно ответила женщина и в задумчивости приложила палец к потному лбу. Ничего ли не забыла?
- Но ведь оно красивое и…дорогое, - вновь запричитала девочка.
- Ты что не понимаешь, что вокруг творится?! – прикрикнула на неё мать. Аннушка замолчала, в глазах заблестели слезы от незаслуженной обиды. Да и что она могла понимать в четырнадцать лет? Все с ужасом повторяли одно слово: «война». О ней ежечасно сообщали в новостях, пестрели газетные заголовки, трубили по радио. В аптеках, на рынке, даже на пляже – всюду говорили о войне. Кто-то со злобой и ненавистью, кто-то с бессильным отчаянием, кто-то с видом знатока в обличье обывателя, а кто-то упорно и тяжело молчал. Равнодушных не осталось, ведь война затронула всех. Аня видела войну только через экран телевизора: враги погибали, герои живыми возвращались домой. Отчего же так неспокойно на душе?
Наконец сумки были собраны. Екатерина Матвеевна закрыла ключом входную дверь, перекрестила её и поспешила выйти за ворота, к мужу. Боялась не выдержать и разрыдаться… Она не знала, покидает ли родной очаг на пару месяцев или лет. Но сердце болезненно сжималось при мысли, что навсегда. Она бросила полный горечи прощальный взгляд на зашторенные окна, и всю дорогу оборачивалась, чтобы каждой клеточкой впитать его в себя, унести в своих воспоминаниях. Но понимала, что память – вещь, увы, ненадежная. Аня шла последней и внезапно остановилась.
- А как же Гоша? – воскликнула она и удивленно взглянула на маму. Гоша был дворнягой с черно-белыми ушами и хвостиком-крендельком. Аня подобрала его на улице ещё щенком, где он мок под дождем и с необъятной печалью осматривал прохожих. Наверное, пытался найти себе хозяев. Аня притащила его в ванну, вымыла и накормила теплым молоком с котлетой. С тех пор они стали неразлучны. Аня каждое утро выгуливала его, а Гоша верностью платил за человеческую любовь.
- Придется его здесь оставить. Нас с ним в автобус не пустят. Налей ему быстренько воды, хлеба накроши в миску и с цепи отпусти, - скрепя сердцем, ответила Екатерина Матвеевна и отвернулась. Ей тяжело было смотреть в преданные глаза Гоше. Всё-таки член семьи.
- Но, мама…- попыталась возразить Аня.
- Я что сказала?! То и делай! – крикнула на неё мать. Неужели она не понимает, как сейчас всем тяжело? Идет, пусть непризнанная, но война. Каждому приходиться расставаться с близкими людьми, любимыми книгами, уже обустроенным домашним уютом. Мы вынуждены, как бродяги, скитаться по всей стране в поисках безопасного уголка. Всё начинать заново. Единственное, что ещё согревает, - так это надежда. Надежда на скорое возвращение обратно.
Тем временем Аннушка уже отвязывала Гошу. Тот не спускал с неё карих глаз: видно, догадывался о чем-то недобром. Он то и дело пытался облизать её нос или щеки, хоть как-то подбодрить, но Аня всё сильнее заливалась слезами. Иногда уроки судьбы бывают слишком жестоки: так она проверяет нас на крепость духа, до предела натягивая душевные струны и закаляя характер. Аня ещё раз медленно погладила Гошу по спине, почесала за ухом, налила чистой воды и, всхлипывая, попросила: «Ты дождись меня, пожалуйста. Будет страшно – спрячься, но дождись, мы обязательно вернемся». После, не оборачиваясь, быстрыми шагами дошла до калитки и закрыла за собой дверь.
Грязный, обернутый в запах бензина и сигаретный дым, автобус был битком набит людьми. Все пассажиры на одно лицо, измученные, с поникшими головами и задумчивой печалью. Никто не ожидал такого кровавого поворота событий всего-то за несколько месяцев. Каждый день в город прибывали БТР и танки, которые своими гусеницами до мяса раздирали асфальт. После них оставались незалатанные ямы и пустоты. Такие же, как и в сердцах людей. Впервые они появились в марте. Грязный снег и пасмурное небо служили отличным фоном для неокрашенных, с ржавой плешью, железных остовов. Случайные прохожие останавливались в недоумении: впервые так близко, за многие годы спокойствия, они видели военные машины. В одних глазах читалось удивление, граничащее с гордостью, глаза других застилал страх, а на иных лицах отражалась неприкрытая ирония: «И с кем же они собрались воевать? С такой-то техникой. Их же снесут. Во, дают. Тоже мне, армия!». Но все мысленно сходились в одном: ничего хорошего это не предвещает.
А через два месяца грузовики, груженные ящиками с гранатами, и солдаты в балаклавах с автоматами наперевес, стали привычным явлением. Частью повседневности, не достойной слишком уж пристального внимания. Над крышами жилых домов то и дело пролетали вертолеты да так низко, что окна своей плясовой дрожью заражали притихших хозяев. По ночам отчетливо слышались выстрелы, иногда одинокие, как хлопок, иногда частые, будто палили из нескольких стволов. Екатерина Матвеевна открывала настежь дверь и вслушивалась, далеко ли они от нас. А после минутного молчания громко объявляла: «Наверное, это питарды. Кто-то празднует день рожденье. Иди спать». Аннушка неохотно брела в свою комнату, но тревогу мамины слова не заглушали.
Наверное, настоящую ценность чего бы то ни было понимаешь при дефиците. Мы настолько привыкли к комфорту, к бесперебойности систем, к предсказуемости явлений. Казалось бы, покрути кран по часовой стрелке, и появиться вода. В любое время суток, 7 дней в неделю. Закрутил – и вода исчезла. «Прекрати играться с водой», - часто с упреком говаривала Екатерина Матвеевна Ане, видя, как она зря спускает воду в канализацию. «Но, мам, вода ведь не кончается, её много», - улыбчиво возражала Аня. «А ты вспомни о детях Африки. Для них капля воды – это роскошь. Аня, учись думать не только о себе».
И Аня выучилась, скорее, чем хотелось бы. Её охватила настоящая паника, когда однажды утром привычный фокус с добыванием воды не сработал. Она поворачивала изогнутый кран до скрипа, до боли в ладонях, но ничего, кроме шума и угрюмого ворчанья, не выжала из ржавых труб. Аня в страхе оглянулась и увидела позади себя сначала три бутылки водянистой влаги, а после подняла взгляд на мать и прочитала в её глазах: «Теперь ты понимаешь, что такое вода».
А затем начались бомбежки…Груды пепла и раздробленных камней, выжженные улицы, постоянный свист снарядов и бессонные ночи, проведенные в холодном и сыром подвале. Аня не издавала ни единого звука. Надеялась, что в тишине снаряд её не заметит и пролетит мимо. Она одушевляла его, наделяла разумом и отказывалась верить, что люди могут просто убивать других людей. Мгла поселилась в глазах, в ушах стоит гул. Все звуки отдалены, будто ты плывешь глубоко под водой. Ей казалось, что это просто сон. Вот сейчас она закричит и проснется. Прибежит мама из соседней спальни, сядет у изголовья и скажет: «Тебе приснился кошмар. Успокойся, я здесь». Но мама и сейчас рядом, сидит на деревянной табуретке и гладит ей волосы, а плохой сон всё не заканчивается. «Надо уезжать. Тянуть дольше нельзя», - спокойно сказала Екатерина Матвеевна и пристально поглядела на мужа. Тот молча кивнул головой.
…- А куда вы едете? – решился прервать гробовое молчание их сосед по несчастью.
- В Харьков, к сестре. Согласилась приютить на время, - Григорий Иванович грустно усмехнулся. – А вы?
- Мы в Одессу-маму, - попытался пошутить новый знакомый. Никто не представлялся. А зачем? Не знаешь, сколько тебе отпущено времени, а имя – это лишнее. Когда минули указатель, он добавил: - Сейчас блокпосты начнутся. Надо паспорт достать.
- Жалко парнишек… Жалко наши народы…Раньше братскими были, а сейчас – одна ненависть – изрекла женщина, лет сорока, усталым голосом. – А кто виноват? Чиновники эти поганые. Всё делят и делят. Всё им мало!! Денег куры не клюют. Живи да радуйся. Нет, власти захотелось…
- Точно, мать, говоришь. А нашим ребятам умирать… Хотя, конечно, армия уже не та, – присоединился мужчина с уже поседевшей головой и в потрепанных брюках.
- Так показали бы как воевать-то нужно? – с вызовом посоветовала моложавая женщина, с кудряшками.
- Я бы показал, да умирать неохота. За кого воевать? За этих олигархов, которые нас за людей не считают? Не хочу! Слышите?! Мало они из нас крови попили. Обворовывают нас, унижают за наши же деньги, а теперь ещё и жизни требуют. Наши и наших детей. Где их дети? Депутатов энтих, меров, ректоров… Где? Небось за границей, науки изучают. А нашими можно выстилать дорогу в их светлое будущее. Мы же рабы, пушечное мясо.
- Верно. Я со своим ребенком вместо книжек правила поведения при артобстреле изучаю. …Заставила даже выучить номера горячих линий. Десятилетний ребенок…А что с ним дальше будет, после такого-то «счастливого» детства? – всхлипывала молоденькая мамаша.
- А чего ж вы ждали от войны? Цветов и песен… - послышался недовольный голос с задних сидений.
- Знаете, я – украинка от мозга костей. Люблю свою родину. У нас же богатейшая страна, а мы живем, точно нищие. А почему? Потому что мы наивные. Всё верим, что власть о нас позаботиться. От неё все беды. Сколько их не меняй, все равно одним миром мазаны. А сейчас вообще до войны довели, сволочи… Ладно б, все воевали. А то этот неприкосновенен, тот откупился. И посылают двадцатитилетних ребятишек побираться по всей Украине. Помню, приехали, ни солярки – всей деревней скидывались, - ни сапог, ни носков, ни еды. Разве ж так можно? А эти в парламенте сидят, морды наели, и только и делают, что говорят без умолку. Вот и отправили бы их сюда, пороху понюхать…
В таких пустых разговорах и горьких причитаниях прошла большая часть пути. А что ещё остается на долю тех, у кого страх или равнодушие отобрали все силы?...
Через две недели Аня с семьей вернулись в родной, освобожденный город. Их встретили полупустые улицы с грязными, изможденными людьми, безвольно повисшие телефонные провода и покосившиеся, обгорелые до неузнаваемости, дома. Высокие тополя были срезаны почти под корень, столбы, точно грубо обрубленные палки, торчали на перекрестках. В автобусе все затихли. Никто не ликовал, не радовался. Все с ужасом думали о будущем. Через три месяца начнутся проливные дожди, а там – зима. Нужно восстанавливать руины, но нет ни денег, ни сил, ни желания. Одна лишь беспросветность впереди.
Аннушка с замиранием сердца поспешила с родителями к дому. Ее грела надежда, но вместе с тем, душили страх и ненависть. Из-за угла показалась знакомая черепичная крыша. Забор почернел от копоти, в окнах, точно зазубренные клыки, торчали остатки рваного стекла. На клумбе вместо любовно взлелеянных левкоев и роз теперь валялись в беспорядке только пожелтевшие стебли и пепельные бутоны. Аннушка зарыдала: столько труда, столько любви, и все напрасно! Злоба других оказалась сильнее. Пол в доме весь был усыпан осколками и кусками штукатурки, обои приобрели необъяснимо дымчатый цвет, везде были разбросаны обрывки бумаг, лент и какой-то шелухи.
- Да что же это такое? За что? – всхлипнула Аннушка. – Разве можно вот так брать и калечить жизни другим, которые тебе, ну ровным счетом, ничего не сделали? А, пап? Ну, скажи?
- Конечно, нельзя, - Григорий Иванович притянул дочь к себе. – Но ты не больно-то расстраивайся. Фундамент есть, стены выстояли, а остальное…остальное поправимо. Тут всего-то и делать, что косметический ремонт. Ничего, Аннушка, будем жить. Будем жить! Пусть окропленная кровью, измученная, без единого живого места, но все-таки своя земля, не чужбина…
Основано на реальных событиях
…Аннушка с родителями покидали дом в спешке. Без традиционного «посидим на дорожку», без молитвы перед иконой. Её мама, Екатерина Матвеевна, торопливо наполняла хозяйственные сумки пожитками: документы, пара рубашек, одно-два платья да ещё деньги. Все, что остались. Отец, Григорий Иванович, то и дело недовольными окриками поторапливал своих «девчушек»: в соседнем квартале уже отчетливо слышались топот военных, разрывающиеся гранаты и частые выстрелы. Времени в обрез: надо успеть на автобус до Харькова.
- Мам, может, платье возьмем? Ну, то новое, дорогое, - с надеждой спросила Аня.
- Какое платье?! Только самое необходимое, - нервно ответила женщина и в задумчивости приложила палец к потному лбу. Ничего ли не забыла?
- Но ведь оно красивое и…дорогое, - вновь запричитала девочка.
- Ты что не понимаешь, что вокруг творится?! – прикрикнула на неё мать. Аннушка замолчала, в глазах заблестели слезы от незаслуженной обиды. Да и что она могла понимать в четырнадцать лет? Все с ужасом повторяли одно слово: «война». О ней ежечасно сообщали в новостях, пестрели газетные заголовки, трубили по радио. В аптеках, на рынке, даже на пляже – всюду говорили о войне. Кто-то со злобой и ненавистью, кто-то с бессильным отчаянием, кто-то с видом знатока в обличье обывателя, а кто-то упорно и тяжело молчал. Равнодушных не осталось, ведь война затронула всех. Аня видела войну только через экран телевизора: враги погибали, герои живыми возвращались домой. Отчего же так неспокойно на душе?
Наконец сумки были собраны. Екатерина Матвеевна закрыла ключом входную дверь, перекрестила её и поспешила выйти за ворота, к мужу. Боялась не выдержать и разрыдаться… Она не знала, покидает ли родной очаг на пару месяцев или лет. Но сердце болезненно сжималось при мысли, что навсегда. Она бросила полный горечи прощальный взгляд на зашторенные окна, и всю дорогу оборачивалась, чтобы каждой клеточкой впитать его в себя, унести в своих воспоминаниях. Но понимала, что память – вещь, увы, ненадежная. Аня шла последней и внезапно остановилась.
- А как же Гоша? – воскликнула она и удивленно взглянула на маму. Гоша был дворнягой с черно-белыми ушами и хвостиком-крендельком. Аня подобрала его на улице ещё щенком, где он мок под дождем и с необъятной печалью осматривал прохожих. Наверное, пытался найти себе хозяев. Аня притащила его в ванну, вымыла и накормила теплым молоком с котлетой. С тех пор они стали неразлучны. Аня каждое утро выгуливала его, а Гоша верностью платил за человеческую любовь.
- Придется его здесь оставить. Нас с ним в автобус не пустят. Налей ему быстренько воды, хлеба накроши в миску и с цепи отпусти, - скрепя сердцем, ответила Екатерина Матвеевна и отвернулась. Ей тяжело было смотреть в преданные глаза Гоше. Всё-таки член семьи.
- Но, мама…- попыталась возразить Аня.
- Я что сказала?! То и делай! – крикнула на неё мать. Неужели она не понимает, как сейчас всем тяжело? Идет, пусть непризнанная, но война. Каждому приходиться расставаться с близкими людьми, любимыми книгами, уже обустроенным домашним уютом. Мы вынуждены, как бродяги, скитаться по всей стране в поисках безопасного уголка. Всё начинать заново. Единственное, что ещё согревает, - так это надежда. Надежда на скорое возвращение обратно.
Тем временем Аннушка уже отвязывала Гошу. Тот не спускал с неё карих глаз: видно, догадывался о чем-то недобром. Он то и дело пытался облизать её нос или щеки, хоть как-то подбодрить, но Аня всё сильнее заливалась слезами. Иногда уроки судьбы бывают слишком жестоки: так она проверяет нас на крепость духа, до предела натягивая душевные струны и закаляя характер. Аня ещё раз медленно погладила Гошу по спине, почесала за ухом, налила чистой воды и, всхлипывая, попросила: «Ты дождись меня, пожалуйста. Будет страшно – спрячься, но дождись, мы обязательно вернемся». После, не оборачиваясь, быстрыми шагами дошла до калитки и закрыла за собой дверь.
Грязный, обернутый в запах бензина и сигаретный дым, автобус был битком набит людьми. Все пассажиры на одно лицо, измученные, с поникшими головами и задумчивой печалью. Никто не ожидал такого кровавого поворота событий всего-то за несколько месяцев. Каждый день в город прибывали БТР и танки, которые своими гусеницами до мяса раздирали асфальт. После них оставались незалатанные ямы и пустоты. Такие же, как и в сердцах людей. Впервые они появились в марте. Грязный снег и пасмурное небо служили отличным фоном для неокрашенных, с ржавой плешью, железных остовов. Случайные прохожие останавливались в недоумении: впервые так близко, за многие годы спокойствия, они видели военные машины. В одних глазах читалось удивление, граничащее с гордостью, глаза других застилал страх, а на иных лицах отражалась неприкрытая ирония: «И с кем же они собрались воевать? С такой-то техникой. Их же снесут. Во, дают. Тоже мне, армия!». Но все мысленно сходились в одном: ничего хорошего это не предвещает.
А через два месяца грузовики, груженные ящиками с гранатами, и солдаты в балаклавах с автоматами наперевес, стали привычным явлением. Частью повседневности, не достойной слишком уж пристального внимания. Над крышами жилых домов то и дело пролетали вертолеты да так низко, что окна своей плясовой дрожью заражали притихших хозяев. По ночам отчетливо слышались выстрелы, иногда одинокие, как хлопок, иногда частые, будто палили из нескольких стволов. Екатерина Матвеевна открывала настежь дверь и вслушивалась, далеко ли они от нас. А после минутного молчания громко объявляла: «Наверное, это питарды. Кто-то празднует день рожденье. Иди спать». Аннушка неохотно брела в свою комнату, но тревогу мамины слова не заглушали.
Наверное, настоящую ценность чего бы то ни было понимаешь при дефиците. Мы настолько привыкли к комфорту, к бесперебойности систем, к предсказуемости явлений. Казалось бы, покрути кран по часовой стрелке, и появиться вода. В любое время суток, 7 дней в неделю. Закрутил – и вода исчезла. «Прекрати играться с водой», - часто с упреком говаривала Екатерина Матвеевна Ане, видя, как она зря спускает воду в канализацию. «Но, мам, вода ведь не кончается, её много», - улыбчиво возражала Аня. «А ты вспомни о детях Африки. Для них капля воды – это роскошь. Аня, учись думать не только о себе».
И Аня выучилась, скорее, чем хотелось бы. Её охватила настоящая паника, когда однажды утром привычный фокус с добыванием воды не сработал. Она поворачивала изогнутый кран до скрипа, до боли в ладонях, но ничего, кроме шума и угрюмого ворчанья, не выжала из ржавых труб. Аня в страхе оглянулась и увидела позади себя сначала три бутылки водянистой влаги, а после подняла взгляд на мать и прочитала в её глазах: «Теперь ты понимаешь, что такое вода».
А затем начались бомбежки…Груды пепла и раздробленных камней, выжженные улицы, постоянный свист снарядов и бессонные ночи, проведенные в холодном и сыром подвале. Аня не издавала ни единого звука. Надеялась, что в тишине снаряд её не заметит и пролетит мимо. Она одушевляла его, наделяла разумом и отказывалась верить, что люди могут просто убивать других людей. Мгла поселилась в глазах, в ушах стоит гул. Все звуки отдалены, будто ты плывешь глубоко под водой. Ей казалось, что это просто сон. Вот сейчас она закричит и проснется. Прибежит мама из соседней спальни, сядет у изголовья и скажет: «Тебе приснился кошмар. Успокойся, я здесь». Но мама и сейчас рядом, сидит на деревянной табуретке и гладит ей волосы, а плохой сон всё не заканчивается. «Надо уезжать. Тянуть дольше нельзя», - спокойно сказала Екатерина Матвеевна и пристально поглядела на мужа. Тот молча кивнул головой.
…- А куда вы едете? – решился прервать гробовое молчание их сосед по несчастью.
- В Харьков, к сестре. Согласилась приютить на время, - Григорий Иванович грустно усмехнулся. – А вы?
- Мы в Одессу-маму, - попытался пошутить новый знакомый. Никто не представлялся. А зачем? Не знаешь, сколько тебе отпущено времени, а имя – это лишнее. Когда минули указатель, он добавил: - Сейчас блокпосты начнутся. Надо паспорт достать.
- Жалко парнишек… Жалко наши народы…Раньше братскими были, а сейчас – одна ненависть – изрекла женщина, лет сорока, усталым голосом. – А кто виноват? Чиновники эти поганые. Всё делят и делят. Всё им мало!! Денег куры не клюют. Живи да радуйся. Нет, власти захотелось…
- Точно, мать, говоришь. А нашим ребятам умирать… Хотя, конечно, армия уже не та, – присоединился мужчина с уже поседевшей головой и в потрепанных брюках.
- Так показали бы как воевать-то нужно? – с вызовом посоветовала моложавая женщина, с кудряшками.
- Я бы показал, да умирать неохота. За кого воевать? За этих олигархов, которые нас за людей не считают? Не хочу! Слышите?! Мало они из нас крови попили. Обворовывают нас, унижают за наши же деньги, а теперь ещё и жизни требуют. Наши и наших детей. Где их дети? Депутатов энтих, меров, ректоров… Где? Небось за границей, науки изучают. А нашими можно выстилать дорогу в их светлое будущее. Мы же рабы, пушечное мясо.
- Верно. Я со своим ребенком вместо книжек правила поведения при артобстреле изучаю. …Заставила даже выучить номера горячих линий. Десятилетний ребенок…А что с ним дальше будет, после такого-то «счастливого» детства? – всхлипывала молоденькая мамаша.
- А чего ж вы ждали от войны? Цветов и песен… - послышался недовольный голос с задних сидений.
- Знаете, я – украинка от мозга костей. Люблю свою родину. У нас же богатейшая страна, а мы живем, точно нищие. А почему? Потому что мы наивные. Всё верим, что власть о нас позаботиться. От неё все беды. Сколько их не меняй, все равно одним миром мазаны. А сейчас вообще до войны довели, сволочи… Ладно б, все воевали. А то этот неприкосновенен, тот откупился. И посылают двадцатитилетних ребятишек побираться по всей Украине. Помню, приехали, ни солярки – всей деревней скидывались, - ни сапог, ни носков, ни еды. Разве ж так можно? А эти в парламенте сидят, морды наели, и только и делают, что говорят без умолку. Вот и отправили бы их сюда, пороху понюхать…
В таких пустых разговорах и горьких причитаниях прошла большая часть пути. А что ещё остается на долю тех, у кого страх или равнодушие отобрали все силы?...
Через две недели Аня с семьей вернулись в родной, освобожденный город. Их встретили полупустые улицы с грязными, изможденными людьми, безвольно повисшие телефонные провода и покосившиеся, обгорелые до неузнаваемости, дома. Высокие тополя были срезаны почти под корень, столбы, точно грубо обрубленные палки, торчали на перекрестках. В автобусе все затихли. Никто не ликовал, не радовался. Все с ужасом думали о будущем. Через три месяца начнутся проливные дожди, а там – зима. Нужно восстанавливать руины, но нет ни денег, ни сил, ни желания. Одна лишь беспросветность впереди.
Аннушка с замиранием сердца поспешила с родителями к дому. Ее грела надежда, но вместе с тем, душили страх и ненависть. Из-за угла показалась знакомая черепичная крыша. Забор почернел от копоти, в окнах, точно зазубренные клыки, торчали остатки рваного стекла. На клумбе вместо любовно взлелеянных левкоев и роз теперь валялись в беспорядке только пожелтевшие стебли и пепельные бутоны. Аннушка зарыдала: столько труда, столько любви, и все напрасно! Злоба других оказалась сильнее. Пол в доме весь был усыпан осколками и кусками штукатурки, обои приобрели необъяснимо дымчатый цвет, везде были разбросаны обрывки бумаг, лент и какой-то шелухи.
- Да что же это такое? За что? – всхлипнула Аннушка. – Разве можно вот так брать и калечить жизни другим, которые тебе, ну ровным счетом, ничего не сделали? А, пап? Ну, скажи?
- Конечно, нельзя, - Григорий Иванович притянул дочь к себе. – Но ты не больно-то расстраивайся. Фундамент есть, стены выстояли, а остальное…остальное поправимо. Тут всего-то и делать, что косметический ремонт. Ничего, Аннушка, будем жить. Будем жить! Пусть окропленная кровью, измученная, без единого живого места, но все-таки своя земля, не чужбина…
Комментариев нет:
Отправить комментарий