Осколок
"Время в своём движении тоже сталкивается с препятствиями и терпит аварии, а потому кусок времени может отколоться и навечно застрять в какой-нибудь комнате."
Г.Г.Маркес. Сто лет одиночества.
Я – осколок эпохи, которой здесь больше не будет.
Потерпело аварию время специально для нас,
И обломки его растащили по комнатам люди,
Оправданием сделав вердикт одураченных масс.
Я – осколок, отбитый внезапным крушеньем колосса...
Нынче кажется многим забавной такая стезя,
Но я понял, что лучше не станет, когда откололся:
Погруженья империи в сумрак избегнуть нельзя.
Да, наверно, я слабый, мне быть уготовано мёртвым,
Но я формой своей сохраняю великий момент
И, подбитым врагом, но не сдавшимся «тридцатьчетвёртым»,
Я в дырявой броне заезжаю на свой постамент.
И в привычной вам всем многоликости анабиоза
Я застыл на бесчисленных улицах и площадях.
Я в квартиры проник и вошёл в повседневную прозу,
Став безмолвным арбитром в бессмысленных ваших страстях.
Я – музеев король, я – ненужная людям копейка,
Я – хрущёвка, я – Кремль, я – окончившаяся война,
Фотографий размытость, и старая добрая «лейка»,
Но желтеют страницы, и ржавчина ест ордена…
Я – осколок, я вижу сквозь годы своё пораженье.
Нас, идущих в безвременье, целая чёртова рать.
Моя форма уже не выдерживает разложенья.
Не устаньте, пожалуйста, крошки мои собирать...
* * *
Бессмысленный вечер синеет на городе штампом…
Задумалось Солнце – а может, совсем не садиться?
Тогда не зажгутся людские пародии – лампы.
И Солнце застыло – парящая жёлтая птица.
Забавно смотреть… ведь мой город приучен к туманам,
Завязшим в костях полусонных центральных кварталов.
Столетием раньше он принадлежал великанам:
В старинных домах оцените размашистость залов!
Потом потолки опускались, сминая обои,
Портреты мельчали, размеров своих не меняя,
И вот уже карлик в гудящем плацкартном вагоне
Плохие стихи запивает прокуренным чаем.
Он помнит о деде – герое большого семейства.
Он знает отца – тот уже был росточком пониже,
А сам он хорош лишь в привитом со школы лакействе:
Он «мы не рабы» не узнал из прочитанных книжек.
На что он способен, потомок большого прилива?
В статистике судеб пропала его единица.
Он – раб. Ну, хотя бы, хорошего чешского пива.
И он умудряется этим тихонько гордиться.
Полвека назад люди грызли железо зубами.
Брусчаткой медалей они могли вымостить город.
Врастали в страницы цитатами, словно дубами,
И брали Костлявую за распустившийся ворот.
Шагая по миру лицом на восход умирали,
И умерли все… Тут банальное лезет, про росы…
И кто-то считает, что нам нужен новый Гагарин,
А кто-то – что новый, погибший героем Матросов…
Они уходили вперёд, в бесконечную повесть,
Под нос напевая знакомые сызмальства песни.
И горе не в том, что все умерли – это не новость –
А в том, что они в наших душах потом не воскресли.
Тускнеют когда-то горевшие алым знамёна,
И чёрное с золотом в том же пылится чулане.
Лишь ангел с вершины когда-то гигантской колонны
На город глядит из ушедшей эпохи посланьем.
* * *
Вы любите прошлое? Старые книги в ларцах,
Казённые лица меняющих мир документов.
Приказы вождей – антидоты в бесстрастных шприцах,
Величие тех, кто с людьми говорит с постаментов.
Послушайте их, не смотрящих с тоскою назад.
Ушедшие вслед за последней великой войною
Вам скажут, что судьбы сплетаются в прочный канат,
Что вечен огонь под невечной кремлёвской стеною.
Послушайте их: сквозь года они нам говорят,
Что жизнь их однажды закончилась, не прекратившись.
По тихой команде ушедшие строятся в ряд,
И время, как Красное море, молчит, расступившись.
Но прежде, чем кануть в безвременье, каждый из них
Оставил подарок героям грядущих столетий.
Пылились на полках они, как наборы шутих.
Мы с ними играли – романтики, рыцари, дети.
Успев на прощание с миром, что нас породил,
Мы сердцем впитали желаний причудливых ворох.
Неслись наши души, как кони, не зная удил,
И путался разум в опущенных временем шторах.
Мечтая сорваться со старой привычной оси,
Мы Космос хотели вместить в человечьи объятья.
Мы верили: небо раскроется, лишь попроси.
Так нам говорили подросшие старшие братья…
Казалось, что новые горы мы вместе свернём
И первыми вылетим к новым, неведомым звёздам,
Но ржавчина съела ракеты – ей всё нипочём,
А старшие братья остались в разбомбленном Грозном.
Мы стали сильнее и даже немного мудрей,
Но, слава Гагарину, всё-таки не повзрослели.
Нам всё ещё снятся фрегаты межзвёздных морей,
Плывущие к Марсу по тридцать седьмой параллели.
И каждый из нас – своего корабля капитан,
И все бортовые журналы, как мощи, нетленны.
Нам снится Жюль Верн – он напишет последний роман
И выстрелит нами из пушки в глубины Вселенной!
Безумнее этих холодных, космических снов
Никто ничего не видал, да и вряд ли придётся!
Прекраснее нет ничего, чем увидеть богов
И кожей почувствовать жар настоящего Солнца!
Посвящается Вольфгангу Борхерту
Я был убит. Над Россией плыла зима.
Дружище Вольфганг рыдал надо мной навзрыд.
Меня зарыли на той стороне холма.
Никто сейчас и не вспомнит, где я зарыт.
Земля промёрзла, и я в ней насквозь промёрз:
Войной нельзя ничего никогда согреть,
И мой, завёрнутый в простыни, хилый торс
Торчит из каменной почвы почти на треть.
А впрочем – пусть... Всё равно не вернусь назад.
Не важно, был я "хороший" или "плохой" –
Я умер. Умер, как сотни других солдат,
И вот – лежу под печальной, большой ольхой,
А мой товарищ, сумевший подбить КВ,
Навек остался под брюхом его литым,
И до утра, относимый слегка к Москве,
Его надгробьем был танковый чёрный дым.
Никто не верит, кому-то смешно до слёз
От жутких сказок, что я расскажу тебе.
Поверь, пожалуйста! Это со мной сбылось!
Раскрыт мой рот в бесконечной немой мольбе.
Мне страшно здесь! И – особенно – по ночам.
Сам холм, порой, содрогается, будто жив.
Земли ладони скользят по моим плечам,
Хоть после смерти, но, всё-таки, задушив.
Ольха корнями вползает в провалы ран,
Сгоревший танк издаёт дребезжащий стон...
Я слышу – истово молится лейтенант,
Зарытый рядом и видящий страшный сон.
Он твёрдо вёл нас к победе и, веришь ли,
Его слова до сих пор для меня – закон.
Согласно плану, мы в хаос, как в лес, вошли.
Весь полк мой был этим хаосом поглощён,
И я лежу, замирая от злых чудес,
Лежу минуту, и буду – бессчётный век.
Лишь воет лес, потому что он русский лес.
И снег кричит. Потому что он русский снег.
Военврач
Кровавый фартук. Капли вниз по лбу.
Страданием прокурена палатка.
Вчерашний день покоится в гробу.
На нынешнем – корявая заплатка.
Я был врачом. Я резал и сшивал,
Я доставал свинец и сталь из плоти.
Был рядом фронт. Войны девятый вал,
Идя вперёд, прошёл по нашей роте.
Мы кипятили старые бинты,
И сквозь бинты росли, стесняясь, розы –
Как знамя наше, алые, цветы.
И все кричали. Не было наркоза.
Вливая людям в глотки самогон,
Чтоб забытьём сменить на время ужас,
Мы все переходили рубикон,
Вскрывая суть, внутри от боли тужась.
Не бойся, друг, иди и посмотри –
Лоскутья кожи разметались гривой.
Я видел всё. Всё, что у нас внутри.
Внутри мы поразительно красивы.
Мы гармоничны, правильны, чисты,
И в сердце, кроме крови, есть отвага,
Любовь, молитва, битые мечты...
Ну, как не вспомнить доктора Живаго.
Жестокостью невиданной леча –
С врагами впору видеть параллели –
Клянусь высоким званием Врача:
Мы их сильнее всех тогда жалели.
Посвящается событиям в Одессе 2.05.2014
Мы это видели в фильмах о прошлой войне.
Нынче сюжеты нисходят с экранов на нас.
Снова в истерзанной страхом и горем стране
Ожили призраки прошлого. Пробил их час.
Дом подожжён, остаётся немного минут.
Прыгай в окно, ты же хочешь спастись от огня.
Тени на улице радостно замерли, ждут.
Семьдесят лет они ждали, фортуну кляня.
Маска упала. Под ней не осталось лица.
Приготовления сделаны, выбрана цель,
И, вместо касок родного для глаз образца,
Ты на секунду увидел немецкий "штальхельм".
Тени дождались, и тени наносят удар.
Почерк знаком до мурашек любому из нас.
Прадеды их, поджигая кричащий амбар,
Делали то же, что правнуки "робят" сейчас.
Дым разъедает глаза, разъедает страну.
Сволочь-История старый проходит вираж.
Ты оказался у этих событий в плену...
Некуда деться от смерти, поймавшей кураж.
Там, за окном сотни налитых заревом глаз.
Что же, шагай, хоть и будут шаги нелегки.
Прадед твой, так же, как ты в этот гибельный час,
Из полыхающей хаты бежал на штыки.
"Время в своём движении тоже сталкивается с препятствиями и терпит аварии, а потому кусок времени может отколоться и навечно застрять в какой-нибудь комнате."
Г.Г.Маркес. Сто лет одиночества.
Я – осколок эпохи, которой здесь больше не будет.
Потерпело аварию время специально для нас,
И обломки его растащили по комнатам люди,
Оправданием сделав вердикт одураченных масс.
Я – осколок, отбитый внезапным крушеньем колосса...
Нынче кажется многим забавной такая стезя,
Но я понял, что лучше не станет, когда откололся:
Погруженья империи в сумрак избегнуть нельзя.
Да, наверно, я слабый, мне быть уготовано мёртвым,
Но я формой своей сохраняю великий момент
И, подбитым врагом, но не сдавшимся «тридцатьчетвёртым»,
Я в дырявой броне заезжаю на свой постамент.
И в привычной вам всем многоликости анабиоза
Я застыл на бесчисленных улицах и площадях.
Я в квартиры проник и вошёл в повседневную прозу,
Став безмолвным арбитром в бессмысленных ваших страстях.
Я – музеев король, я – ненужная людям копейка,
Я – хрущёвка, я – Кремль, я – окончившаяся война,
Фотографий размытость, и старая добрая «лейка»,
Но желтеют страницы, и ржавчина ест ордена…
Я – осколок, я вижу сквозь годы своё пораженье.
Нас, идущих в безвременье, целая чёртова рать.
Моя форма уже не выдерживает разложенья.
Не устаньте, пожалуйста, крошки мои собирать...
* * *
Бессмысленный вечер синеет на городе штампом…
Задумалось Солнце – а может, совсем не садиться?
Тогда не зажгутся людские пародии – лампы.
И Солнце застыло – парящая жёлтая птица.
Забавно смотреть… ведь мой город приучен к туманам,
Завязшим в костях полусонных центральных кварталов.
Столетием раньше он принадлежал великанам:
В старинных домах оцените размашистость залов!
Потом потолки опускались, сминая обои,
Портреты мельчали, размеров своих не меняя,
И вот уже карлик в гудящем плацкартном вагоне
Плохие стихи запивает прокуренным чаем.
Он помнит о деде – герое большого семейства.
Он знает отца – тот уже был росточком пониже,
А сам он хорош лишь в привитом со школы лакействе:
Он «мы не рабы» не узнал из прочитанных книжек.
На что он способен, потомок большого прилива?
В статистике судеб пропала его единица.
Он – раб. Ну, хотя бы, хорошего чешского пива.
И он умудряется этим тихонько гордиться.
Полвека назад люди грызли железо зубами.
Брусчаткой медалей они могли вымостить город.
Врастали в страницы цитатами, словно дубами,
И брали Костлявую за распустившийся ворот.
Шагая по миру лицом на восход умирали,
И умерли все… Тут банальное лезет, про росы…
И кто-то считает, что нам нужен новый Гагарин,
А кто-то – что новый, погибший героем Матросов…
Они уходили вперёд, в бесконечную повесть,
Под нос напевая знакомые сызмальства песни.
И горе не в том, что все умерли – это не новость –
А в том, что они в наших душах потом не воскресли.
Тускнеют когда-то горевшие алым знамёна,
И чёрное с золотом в том же пылится чулане.
Лишь ангел с вершины когда-то гигантской колонны
На город глядит из ушедшей эпохи посланьем.
* * *
Вы любите прошлое? Старые книги в ларцах,
Казённые лица меняющих мир документов.
Приказы вождей – антидоты в бесстрастных шприцах,
Величие тех, кто с людьми говорит с постаментов.
Послушайте их, не смотрящих с тоскою назад.
Ушедшие вслед за последней великой войною
Вам скажут, что судьбы сплетаются в прочный канат,
Что вечен огонь под невечной кремлёвской стеною.
Послушайте их: сквозь года они нам говорят,
Что жизнь их однажды закончилась, не прекратившись.
По тихой команде ушедшие строятся в ряд,
И время, как Красное море, молчит, расступившись.
Но прежде, чем кануть в безвременье, каждый из них
Оставил подарок героям грядущих столетий.
Пылились на полках они, как наборы шутих.
Мы с ними играли – романтики, рыцари, дети.
Успев на прощание с миром, что нас породил,
Мы сердцем впитали желаний причудливых ворох.
Неслись наши души, как кони, не зная удил,
И путался разум в опущенных временем шторах.
Мечтая сорваться со старой привычной оси,
Мы Космос хотели вместить в человечьи объятья.
Мы верили: небо раскроется, лишь попроси.
Так нам говорили подросшие старшие братья…
Казалось, что новые горы мы вместе свернём
И первыми вылетим к новым, неведомым звёздам,
Но ржавчина съела ракеты – ей всё нипочём,
А старшие братья остались в разбомбленном Грозном.
Мы стали сильнее и даже немного мудрей,
Но, слава Гагарину, всё-таки не повзрослели.
Нам всё ещё снятся фрегаты межзвёздных морей,
Плывущие к Марсу по тридцать седьмой параллели.
И каждый из нас – своего корабля капитан,
И все бортовые журналы, как мощи, нетленны.
Нам снится Жюль Верн – он напишет последний роман
И выстрелит нами из пушки в глубины Вселенной!
Безумнее этих холодных, космических снов
Никто ничего не видал, да и вряд ли придётся!
Прекраснее нет ничего, чем увидеть богов
И кожей почувствовать жар настоящего Солнца!
Посвящается Вольфгангу Борхерту
Я был убит. Над Россией плыла зима.
Дружище Вольфганг рыдал надо мной навзрыд.
Меня зарыли на той стороне холма.
Никто сейчас и не вспомнит, где я зарыт.
Земля промёрзла, и я в ней насквозь промёрз:
Войной нельзя ничего никогда согреть,
И мой, завёрнутый в простыни, хилый торс
Торчит из каменной почвы почти на треть.
А впрочем – пусть... Всё равно не вернусь назад.
Не важно, был я "хороший" или "плохой" –
Я умер. Умер, как сотни других солдат,
И вот – лежу под печальной, большой ольхой,
А мой товарищ, сумевший подбить КВ,
Навек остался под брюхом его литым,
И до утра, относимый слегка к Москве,
Его надгробьем был танковый чёрный дым.
Никто не верит, кому-то смешно до слёз
От жутких сказок, что я расскажу тебе.
Поверь, пожалуйста! Это со мной сбылось!
Раскрыт мой рот в бесконечной немой мольбе.
Мне страшно здесь! И – особенно – по ночам.
Сам холм, порой, содрогается, будто жив.
Земли ладони скользят по моим плечам,
Хоть после смерти, но, всё-таки, задушив.
Ольха корнями вползает в провалы ран,
Сгоревший танк издаёт дребезжащий стон...
Я слышу – истово молится лейтенант,
Зарытый рядом и видящий страшный сон.
Он твёрдо вёл нас к победе и, веришь ли,
Его слова до сих пор для меня – закон.
Согласно плану, мы в хаос, как в лес, вошли.
Весь полк мой был этим хаосом поглощён,
И я лежу, замирая от злых чудес,
Лежу минуту, и буду – бессчётный век.
Лишь воет лес, потому что он русский лес.
И снег кричит. Потому что он русский снег.
Военврач
Кровавый фартук. Капли вниз по лбу.
Страданием прокурена палатка.
Вчерашний день покоится в гробу.
На нынешнем – корявая заплатка.
Я был врачом. Я резал и сшивал,
Я доставал свинец и сталь из плоти.
Был рядом фронт. Войны девятый вал,
Идя вперёд, прошёл по нашей роте.
Мы кипятили старые бинты,
И сквозь бинты росли, стесняясь, розы –
Как знамя наше, алые, цветы.
И все кричали. Не было наркоза.
Вливая людям в глотки самогон,
Чтоб забытьём сменить на время ужас,
Мы все переходили рубикон,
Вскрывая суть, внутри от боли тужась.
Не бойся, друг, иди и посмотри –
Лоскутья кожи разметались гривой.
Я видел всё. Всё, что у нас внутри.
Внутри мы поразительно красивы.
Мы гармоничны, правильны, чисты,
И в сердце, кроме крови, есть отвага,
Любовь, молитва, битые мечты...
Ну, как не вспомнить доктора Живаго.
Жестокостью невиданной леча –
С врагами впору видеть параллели –
Клянусь высоким званием Врача:
Мы их сильнее всех тогда жалели.
Посвящается событиям в Одессе 2.05.2014
Мы это видели в фильмах о прошлой войне.
Нынче сюжеты нисходят с экранов на нас.
Снова в истерзанной страхом и горем стране
Ожили призраки прошлого. Пробил их час.
Дом подожжён, остаётся немного минут.
Прыгай в окно, ты же хочешь спастись от огня.
Тени на улице радостно замерли, ждут.
Семьдесят лет они ждали, фортуну кляня.
Маска упала. Под ней не осталось лица.
Приготовления сделаны, выбрана цель,
И, вместо касок родного для глаз образца,
Ты на секунду увидел немецкий "штальхельм".
Тени дождались, и тени наносят удар.
Почерк знаком до мурашек любому из нас.
Прадеды их, поджигая кричащий амбар,
Делали то же, что правнуки "робят" сейчас.
Дым разъедает глаза, разъедает страну.
Сволочь-История старый проходит вираж.
Ты оказался у этих событий в плену...
Некуда деться от смерти, поймавшей кураж.
Там, за окном сотни налитых заревом глаз.
Что же, шагай, хоть и будут шаги нелегки.
Прадед твой, так же, как ты в этот гибельный час,
Из полыхающей хаты бежал на штыки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий