Лунная криница
Клубятся ивы в низменных местах,
и трепетных осин роятся кроны.
Как в чистых и незамутненных снах –
туман глотает запах трав зелёных.
Местами скошены луга. Бурьян пророс
насквозь кирпичные руины.
Вдоль края света вытянулись в рост
леса деревьев, мхов и паутины.
Большой Медведицы прозрачный ковш висит,
мерцая над пологими холмами.
Простой, щемящий душу вид
посёлков с пятистенными домами.
Над крышами журчит невдалеке
на звёздном небе лунная криница.
С берёзовой серёжкой в кулаке
на белый свет мне довелось родиться.
***
Четыре места было за столом,
гулял сквозняк меж дверью и окном,
горела лампа в шестьдесят свечей
и рассыпала острия лучей,
печь сберегала тёплую золу,
висел пиджак на гвоздике в углу,
в обои въелись пятнышки чернил,
о чём-то репродуктор говорил,
в нём голос монотонен был и глух,
не будоражил и не резал слух,
а со стены, торжественен и строг,
поверх лампады возвышаясь, Бог
смотрел на мир – там двое за столом,
вполголоса о чём-то о своём
ведут беседу и спокойно ждут,
когда домой их сыновья придут.
Открылась дверь, и старший сын вошёл.
Хлопочет мать, спешит накрыть на стол.
«А ты один, сыночек?… Почему?» –
«Мать, я не сторож брату своему!»
Отец взял хлеб и к животу прижал,
и в мякоть погрузил ножа металл,
делил привычно, ровно, не спеша,
был острым нож и резал не кроша.
Проходит время, младшего всё нет –
нехорошо, ведь стынет же обед.
К еде не прикоснулась только мать.
Сын взял кусок и принялся жевать.
«На пальцах… это кровь, сынок? Что вдруг?» –
«Сегодня руку разодрал о плуг». –
«А где же рана»? – В стол упёртый взгляд. –
«Смотри в глаза и отвечай – где брат!»
Заныл в груди полупрозренья страх…
Растерянные овцы в воротах
Заблеяли и топчутся в пыли –
без пастуха они домой пришли.
Сполна постигла горе: «Как ты мог?!» –
«Нас было двое, брата выбрал Бог.
Остался я один и, может быть,
Господь меня захочет полюбить».
Отец молчал, он привыкал к беде,
дрожала крошка хлеба в бороде,
поднялся молча, – что тут говорить, –
пошёл из дома сына хоронить.
Перед иконой в трепете свечей
мать за своих обоих сыновей
молилась. День вчерашний не вернуть –
земная жизнь свой изменила путь.
Поверье
Ходит древнее поверье,
что, естественным законам
вопреки, своё покинув
место, камни вырастают,
как грибы, холодным боком
поднимаясь из земли.
Что, когда лихое время
настаёт, сдвигая корни,
они к свету выползают,
как посланцы преисподней,
знак грядущего несчастья,
и предвестники беды.
Только это заблужденье –
если камни стало видно,
то возделанное поле
уж давно осиротело,
прозябает в запустенье,
размываемо дождём.
И мозолистые руки
плодородную поверхность
по-отечески не гладят
в попеченье о посеве,
сорняки не выбирают
и комочки не рыхлят.
Значит, пахарь либо умер,
злым недугом поражённый,
либо пал на поле брани,
или против своей воли
он чужую пашет землю,
угнанный врагами в плен.
Если ж сам без понужденья
то, что предки передали,
он оставил на погибель,
то спаси от помутненья
его разум повреждённый
и помилуй его Бог.
Идол
1
Белёсый месяц смотрит свысока,
как рябью наливается река.
Лениво комары, сомлев, зудят.
Густеет разнотравья аромат.
Дрожит в реке дорожка от луны,
на берегу набухли валуны –
повыползали, обозначив круг,
и очертили заповедный луг.
Сереет, накренившись, в круге том,
замшевший камень с выбитым лицом.
Затёрло время идола черты –
видны лишь глаз овальные следы.
«Кудесник-волхв, седая борода,
скажи, зачем привёл меня сюда?
Кого зовёшь из завершённых лет,
что отзовётся, выползет на свет?»
Но слов моих не слышит волхв-старик –
он лёг на землю, к ней щекой приник,
о чём-то шепчет, заговор творя,
всё ворожит с упорством глухаря.
Встал чародей, сложил сухой костёр,
разжёг его и руки распростёр,
он заклинанье криком повторил,
чтобы проснулся каменный кумир.
Рассыпал зелье – вот полынь-трава,
она горька, как горькие слова,
плод белены ложится на огонь –
огонь костра взбесился словно конь.
Лизнуло пламя языком траву –
конь Красный заметался наяву,
вослед ему – второй конь, Вороной,
он чёрный дым обходит стороной.
Кидает пламя искры на ветру,
зверёнышами скачет по костру,
из жара пепла, отрясая прах,
конь Бледный приподнялся на ногах.
Конь Красный – и восстал на брата брат,
конь Чёрный означает мор и глад,
конь Бледный носит имя Смерть –
копыта топчут, рвут земную твердь.
Прогорклый чад уходит в вышину,
он застилает солнце и луну,
и знаком наползающей беды
мерцает в небе свет Полынь-звезды.
И пропиталась горечью земля,
и высохли окрестные поля,
и паутиной трещины пошли,
и желчь по ним сочится из земли.
Война и Голод, вьётся рядом Смерть –
танцуют кони, рвут земную твердь.
Один лишь идол не прервал свой сон –
как был, так и остался камнем он.
Изрыт, истоптан заповедный луг,
и тщатся кони выскочить за круг,
вскачь пронестись во все края земли,
то совершить, зачем они пришли.
Плюются пеной, бьются и хрипят,
то шаг вперёд, то прядают назад.
Нет воли им, несущим в мир беду,
Перешагнуть заветную черту.
2
Расплескавшись колокольцами копыт,
Белый конь по полю чистому летит,
гриву белую раскинул, и притом
Землю-Матушку накрыл он, как шатром.
Заслоняет грива злой полынный свет –
лютой участи пути-дороги нет.
Силы тёмные попятились к углям,
растворились, словно морок по углам.
Первым, Красный догорел огнём простым,
следом Чёрный испарился, словно дым,
а последним сгинул Бледный с глаз долой,
оседая серым пеплом и золой.
А когда уже развеял ветер прах,
Белый конь, взлетев, растаял в облаках.
Там, где он, запечатлел, оставил след,
льётся Солнца лучезарный ясный свет.
До небес струёй дотронулась река,
распахнулись, как завесы облака,
и купается в лазоревой дали
церковь белая в излучине Нерли.
Лебяжий Усад
«Свое название [«Лебяжий Усад, Нагиши тож»] это село получило от того, что в этой местности, некогда покрытой густыми лесами, водилось весьма много лебедей с одной стороны, а с другой стороны в лесу был притон разбойников, которые часто грабили путников, обирая их донага».
П. И. Малицкий «Приходы и церкви Тульской епархии».Тула, 1895.
Вот Лебяжий Усад –
влажным светом полно сочетание слов.
Обернуться назад
в сокровенные дни основанья основ.
И крылом провести
тонкий луч на зерцале пруда.
Передышка в пути
на воде не оставит следа.
Точит нож
в ближней роще таящийся тать.
Лебедь с боку похож
на забытую буквицу ять.
Перерезана шея
поперечной чертой, как клинком.
Переломлено время
об колено бесстыдным врагом.
Лебединая стая
свой полёт бесконечный верши!
Камышом зарастая,
ждут пруды у села Нагиши.
Клубятся ивы в низменных местах,
и трепетных осин роятся кроны.
Как в чистых и незамутненных снах –
туман глотает запах трав зелёных.
Местами скошены луга. Бурьян пророс
насквозь кирпичные руины.
Вдоль края света вытянулись в рост
леса деревьев, мхов и паутины.
Большой Медведицы прозрачный ковш висит,
мерцая над пологими холмами.
Простой, щемящий душу вид
посёлков с пятистенными домами.
Над крышами журчит невдалеке
на звёздном небе лунная криница.
С берёзовой серёжкой в кулаке
на белый свет мне довелось родиться.
***
Четыре места было за столом,
гулял сквозняк меж дверью и окном,
горела лампа в шестьдесят свечей
и рассыпала острия лучей,
печь сберегала тёплую золу,
висел пиджак на гвоздике в углу,
в обои въелись пятнышки чернил,
о чём-то репродуктор говорил,
в нём голос монотонен был и глух,
не будоражил и не резал слух,
а со стены, торжественен и строг,
поверх лампады возвышаясь, Бог
смотрел на мир – там двое за столом,
вполголоса о чём-то о своём
ведут беседу и спокойно ждут,
когда домой их сыновья придут.
Открылась дверь, и старший сын вошёл.
Хлопочет мать, спешит накрыть на стол.
«А ты один, сыночек?… Почему?» –
«Мать, я не сторож брату своему!»
Отец взял хлеб и к животу прижал,
и в мякоть погрузил ножа металл,
делил привычно, ровно, не спеша,
был острым нож и резал не кроша.
Проходит время, младшего всё нет –
нехорошо, ведь стынет же обед.
К еде не прикоснулась только мать.
Сын взял кусок и принялся жевать.
«На пальцах… это кровь, сынок? Что вдруг?» –
«Сегодня руку разодрал о плуг». –
«А где же рана»? – В стол упёртый взгляд. –
«Смотри в глаза и отвечай – где брат!»
Заныл в груди полупрозренья страх…
Растерянные овцы в воротах
Заблеяли и топчутся в пыли –
без пастуха они домой пришли.
Сполна постигла горе: «Как ты мог?!» –
«Нас было двое, брата выбрал Бог.
Остался я один и, может быть,
Господь меня захочет полюбить».
Отец молчал, он привыкал к беде,
дрожала крошка хлеба в бороде,
поднялся молча, – что тут говорить, –
пошёл из дома сына хоронить.
Перед иконой в трепете свечей
мать за своих обоих сыновей
молилась. День вчерашний не вернуть –
земная жизнь свой изменила путь.
Поверье
Ходит древнее поверье,
что, естественным законам
вопреки, своё покинув
место, камни вырастают,
как грибы, холодным боком
поднимаясь из земли.
Что, когда лихое время
настаёт, сдвигая корни,
они к свету выползают,
как посланцы преисподней,
знак грядущего несчастья,
и предвестники беды.
Только это заблужденье –
если камни стало видно,
то возделанное поле
уж давно осиротело,
прозябает в запустенье,
размываемо дождём.
И мозолистые руки
плодородную поверхность
по-отечески не гладят
в попеченье о посеве,
сорняки не выбирают
и комочки не рыхлят.
Значит, пахарь либо умер,
злым недугом поражённый,
либо пал на поле брани,
или против своей воли
он чужую пашет землю,
угнанный врагами в плен.
Если ж сам без понужденья
то, что предки передали,
он оставил на погибель,
то спаси от помутненья
его разум повреждённый
и помилуй его Бог.
Идол
1
Белёсый месяц смотрит свысока,
как рябью наливается река.
Лениво комары, сомлев, зудят.
Густеет разнотравья аромат.
Дрожит в реке дорожка от луны,
на берегу набухли валуны –
повыползали, обозначив круг,
и очертили заповедный луг.
Сереет, накренившись, в круге том,
замшевший камень с выбитым лицом.
Затёрло время идола черты –
видны лишь глаз овальные следы.
«Кудесник-волхв, седая борода,
скажи, зачем привёл меня сюда?
Кого зовёшь из завершённых лет,
что отзовётся, выползет на свет?»
Но слов моих не слышит волхв-старик –
он лёг на землю, к ней щекой приник,
о чём-то шепчет, заговор творя,
всё ворожит с упорством глухаря.
Встал чародей, сложил сухой костёр,
разжёг его и руки распростёр,
он заклинанье криком повторил,
чтобы проснулся каменный кумир.
Рассыпал зелье – вот полынь-трава,
она горька, как горькие слова,
плод белены ложится на огонь –
огонь костра взбесился словно конь.
Лизнуло пламя языком траву –
конь Красный заметался наяву,
вослед ему – второй конь, Вороной,
он чёрный дым обходит стороной.
Кидает пламя искры на ветру,
зверёнышами скачет по костру,
из жара пепла, отрясая прах,
конь Бледный приподнялся на ногах.
Конь Красный – и восстал на брата брат,
конь Чёрный означает мор и глад,
конь Бледный носит имя Смерть –
копыта топчут, рвут земную твердь.
Прогорклый чад уходит в вышину,
он застилает солнце и луну,
и знаком наползающей беды
мерцает в небе свет Полынь-звезды.
И пропиталась горечью земля,
и высохли окрестные поля,
и паутиной трещины пошли,
и желчь по ним сочится из земли.
Война и Голод, вьётся рядом Смерть –
танцуют кони, рвут земную твердь.
Один лишь идол не прервал свой сон –
как был, так и остался камнем он.
Изрыт, истоптан заповедный луг,
и тщатся кони выскочить за круг,
вскачь пронестись во все края земли,
то совершить, зачем они пришли.
Плюются пеной, бьются и хрипят,
то шаг вперёд, то прядают назад.
Нет воли им, несущим в мир беду,
Перешагнуть заветную черту.
2
Расплескавшись колокольцами копыт,
Белый конь по полю чистому летит,
гриву белую раскинул, и притом
Землю-Матушку накрыл он, как шатром.
Заслоняет грива злой полынный свет –
лютой участи пути-дороги нет.
Силы тёмные попятились к углям,
растворились, словно морок по углам.
Первым, Красный догорел огнём простым,
следом Чёрный испарился, словно дым,
а последним сгинул Бледный с глаз долой,
оседая серым пеплом и золой.
А когда уже развеял ветер прах,
Белый конь, взлетев, растаял в облаках.
Там, где он, запечатлел, оставил след,
льётся Солнца лучезарный ясный свет.
До небес струёй дотронулась река,
распахнулись, как завесы облака,
и купается в лазоревой дали
церковь белая в излучине Нерли.
Лебяжий Усад
«Свое название [«Лебяжий Усад, Нагиши тож»] это село получило от того, что в этой местности, некогда покрытой густыми лесами, водилось весьма много лебедей с одной стороны, а с другой стороны в лесу был притон разбойников, которые часто грабили путников, обирая их донага».
П. И. Малицкий «Приходы и церкви Тульской епархии».Тула, 1895.
Вот Лебяжий Усад –
влажным светом полно сочетание слов.
Обернуться назад
в сокровенные дни основанья основ.
И крылом провести
тонкий луч на зерцале пруда.
Передышка в пути
на воде не оставит следа.
Точит нож
в ближней роще таящийся тать.
Лебедь с боку похож
на забытую буквицу ять.
Перерезана шея
поперечной чертой, как клинком.
Переломлено время
об колено бесстыдным врагом.
Лебединая стая
свой полёт бесконечный верши!
Камышом зарастая,
ждут пруды у села Нагиши.
Комментариев нет:
Отправить комментарий