Журавлиная песня.
Опять весна. И мне все чаще видится,
Когда гляжу на журавлиный клин:
Во льдах Витим, на плёсах Белорыбица,
И рвет гранит свирепый Баргузин.
Сольюсь душою с песней журавлиною,
И улечу в глубоком забытьи
В глухую даль, таежную, старинную,
Где Ангара, где Лена, где Витим.
Ах, как хочу я к ним сейчас приблизиться,
Коснуться сердцем ледяных седин.
Здесь обо мне вздыхает Белорыбица,
Здесь ждет меня паломник Баргузин.
Куликово горе.
Памяти Вадима Негатурова
Плачет небо набатом протяжным,
Гул исходит из сердца полей.
Нынче некому выйти на стражу
Беззащитной Руси рубежей.
Нынче с витязя много ли толку.
Коль он к запаху крови привык?
Коль на князя он щерится волком.
Коль в дружине всё ругань и крик
Если в ночь перед битвой нередко
В доме споры гудят и разлад,
Разве будет рука его крепкой?
Разве ясным останется взгляд?
Да и где этот витязь? Далече.
Князь с тоскою глядит на полки.
Бог не в силе, но правда беспечно
Заплутала в изгибах реки.
Пьёт Русь.
Дмитрию Ермакову
Иссяк родник когда-то ласковый.
Изба, скрипя, сползла в овраг.
Колодец зарастает ряскою.
Где русский дух? Лишь смрад и мрак.
Пьет Русь, озлобившись в отчаянии.
Брат поит брата, сын - отца.
Без Бога, мира, покаяния.
И нет, и нет, и нет конца.
Прощай, вина, в вине забытая,
Лишь бабий рев и волчий вой...
И рожа трезвая и сытая
Маячит над печной трубой.
Вход в Иерусалим.
Прочь оковы! Забыты и рабство и страх.
Нам Господь этот день послал.
И исполнены радостью ветви в руках
И одежды у ног осла.
Посмотри, как ликует Иерусалим.
Торжествуют и стар, и млад.
Что ж печалию скованы брови, мой Сын,
Что же слезы в глазах блестят?
Мати, мати, не нужно восторга, постой.
Этот город и глух, и слеп.
В нем никто не захочет наутро со Мной
Есть из чаши вино и хлеб.
Крик: «Осанна!» - не тронет небесной тиши.
То ли будут кричать они?
Слышу я, как в Претории стены крушит
Рев несчастной толпы: «Распни!»
И не понял никто тайны вечной Христа,
Что пророкам открылась встарь:
Царь земной не вошел сквозь Златые врата,
Лишь к Голгофе небесный царь.
Литургия.
На покосившемся кресте грустит туман.
Нет никого, хоть здесь когда-то кто-то жил.
И тихий вечер посвящен в духовный сан.
Чин литургии в старой церкви отслужил.
С кадилом сумерек по храму бродит тень,
Молитв и судеб вороша водоворот.
И регент ветер, не грешивший в этот день,
На мертвом клиросе ектинии поет.
Случайный дождь на службу капельки привел.
В сакральный час вдруг осветился «Храм в пыли».
И во Святая, где когда-то был престол,
Христовы Тайны снова чашу обрели.
Свершилось. Чудо! Чудо!! Ожил храм.
Благодарение пропел на хорах гром.
И, причастившись, где-то в прошлом, где-то там,
Забытый ангел плакал бережно псалом.
Писателям моего поколения.
Ах, как недавно, помнишь, было: вышли мы.
Как сотрясали стены ветхие речами.
Как растопить хотели снег былой Зимы.
Как нараспев аудиториям кричали,
Что, мол, пора уже давно седлать коней,
И что мечи пора свои достать из ножен.
И все рядились: мы смелее, мы честней.
Мы на отцов своих продажных не похожи.
Мы все без малого пророки. Я – пророк.
И шелест крыльев, чуть прислушайся, за каждым.
Шагай за нами, россиянин, с нами Бог!
На покаянье? Вот дорога, мы укажем.
Теплись, лампада, освещая мой рассказ.
Пора «Портвейном» подкрепить былые силы.
Ведь в этой бойне беспощадной мало нас.
Нас – настоящих литераторов России.
И вдруг сегодня (как-то глупо, невзначай),
На миг очнувшись от последнего застолья,
Увидел: в вечность по тропе уходит май.
В глаза не смотрит, да и верно. Было б больно.
А на земле… Да и моя ли то земля?
Старушка плачет.
Дом темнеет кособоко.
И над развалинами псковского кремля
Бездомный мальчик, не дыша, читает Блока.
Сергий кричит во чреве матери.
Страхом объята Мария,
Чутко трепещет душа.
Средь торжества литургии
Крик прозвучал малыша.
Люди глядят друг на друга,
Нету на службе детей.
Старый священник в испуге
Стал на колени пред ней.
Кто он, младенец безвестный
Веры невидимый щит,
Что с Херувимскою песней
К небу молитву кричит?
Что в тишине повторяет
Криком чудесным своим
Тайну спасения, рая –
Возглас: «Святая Святым!»?
В страхе священник. Он болен?
Но прозревает душой:
Вот Куликовское поле,
Лаврский трезвон золотой.
Будут народы, как дети,
Голосу старца внимать,
Что до рожденья отметил
Криком Господь через мать.
Видение.
Мне вчера примерещилось вечером,
Было тихо, закат отблистал,
Может, юность бездарно-беспечная,
Позабытая, может, мечта.
Там, на шумной расцвеченной пристани
Беззаботный пока мальчуган
Открывает бутылку игристого
И вино разливает в стакан.
И смеются наивные мальчики,
И грустят неизвестно о ком.
И уходят речные трамвайчики,
Салютуя прощальным гудком.
Подождите, куда ж вы уходите,
Я же тоже ведь русский мужик,
Но не слышат меня пароходики,
Опоздавшего ровно на миг.
И скрываются в далях таинственных,
Там, где золото и бирюза.
Лишь стою я, как прежде, на пристани,
Заливая туманом глаза ...
Все пригрезилось, все померещилось.
Ночь спустилась, вернула покой.
Только рядом какая-то женщина
Горько плачет, склонясь надо мной.
Рядовой.
Леониду Ивановичу Бородину
Смешной морщинистый старик.
Прошедший... Досыта хлебнувший…
Сквозь строй деревьев и дворов
Бредет один на суд стихии.
Не удостоен, не достиг
В кровавой пляске войн минувших
Медалей, званий, орденов.
Он - рядовой солдат России.
Но если запоет набат,
Стволы потянутся к вискам
Его непредавших друзей,
Его врагов орденоносных,
То старый, верный автомат
Обнимет твердая рука,
И кровью чистою своей
Он русские окрасит росы.
Опять весна. И мне все чаще видится,
Когда гляжу на журавлиный клин:
Во льдах Витим, на плёсах Белорыбица,
И рвет гранит свирепый Баргузин.
Сольюсь душою с песней журавлиною,
И улечу в глубоком забытьи
В глухую даль, таежную, старинную,
Где Ангара, где Лена, где Витим.
Ах, как хочу я к ним сейчас приблизиться,
Коснуться сердцем ледяных седин.
Здесь обо мне вздыхает Белорыбица,
Здесь ждет меня паломник Баргузин.
Куликово горе.
Памяти Вадима Негатурова
Плачет небо набатом протяжным,
Гул исходит из сердца полей.
Нынче некому выйти на стражу
Беззащитной Руси рубежей.
Нынче с витязя много ли толку.
Коль он к запаху крови привык?
Коль на князя он щерится волком.
Коль в дружине всё ругань и крик
Если в ночь перед битвой нередко
В доме споры гудят и разлад,
Разве будет рука его крепкой?
Разве ясным останется взгляд?
Да и где этот витязь? Далече.
Князь с тоскою глядит на полки.
Бог не в силе, но правда беспечно
Заплутала в изгибах реки.
Пьёт Русь.
Дмитрию Ермакову
Иссяк родник когда-то ласковый.
Изба, скрипя, сползла в овраг.
Колодец зарастает ряскою.
Где русский дух? Лишь смрад и мрак.
Пьет Русь, озлобившись в отчаянии.
Брат поит брата, сын - отца.
Без Бога, мира, покаяния.
И нет, и нет, и нет конца.
Прощай, вина, в вине забытая,
Лишь бабий рев и волчий вой...
И рожа трезвая и сытая
Маячит над печной трубой.
Вход в Иерусалим.
Прочь оковы! Забыты и рабство и страх.
Нам Господь этот день послал.
И исполнены радостью ветви в руках
И одежды у ног осла.
Посмотри, как ликует Иерусалим.
Торжествуют и стар, и млад.
Что ж печалию скованы брови, мой Сын,
Что же слезы в глазах блестят?
Мати, мати, не нужно восторга, постой.
Этот город и глух, и слеп.
В нем никто не захочет наутро со Мной
Есть из чаши вино и хлеб.
Крик: «Осанна!» - не тронет небесной тиши.
То ли будут кричать они?
Слышу я, как в Претории стены крушит
Рев несчастной толпы: «Распни!»
И не понял никто тайны вечной Христа,
Что пророкам открылась встарь:
Царь земной не вошел сквозь Златые врата,
Лишь к Голгофе небесный царь.
Литургия.
На покосившемся кресте грустит туман.
Нет никого, хоть здесь когда-то кто-то жил.
И тихий вечер посвящен в духовный сан.
Чин литургии в старой церкви отслужил.
С кадилом сумерек по храму бродит тень,
Молитв и судеб вороша водоворот.
И регент ветер, не грешивший в этот день,
На мертвом клиросе ектинии поет.
Случайный дождь на службу капельки привел.
В сакральный час вдруг осветился «Храм в пыли».
И во Святая, где когда-то был престол,
Христовы Тайны снова чашу обрели.
Свершилось. Чудо! Чудо!! Ожил храм.
Благодарение пропел на хорах гром.
И, причастившись, где-то в прошлом, где-то там,
Забытый ангел плакал бережно псалом.
Писателям моего поколения.
Ах, как недавно, помнишь, было: вышли мы.
Как сотрясали стены ветхие речами.
Как растопить хотели снег былой Зимы.
Как нараспев аудиториям кричали,
Что, мол, пора уже давно седлать коней,
И что мечи пора свои достать из ножен.
И все рядились: мы смелее, мы честней.
Мы на отцов своих продажных не похожи.
Мы все без малого пророки. Я – пророк.
И шелест крыльев, чуть прислушайся, за каждым.
Шагай за нами, россиянин, с нами Бог!
На покаянье? Вот дорога, мы укажем.
Теплись, лампада, освещая мой рассказ.
Пора «Портвейном» подкрепить былые силы.
Ведь в этой бойне беспощадной мало нас.
Нас – настоящих литераторов России.
И вдруг сегодня (как-то глупо, невзначай),
На миг очнувшись от последнего застолья,
Увидел: в вечность по тропе уходит май.
В глаза не смотрит, да и верно. Было б больно.
А на земле… Да и моя ли то земля?
Старушка плачет.
Дом темнеет кособоко.
И над развалинами псковского кремля
Бездомный мальчик, не дыша, читает Блока.
Сергий кричит во чреве матери.
Страхом объята Мария,
Чутко трепещет душа.
Средь торжества литургии
Крик прозвучал малыша.
Люди глядят друг на друга,
Нету на службе детей.
Старый священник в испуге
Стал на колени пред ней.
Кто он, младенец безвестный
Веры невидимый щит,
Что с Херувимскою песней
К небу молитву кричит?
Что в тишине повторяет
Криком чудесным своим
Тайну спасения, рая –
Возглас: «Святая Святым!»?
В страхе священник. Он болен?
Но прозревает душой:
Вот Куликовское поле,
Лаврский трезвон золотой.
Будут народы, как дети,
Голосу старца внимать,
Что до рожденья отметил
Криком Господь через мать.
Видение.
Мне вчера примерещилось вечером,
Было тихо, закат отблистал,
Может, юность бездарно-беспечная,
Позабытая, может, мечта.
Там, на шумной расцвеченной пристани
Беззаботный пока мальчуган
Открывает бутылку игристого
И вино разливает в стакан.
И смеются наивные мальчики,
И грустят неизвестно о ком.
И уходят речные трамвайчики,
Салютуя прощальным гудком.
Подождите, куда ж вы уходите,
Я же тоже ведь русский мужик,
Но не слышат меня пароходики,
Опоздавшего ровно на миг.
И скрываются в далях таинственных,
Там, где золото и бирюза.
Лишь стою я, как прежде, на пристани,
Заливая туманом глаза ...
Все пригрезилось, все померещилось.
Ночь спустилась, вернула покой.
Только рядом какая-то женщина
Горько плачет, склонясь надо мной.
Рядовой.
Леониду Ивановичу Бородину
Смешной морщинистый старик.
Прошедший... Досыта хлебнувший…
Сквозь строй деревьев и дворов
Бредет один на суд стихии.
Не удостоен, не достиг
В кровавой пляске войн минувших
Медалей, званий, орденов.
Он - рядовой солдат России.
Но если запоет набат,
Стволы потянутся к вискам
Его непредавших друзей,
Его врагов орденоносных,
То старый, верный автомат
Обнимет твердая рука,
И кровью чистою своей
Он русские окрасит росы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий