Смерть пацифиста
… Несколько последних дней капитан быстроходной «Глории» Пол Нолан не мог разглядеть с бака даже гюйс-шток на собственном бушприте — такой густой и непроглядный стелился по воде туман.
А что уж говорить о тех, кто гнался за Счастливчиком Ноланом и его командой! Теперь погоня шла вслепую — в этом «молоке» можно было красться едва ли не на ощупь. Тому, кто первым увидит беглецов, командир «Сан Хуан Батиста» Алехандро Виланова пообещал нераспечатанную бутыль рома.
И вот, когда отчаявшись настигнуть беглецов, испанцы собирались было убраться восвояси, на их счастье, ночью разыгралась чудовищная гроза, в считанные мгновения растерзав клочья тумана. Молнии то и дело рассекали чернильное небо, и в этих ярких вспышках юный впередсмотрящий Педро из Кордовы честно заработал свой ром, сумев разглядеть за грядой волн с пенными гребешками прямые паруса корвета-беглеца.
Марсовые на «Глории» еще раньше обнаружили погоню. Противник был недалеко, всего в четырех-пяти кабельтовых по корме. Он шел теперь под всеми парусами на хорошей скорости, позвякивая рындой, с горящими огнями, не таясь.
И тогда капитан Нолан решил использовать свой проверенный способ для обмана преследователей. На корме закрепили старый парус с ненужным хламом таким образом, чтобы он, погруженный в воду, как можно сильнее замедлял ход корвета. Расчет был прост — подобно тому, как животное притворяется раненым и, подпустив поближе врага, из добычи внезапно превращается в хищника, так и Нолан готовил свой корабль к неожиданной для соперника перемене роли. Перед самым рассветом экипаж «Глории» благополучно осуществил задуманное, тайно усилил вооружение на юте и как следует изготовился к драке…
Андрей Кириллович отложил написанное, еще раз пробежался по тексту глазами, надел колпачок на чернильную ручку и сладко потянулся. С компьютером он отлично ладил, но после того как однажды потерял пять уже правленых глав из-за каприза Windows, начал писать чернилами на хорошей бумаге. При этом все правки старался делать в голове, чтобы не черкать на красивых белых листах с аккуратными строчками.
Андрей Кириллович Свечеревский был филологом и по образованию, и по призванию. Ему было сорок семь лет и до последнего времени он работал библиотекарем в городской библиотеке. Вот уже полгода, как Андрей Кириллович числился безработным. Нет, это его не тяготило. Его любимая племянница Аришка вышла замуж за обеспеченного датчанина и подарила дядюшке квартиру у моря. Андрей Кириллович не переехал в солнечный город, но эта квартира, сданная внаем, кормила его круглый год. Вот так из обычного библиотекаря он превратился в рантье, о которых до этого знал только из книг.
Книги! Без их запаха, этого, ни с чем не сравнимого книжного аромата, который знаком всем библиофилам, он не мог представить своей жизни. Началось это еще в детстве из-за обычного детского страха. Его страх не был боязнью чего-то определенного, скорее, постоянным предчувствием нехорошего.
Тревожным ожиданием вечера.
Напряженным угадыванием этажа, на который поднимается лифт.
Определением степени опьянения по вставляемому в дверь ключу или первым словам, произнесенным в прихожей.
Трудно сказать, что было хуже — мучительное ожидание неминуемого скандала или сам скандал. С криком, слезами и кулаками. Маленький кудрявый мальчик с трясущимися ручонками и колотящимся сердчишком всегда находился посередине. На линии огня. Поочередно обращаясь к воюющим сторонам. Захлебываясь рыданиями, он умолял это прекратить. Он хотел, чтобы ад поскорее закончился, чтобы наступила тишина и он смог бы скрыться в своей комнате и там забыться сном.
А следующим вечером все повторялось сначала.
«Блаженны миротворцы…»
Он не озлобился, не замкнулся в себе, не связался с дурной компанией, не изменил отношения к родителям, просто раньше обычного проявил склонность к философии и подростком уже читал Монтеня и Шопенгауэра, часто не понимая прочитанного из-за отсутствия житейского опыта.
Книги стали для него порталами в иные миры. Его успокоительным средством и средством скрыться от реальности.
Благодаря книгам, он рос мечтателем и фантазером. Шагая с мамой по темным улицам, он заглядывал в светящиеся окна. Казалось, что за этими окнами с теплым неярким светом бра, наверняка должен царить желанный мир сказочного уюта и покоя. Особенно, если эти окна были на первом этаже, а уж тем более, если они смотрели из эркера. За занавесками виднелись полки с книгами, и книги эти были старинные, с яркими картинками, непременно про рыцарей. И так хотелось взять эту книгу, забраться с ногами на тахту, стоящую в этом самом эркере, и в уютном свете торшера перелистывать страницы, следя за приключениями бесстрашного Иванхое.
Он вырос и мечтал построить для себя такой же уютный мирок тишины, гармонии и покоя.
Но женившись, вдруг открыл для себя, что у его жены оказались другие взгляды на жизнь, она иначе представляла себе уютный мирок и гармонию. Через год они расстались.
А построить такой мир самому было не под силу, не хватало слагаемых. И тогда краеугольным камнем стало не тихое семейное счастье, а книги. Из-за книг он больше так и не женился — ни одна женщина не смогла бы вынести такого количества соперниц.
Днем книги были его работой. Вечера он проводил в компании старинных фолиантов. Он был их доктором, лечил пожилые и потрепанные экземпляры: подклеивал, сшивал, заново переплетал. Относясь к книгам трепетно, как к живым сущностям, он желал такого же к ним отношения и от других. Желал, но не требовал. Андрей Кириллович был очень мягким человеком, не способным потребовать, не способным повысить голос, не способным отказать, не способным обидеть. Телевизор он почти не смотрел, но если вдруг случайно попадал на «Осенний марафон», тут же переключал на другой канал — уж очень много общих черт было у него с Бузыкиным. За исключением отношений с женщинами.
Тем не менее, он давно привык к себе такому — покорному, смиренному, безропотному - и переделывать себя не пытался. Так проходила жизнь. Казалось, что Андрей Кириллович живет, словно пишет черновик, надеясь потом переписать набело.
… Капитан Нолан решил сам спуститься вниз, чтобы оценить размеры пробоин, полученных при абордаже. На канонирской палубе матросы дрались банниками для чистки стволов — силы и тут были неравны. Нолан спустился еще ниже и, заглянув в трюм, сразу понял, что его корабль обречен.
Он велел раненому боцману подготовить взрыв порохового склада, пока туда не добралась вода, а сам устремился наверх — проверить, надежно ли сцеплены два корабля, и убедиться, что «Сан Хуан Батиста» непременно разделит горькую участь его «Глории».
Оказавшись на залитой солнцем палубе, капитан Нолан попытался в дыму сражения найти командира неприятеля — сеньора Виланова. Однако, поняв, что это не так- то просто, принял бой с двумя испанскими офицерами, обнажив свою абордажную саблю. С одним из них удалось разделаться тотчас, разрубив каналью от плеча до пояса, а со вторым завязался нешуточный поединок. Оба противника были уставшими и измотанными, однако Нолан, захваченный азартом боя, на время даже забыл, что в трюме уже пошел последний отсчет, и оба корабля вот-вот взлетят на воздух. Споткнувшись о распростертое на палубе чье-то тело, Нолан пропустил отчаянный выпад испанца, который, изловчившись, сумел выбить оружие из рук английского капитана! Казалось, судьба поединка уже предрешена, и мерзкая улыбка рептилии заиграла на влажных тонких губах испанца, но неожиданно раздался грохот выстрела. Офицер качнулся, опустил недоуменный взгляд на дымящуюся рану в груди и рухнул на палубу.
У Нолана мелькнула мысль, что не зря все же команда дала своему капитану прозвище Счастливчик. Он благодарно махнул рукой марсовому Малышу Эндрю, чей точный выстрел с мачты оборвал жизнь самоуверенного испанца.
И тут палуба «Глории» округло выгнулась, создав на мгновение впечатление, что корабль набрал побольше воздуха перед тем, как оглушительно чихнуть. В тот же миг над лазурной гладью воды громыхнуло так мощно и громко, что, казалось, этот чудовищный взрыв должны были слышать по обе стороны океана...
Когда в его стране начались нестроения — сначала революция, а потом и гражданская война - он старался не замечать происходящего вокруг. У него были дела поважнее — он начал писать свою первую большую повесть. Мысль написать повесть про паруса, сокровища, приключения, отвагу, благородство и настоящую мужскую дружбу пришла к нему не так давно. Всякий, кто в детстве был мечтателем и фантазером, в юности филологом, и всю жизнь книголюбом, непременно пробовал свои силы на писательской ниве. Не стал исключением и Андрей Кириллович. Сначала он писал лишь небольшие рассказы и эссе, но со временем почувствовал, что ему тесно в узких рамках малой формы. Поэтому сразу решил вырваться на бескрайний морской простор. Правда название повести пока никак не получалось придумать.
К своим способностям рассказчика он относился критически, с изрядной долей здорового скепсиса, но к уже готовым своим текстам питал на редкость трепетные чувства. Относился к ним нежно — как творец к своим творениям.
Кроме того, как каждая не вполне реализованная творческая личность, Андрей Кириллович не был чужд тщеславия. И рассматривал возможность публикации своей повести или даже выход отдельной книги как билетик от забвения если не в Вечность, то хотя бы лет на 200-300 в грядущее.
А тем временем война подобралась вплотную к его городу. И как он ни старался делать вид, что это его не касается, суровые обстоятельства все настойчивее стучались в его дверь. Он не принимал ничью сторону в гражданском конфликте, считая себя убежденным пацифистом, сторонником толстовского "непротивления злу насилием", поэтому войну как средство решения противоречий решительно отвергал, считая ее чудовищным атавизмом. При таких миролюбивых убеждениях он не был религиозным человеком—так же, как Толстому, ему были чужды холодные церковные догматы. Он считал себя человеком широких взглядов — в его картине мира хватало места и древнему индуизму, и экзотическому шаманизму и пантеону славянских богов. Однако непротивление злу было его девизом, оно, казалось, идеально совпадало с его мировоззрением.
… Два с лишним месяца прошло с тех пор как Счастливчику Нолану, чудом спасшемуся после взрыва, удалось добраться на обломке мачты до одного из безлюдных островов недалеко от Азорского архипелага. Два месяца минуло с того дня, когда англичанин обнаружил, что он не единственный, кто сумел спастись. Волею небес испанский капитан тоже выжил в том страшном бою и сумел добраться до того же острова, влекомый морским течением.
Два месяца длилась их непримиримая вражда, не способная перерасти в кровавую драму только лишь из-за отсутствия серьезного оружия. Камни, лук со стрелами, ямы-ловушки — все было испробовано, однако безуспешно. За эти два месяца противостояния соперники изучили друг друга, пожалуй, лучше, чем знали себя сами. Нолан облюбовал себе пещеры на западной оконечности острова, а Виланова забрался в чащу возле северного берега. За время, проведенное на острове, испанец видел вдалеке парус лишь однажды, а Нолан не видел вовсе. Однако надежды на спасение никто из них и не думал терять. Каждый тайно занимался постройкой плота, чтобы продолжить плавание на северо-восток и достичь обитаемых мест на Азорах.
Однажды в жаркий полдень, когда оба жителя острова обычно отправлялись на послеобеденную сиесту, погода вдруг стремительно начала портиться. Большие белоснежные облака стали сбиваться в свинцовые тучи, порывы ветра валили с ног, в густой зелени затихли птицы, и через четверть часа сделалось темно, как поздним вечером. В воздухе воцарилось тревожное напряжение. Наконец небеса разверзлись, и на остров хлынули потоки воды. Даже видавший в жизни всякое Пол Нолан не смог припомнить такого библейского ливня.
Это тропическое буйство стихии закончилось едва ли не так же внезапно, как и началось. Птицы снова радостно запели, а в пещере, в которой укрылся англичанин, стала слышна капель, многократно умноженная каменными сводами и стенами. Нолан вышел из своего убежища на свет, но глаза, привыкшие к полумраку, не смогли вовремя разглядеть ветку, лежавшую возле входа. Он наступил на мокрые листья, и, поскользнувшись, потерял равновесие и упал с десятифутовой высоты на мокрые камни. Нестерпимая боль в ноге пронзила жгучей молнией, и англичанин потерял сознание.
Он очнулся, не понимая, сколько прошло времени. Попробовал пошевелиться и снова почувствовал жгучую боль в ноге, на этот раз не такую острую. Ему показалось, что по камням скользнула чья-то тень, и сердце учащенно забилось, предчувствуя недоброе. И точно! Заросшее курчавой черной бородой лицо испанского капитана нависло над ним. Англичанин застонал с досады и понял, что это последнее, что он видит в своей жизни …
Город постепенно из прифронтового превратился в блокадный и стал мишенью для артиллерии. Снаряды пока ложились в пригородах. Андрей Кириллович с удивлением вдруг обнаружил, что продуктов на рынке почти не стало. А те, что были, стоили небывалых денег. Он купил у спекулянтов целую сумку консервов и круп и, отгоняя от себя невеселые мысли, шел домой, когда заметил жалкую сутулую фигурку старика. Тот стоял в тени под большой липой, на газетке перед ним были разложены книги. Нелепый в такую жару бежевый плащ, весь в непонятных разводах, придавал хозяину еще большую трагичность, а его обреченный взгляд из-под стареньких очков с сильными диоптриями просто разрывал сердце от жалости. Андрей Кириллович приветливо поздоровался с несчастным продавцом книг и только тут заметил золотые «яти» на коленкоровых переплетах. Испытывая знакомую дрожь охотника, обнаружившего дичь, Андрей Кириллович надел очки, нагнулся и пристальней вгляделся в названия. У каждого любителя букинистики хоть однажды была такая история, когда ему казалось, что он нашел свой Клондайк. Сейчас эта история случилась с Андреем Кирилловичем. На газетке лежали книги издательства Сойкина в отличном состоянии. Тут были Поль Д’Ивуа, Луи Буссенар, Луи Жаколио, Эмилио Сальгари, Карл Верисгофер и подшивка журнала «Мир приключений» за несколько дореволюционных лет в издательских переплетах. Все книги были великолепно иллюстрированы.
Облизнув пересохшие от волнения губы, Андрей Кириллович спросил:
— Простите, а что вы просите за эти книги? Вам нужны деньги или продукты?
Старик в плаще смущенно произнес:
— Я знаю, что сейчас у всех плохо с деньгами, поэтому прошу хотя бы тысячу гривен. Я бы за так отдал в хорошие руки, это же не просто книги, а мои друзья, друзей нельзя продавать но…
Старик закашлялся и виновато пояснил:
— Мне просто надо в Россию уехать, к своим, меня там ждут.
Андрей Кириллович взволнованно воскликнул:
— Ну что вы?! Как же так?! Одна такая книга год назад стоила бы больше, а тут…
— Год назад мы жили в другой стране, — произнес старик, подняв глаза на собеседника.
У Андрея Кирилловича тем временем уже созрел план. Он сказал:
— Пожалуйста, я вас очень прошу — никуда не уходите! Я быстро сбегаю домой за деньгами. Я тут рядом живу — всего квартал, я мигом! Я куплю у вас все книги! Только никуда не уходите!
И побежал домой так быстро, как только мог. Он часто замечал, как неуклюже и даже неэстетично смотрится немолодой бегущий человек. Особенно, если он без спортивного костюма, если полноват и лыс и если в руках у него здоровенная сумка, набитая консервами. Но ему было сейчас наплевать на эстетику, он хотел достать из загашника пятьсот долларов и поскорей отдать их старику, пообещав, что книгам теперь будет очень хорошо. Как дома. Ну, или почти как дома. Он влетел к себе на крыльцо, быстро отпер дверь, закинул сумку в прихожую, не разуваясь, вбежал в комнату, схватил деньги, секунду подумал, взял из сумки пару банок мясных и рыбных консервов и, задыхаясь, пустился бегом назад.
Он уже видел старика и на бегу придумывал, что он сейчас ему скажет, когда в небе раздался незнакомый свист. Снаряд угодил прямо под липу. В то самое место, где только что стоял старик и лежали его книги. Андрей Кириллович даже не заметил, как сам оказался на земле. Когда он поднялся, из ушей у него шла кровь, а вокруг были чужие люди. Пошатываясь, он подошел к воронке. От старика остался лоскут бежевого плаща. От книг не осталось ничего.
Дальнейшее Андрей Кириллович помнил плохо. Его подхватили под руки какие-то люди и повели в ближайший подвал. Там они переждали обстрел. У него что-то спрашивали, он что-то отвечал. Сосед по улице, симпатичный полковник в отставке, сетовал на то, что Андрей Кириллович не вступает в ополчение. Спрашивал, не сектант ли он? Андрей Кириллович отвечал, что он пацифист и ненавидит войну. Когда обстрел закончился, все разошлись по домам.
Свечеревский долго не мог уснуть, считая виновным в смерти несчастного старика исключительно себя. Ведь это он просил его никуда не уходить! Под утро он забылся тяжелым сном. Несколько следующих дней находился в подавленном состоянии. Писать не мог, хотя для завершения повести оставалось написать всего одну главу и эпилог.
В эти дни он много размышлял о смерти. Порой вся жизнь человека с его радостями и горестями, взлетами и падениями, открытиями и разочарованиями, любовью и предательством, страстями и озарениями, вся эта неохватная уникальная Вселенная вмещается в маленькое тире между двумя датами — рождения и смерти. И когда очередная Вселенная схлопывается, мир не содрогается от ужаса этой невосполнимой потери. Не скорбит вместе с родными и не молится об упокоении. Он просто не замечает этого. И спешит дальше, весело жуя чипсы, запивая пивом, принимая таблетки для потенции и пользуясь исключительно мягкой туалетной бумагой.
И зачастую только мертвые профили в социальных сетях напоминают миру о том, что был такой неприметный человек.
Как-то под вечер зашел сосед-полковник и предупредил, что в городе появились боевики нацгвардии и мародеры. Советовал хорошенько запирать калитку и входную дверь, а по возможности завести большую злую собаку.
Боевики явились к нему на следующий день, поздним вечером. Они выбили дверь, ввалились толпой в сапогах, дыша перегаром и воняя чесноком и кирзой. По разговору стало понятно, что они знают о старинных книгах и пришли именно за ними. Тощий прыщавый подонок отделился от остальных и двинулся на Свечеревского. Сомнений в его намерениях не оставалось. Андрей Кириллович снял очки, решительно поднялся с кресла и подобрался, как зверь перед решающим прыжком. Однако перешагнуть через себя и ударить по лицу существо, так похожее на человека, он так и не смог. Толкнул двумя руками в грудь что есть силы. Тот повалился на остальных, встал, недобро ощерился, сверкнув железным зубом, и кинулся на хозяина дома. Андрей Кириллович сумел использовать превосходство в весе и отбил нападение. Тогда незваные гости навалились впятером, двое скрутили руки, двое били сзади по ногам, заставляя стать на колени. Прыщавый подошел к Андрею Кирилловичу, дерзко взглянул своими рыбьими глазами и со всей силы ударил прикладом в лицо.
Андрей Кириллович пришел в себя в саду возле дома. А точнее, возле того, что от него осталось. Светало. Дом догорал. Вместе с несколькими тысячами его друзей в коленкоровых, кожаных и бумажных переплетах. Вместе с его рукописями в единственном экземпляре. Вместе с его билетами в грядущее. Он сидел на земле, прижавшись спиной к стволу старой яблони, которую посадил еще его покойный отец. Глаза были полны слез то ли от дыма, то ли от горя. Жутко болела голова.
Под утро к нему пришла мысль, поразившая своей простой очевидностью. Если он с такой любовью и нежностью относился к своим бездушным творениям на бумаге, если готов был защищать их до хрипоты и драться за них до крови, то как же неистово должен любить Творец тех, кого Он создал, кого вызвал своей волей из Небытия! Всех до единого — черных и белых, добрых и злых, праведников и грешников!
Едва дождавшись рассвета, он побрел в сторону центра. Завидев людей с георгиевскими ленточками на груди и рукавах, он направился к ним. Подойдя к одному из них, он обратился севшим от волнения голосом:
— Простите, пожалуйста, где я могу записаться в ополчение?
Человек в камуфляже обернулся, им оказался сосед-полковник. С интересом взглянув на Андрея Кирилловича, спросил:
— В ополчение? Что же повлияло на ваше решение, если не секрет? Вы же, как мне помнится, были противником насилия.
Андрей Кириллович поправил очки и твердым голосом произнес:
— Обстоятельства изменились. Сегодня во мне убили пацифиста.
… Если вам доведется когда-нибудь по пути в Новый Свет посетить Азорский архипелаг, не поленитесь и непременно побывайте на острове Пику. Там найдите толкового провожатого, и пусть он расскажет вам про достопримечательности нашего острова.
Вам обязательно покажут вулкан по имени Пику. Повезут верхом на высокое плато, на котором почти нет деревьев. Остановятся у озера. Потом снова спустятся вниз и непременно отведут посмотреть на кладбище, что стоит на самом берегу. Покажут церковь за этим кладбищем. А на главной площади неподалеку от церкви вы увидите большую гостиницу, в которой останавливаются все гости острова. На первом этаже этой гостиницы вы найдете самую лучшую таверну на всех Азорах, клянусь честью!
Вечером в таверне вы всегда встретите двух веселых стариков, которые наплетут вам, что они бывшие капитаны, и что они нашли пиратский клад на одном из западных островов, и что они друг другу не раз спасали жизнь, и даже, что они и есть хозяева этой таверны и гостиницы! Хоть по-португальски они оба говорят с акцентом и заливают, что родом не из этих мест, я вам голову даю на отсечение — это наши земляки! И плуты, каких свет не видывал! Так что не смейте верить ни единому их слову!
Кстати, я забыл сказать, гостиница и таверна носят странное название «Полеандро Виланолан»!
Хотя чего только не бывает на наших островах!
Молитва капитана Сумбатова
Князю Георгию Сумбатову было немногим больше сорока, однако выглядел он гораздо старше своих лет. Крепкая коренастая фигура воина-пехлевана выдавала его кавказское происхождение. Тонкие в юности черты лица с годами огрубели, морщины прочертили борозды на лбу, а седая борода и густая серебристая шевелюра сделала его больше похожим на восточного мага, чем на потомственного дворянина. Сам Георгий признавал, что он здорово похож на своих предков, пришедших на Русь извилистым путем из Византии.
Несмотря на то, что многие его ровесники уже носили полковничьи погоны, Георгий все еще ходил в капитанах, и виной тому послужила давняя дуэль с князем Козловским.
Они оба тогда были в одном звании. Поручик Козловский слыл среди офицеров заносчивым и избалованным хамом, а Жорж, как называли Сумбатова приятели-сослуживцы, напротив, был душой компании. Как-то вечером Козловский, будучи навеселе, принялся задевать Георгия по поводу его происхождения. Приводя в пример свою безукоризненную родословную, восходящую к Рюрику, Козловский стал подтрунивать над княжеским титулом Сумбатова. Георгий, зная отвратительный нрав этого Рюриковича, с улыбкой отвечал, что они, дескать, не борзые щенки на смотре охотничьих собак, и ни к чему им чистотой крови меряться. Козловский с гаденьким смешком высказался, что на Кавказе всегда так: имеющий двух коров и трех баранов уже считается князем. Георгий оставался внешне спокоен. И лишь когда Козловский стал выдвигать предположения касательно нравов византийских женщин и, в частности, предков Георгия по женской линии, желваки на небритых щеках Сумбатова угрожающе задвигались. Рубикон был перейден и неминуемый вызов был сделан.
Стрелялись ранним утром на пятнадцати шагах одновременно старым однозарядным дуэльным Лепажем. Георгий был отходчив и поутру уже не собирался убивать соперника, но примерно наказать наглеца было необходимо. Козловский был ранен в ногу и потерял много крови.
За сим последовало неприятное разбирательство, и только личное вмешательство полковника Станислава Артемьевича У-го, начальника Георгия, помогло Сумбатову избежать сурового наказания. Однако случай этот время от времени всплывал где-то наверху и служил существенным препятствием к продвижению его военной карьеры.
Как бы то ни было, полковник У-ий доверял капитану Сумбатову, офицеру по особым поручениям штаба контрразведки Восточного фронта, самые ответственные задания. Всего несколько человек в штабе знали, что захват германского легкого крейсера «Магдебург» в конце августа 1914 года, его посадка на мель вблизи острова Осмуссаар на Балтике и арест всего экипажа не были случайностью. Это была тщательно спланированная операция российских контрразведчиков с целью захвата SKM, «Книги сигналов германского императорского флота». Координировал операцию на месте находившийся на крейсере Балтийского флота «Паллада» штабс-капитан Сумбатов. По итогам операции он был представлен к Святому Георгию III степени, однако именной орден в этот раз не получил, зато по представлению начальника контрразведки Балтийского флота наконец получил запоздалое звание капитана.
Когда в Страстную Субботу 3 апреля 1915 года недалеко от Одессы затонул турецкий бронепалубный крейсер «Меджидие», Сумбатов был незамедлительно откомандирован на Черное море. Найденная на борту поднятого крейсера еще одна «Сигнальная книга» также была записана в послужной список Георгия. Он же сопровождал ее в Морской генеральный штаб в Петрограде. У-ий, к тому времени уже генерал-майор, ходатайствовал о внеочередном получении Сумбатовым воинского звания — подполковник, но и на этот раз пришел отказ.
В том самом путешествии в Петроград, для того чтобы сбить со следа германскую разведку, которая преследовала Георгия по пятам, один отрезок пути пришлось преодолевать на аэроплане. Сумбатов впервые тогда поднялся в небо. Пилот аэроплана из-за формы принял Георгия за морского офицера и решил проверить того на прочность. Он коршуном нырял вниз и взмывал в синюю высь белым лебедем, закладывал крутые развороты и, отчаявшись растрясти «моряка», однажды даже выполнил петлю. Георгий был вне себя от охватившей его радости полета! Это было ни с чем несравнимое чувство: ветер свистел в ушах, бил в лицо и трепал его белую бороду! Георгий, расставив руки в стороны, кричал во весь голос, как мальчишка, испытывая непередаваемый дикий восторг!
После этого он использовал каждую малейшую возможность, чтобы подняться в небо. Вел себя поспокойнее, но в душе восторгался не меньше, чем в первый раз. Генерал У-ий знал о новой страсти своего офицера и всячески старался поощрять это его увлечение — отправлял, когда это было возможно, на аэроплане и даже советовал Георгию после войны выучиться на авиатора —генерал хотел максимально отвлечь Сумбатова от переживания личного горя.
Семья Георгия погибла в столице Британии 8 сентября 1915 года после бомбардировки города немецким цеппелином L-13. Жена — Анастасия Андреевна Клейнмихель - и двое их детей — тринадцатилетний Николай и семилетняя Лидочка - гостили в Лондоне у Настиной тетушки. Отправляя их в Лондон, Георгий был спокоен за семью и уверен, что там они уж точно будут в безопасности. В первые дни после случившегося он с трудом мог воспринимать окружающую реальность. Похороны и связанные с этим хлопоты помнил фрагментами. Господь милостив, он покрывает нашу боль спасительным туманом забвения. Георгий понял это позднее, а первое время не мог заставить себя войти в храм. В душе поселилась обида на Творца. Он намеренно рисковал жизнью, лично водил бойцов в тыл врага, дерзко добывал сведения, которые не смог бы добыть никто, приводя в одиночку из-за линии фронта по пять человек пленных офицеров, напрашивался на самые отчаянные задания. Но в этой азартной игре со смертью, курносая не замечала его, временно предоставляя гандикап.
Спустя некоторое время в Петрограде ему встретился священник, бывший университетский профессор философии, отец Андрей, который мягко и тактично попытался объяснить Георгию, что у Бога все живы, что мы, немощные и ущербные люди, пытаемся очеловечить Господа. Твари пытаются постичь Творца и толковать на свой лад непознаваемую логику Его поступков. Все, что связано с Господом и жизнью духа — относится к миру иррационального. Людская логика здесь не работает. Здесь «блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Со временем Георгий прочувствовал и принял это, но все же очень скучал о детях и Настеньке.
А еще ему очень не хватало отца, его мудрости, его мнения, разговоров с ним. Старый князь не смог перенести известие о гибели внуков и невестки и пережил их всего на месяц.
Как бы отреагировал мудрый старик на отречение Николая в разгар войны? Что бы он сказал об огромном количестве агитаторов в окопах, ратующих за прекращение войны? Старик был убежден и говорил об этом не раз, что интеллигентный человек не может быть революционером. Не потому, что интеллигентность исключает насилие. Это не так! И великое множество блестяще воспитанных и образованных офицеров тому лишнее свидетельство. Революционеры призывают к внешним изменениям, при этом не затрагивая глубинную суть и причины того или иного нестроения. Их методы грубы, а мировоззрение — кроваво и бессовестно. Их суть — хаос, смерть и разрушение. Лучше Достоевского вряд ли можно рассказать о революционерах и их бесовской сущности. Революция едва ли сможет избавить людей от ужасов войны и наверняка повлечет за собой еще более кровавую войну.
Да, эта война утомила всех. Но когда было иначе? Да, война — это лишения, слезы, стоны раненых, кровь и смерть, к которым привыкаешь. Но так было всегда. И если уж война развязана, то долг мужчин — воевать, защищая свою страну и приближая победу. Всякие войны заканчиваются. И если пропагандисты-революционеры не развалят повсеместно дисциплину в армии, то Бог даст, закончится и эта.
Цели этой войны, про которую шутили, что она «из-за Принципа», поначалу были весьма туманны для обычного солдата. Разговоры о переделе границ, борьбе за проливы и имперских аппетитах немецкого мира были понятны офицерству, но не нижним чинам. Позднее, когда германцы и австрияки показали свой звериный оскал, после расстрелов безоружных в Бельгии и издевательств над православными в Сербии, в сердцах наших солдат родились чувства праведного гнева и мести за единоверцев. И все же война эта была до предела странной даже для его, Георгия, восприятия — восприятия боевого офицера, чья профессия — война.
Перед Рождеством 1914 года солдаты британской и германской армий устроили перемирие, плечом к плечу сидели в окопах, пели песни и делились подарками. И это было нормально. А чуть позже немцы впервые применили огнеметы и ядовитые газы. И это уже было полнейшим безумием. Собаки применялись для срочной доставки сообщений между фронтовыми подразделениями и для прокладывания проводов телефонной связи. На флоте использовались подводные лодки, дрессировщиком Дуровым готовились тюлени для обнаружения мин, а офицеры, служащие на броненосцах, еще знали назубок парусное вооружение трехмачтового барка. Военная авиация воевала против кавалерийских частей — с аэропланов на всадников сбрасывались сотни железных стрел. В этой странной и страшной войне сошлись не только империи, в ней сошлись и крепко переплелись эпохи. Прошлое здесь билось с грядущим. Мораль и нравственность не поспевали за техническим прогрессом и стремлением человека убивать все больше себе подобных. Жестокость и цинизм брали верх над остатками рыцарства. В Галицийской битве и Эрзурумском сражении, в окопах под Ипром и Верденом ковалось чудовищное будущее человечества. Во всяком случае, так это представлялось Георгию.
Сумбатов давно пришел к мысли, что воевать должны зрелые люди. У юнцов, не бреющих бороды, слишком сильна жажда жизни, слишком сильны инстинкты — инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Один подкрепляющий другой. «Из жажды жизни рождается боевой фатализм, из боевого фатализма вырастает равнодушие к чужой смерти: так полагается на войне», — говорил один из его знакомых военных врачей.
Мужчины, перешедшие свой экватор, относятся к войне по-другому. Они не рискуют безрассудно, не рассматривают военную кампанию как веселое приключение или как трамплин для карьерного роста, но при этом всегда готовы отдать жизнь, если того потребуют обстоятельства долга. Георгий вспоминал слова отца, который участвовал в нескольких войнах, и был, по отзывам своих друзей, отважным воином, что не существует смельчаков и трусов. «Просто есть люди, которые умеют вести себя хладнокровно в минуту смертельной опасности», — говорил отец. А его знакомый начальник команды пеших разведчиков штабс-ротмистр М-ев говорил: «В начале своей работы я считал, что «лихие ребята» больше подходят для службы в разведке. Но впоследствии мне пришлось отказаться от этого мнения, так как я дорого поплатился за него жизнями прекрасных людей. Я не отрицаю необходимость риска в определенных обстоятельствах, но бесшабашная удаль является, как правило, простым безрассудством. Разведчику, безусловно, необходимо иметь горячее сердце, но при этом у него всегда должна быть холодная голова».
Бывая подолгу во фронтовых командировках, Сумбатов считался бесстрашным офицером, он был осмотрителен и хитер, во время специальных операций дорожил каждым человеком, за что его ценили и уважали. Солдаты не любили молодых позеров, которые шли в атаку в полный рост под пулями, считая это ненужным геройством и «искушением Господа Бога», тем более что такие неумные офицеры требовали такой же «доблести» от своих бойцов. И те, и другие погибали по глупости.
Было раннее воскресное утро. Всю ночь Сумбатов просидел в штабе, работая с документами. Сегодня ему непременно надо было попасть в храм на первую службу, тем более что он давно обещал отцу Андрею. Он всегда приходил в церковь перед командировкой на фронт или иным важным заданием.
Закончив с делами, он взял экипаж, проехал несколько кварталов и еще несколько прошел пешком, чтобы взбодриться. Погода обещала быть солнечной и теплой. В воздухе витали весенние ароматы и радостно пели птицы. Уже подойдя к храму, Георгий, опершись спиной о нагретую стену церкви, задрал голову к небу и несколько минут наблюдал за недавно прилетевшими ласточками. «Господи, как хорошо!», — подумал он, трижды перекрестился и вошел в храм.
На ранней Литургии людей было немного. Служил отец Виктор. Из-за бессонной ночи Георгий чувствовал себя не совсем в форме, но, тем не менее, сразу направился к отцу Андрею на исповедь. Исповедовался долго и подробно. Во время разрешительной молитвы, накрытый батюшкиной епитрахилью, Георгий чувствовал на своей голове ладонь отца Андрея и от этого становилось хорошо и покойно. Вернулся на молитву лишь к чтению Апостола. Когда запели невыразимо красивую и полную мистической торжественности "Херувимскую песнь", в тот момент, когда он сам обычно дерзновенно обращался со своими просьбами к Великому и Безначальному, Георгий поднял глаза к росписи под куполом. Косые лучи раннего солнца проникали в храм, сообщая дыму от каждения и заурядной церковной пыли волнующий эффект синематографичности. И вот одному из лучей удалось нащупать на границе света и тени вездесущую тополиную пушинку. Она невесомо держалась в столбе света, двигаясь в такт льющимся с клироса волнующим аккордам: звуки уходили вниз, и пушинка опускалась, ноты забирались вверх — и она вместе с ними, опровергая все законы физики, поднималась повыше. Георгий, наблюдал за этим танцем, чуть улыбаясь и склонив голову набок, как он делал в детстве, и затем произнес про себя: «Господи Всемилостивый! Благодарю Тебя за все, что Ты для меня делаешь, благодарю, что не сдул меня с земли, как эту пушинку, благодарю, что держишь меня на своих ладонях, согреваешь и заботишься! Господи, упокой души моих любимых деток, жены и батюшки моего! Прости им, Господи, все их прегрешения вольные и невольные и даруй им Царствие Небесное! Пусть поскорее закончится эта война! И если мне это будет полезно и спасительно, даруй мне, Господи, новое звание! Я уже не честолюбив, как в молодости, но ведь плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! А я солдат, как ни крути, и ничего другого я делать не умею, как только быть солдатом. Впрочем, Господи, да будет на все не моя воля, но Твоя! Аминь!».
И в тот же миг пушинка вознеслась под купол, словно торопилась доставить на Небеса эту срочную депешу от капитана Сумбатова.
***
Через несколько дней, в четверг 24 мая 1917 года, в Праздник Вознесения Господня, кавалер орденов Святого Георгия IV степени и Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость», капитан, князь Георгий Владимирович Сумбатов прибыл с особым поручением на Восточный фронт, где после смертельного ранения в голову осколком немецкого снаряда, уже к вечеру того же дня был представлен Командующему Воинством — Архистратигу Михаилу, повышен в звании до архангела и зачислен в Третью Особую Штурмовую Эскадрилью.
… Несколько последних дней капитан быстроходной «Глории» Пол Нолан не мог разглядеть с бака даже гюйс-шток на собственном бушприте — такой густой и непроглядный стелился по воде туман.
А что уж говорить о тех, кто гнался за Счастливчиком Ноланом и его командой! Теперь погоня шла вслепую — в этом «молоке» можно было красться едва ли не на ощупь. Тому, кто первым увидит беглецов, командир «Сан Хуан Батиста» Алехандро Виланова пообещал нераспечатанную бутыль рома.
И вот, когда отчаявшись настигнуть беглецов, испанцы собирались было убраться восвояси, на их счастье, ночью разыгралась чудовищная гроза, в считанные мгновения растерзав клочья тумана. Молнии то и дело рассекали чернильное небо, и в этих ярких вспышках юный впередсмотрящий Педро из Кордовы честно заработал свой ром, сумев разглядеть за грядой волн с пенными гребешками прямые паруса корвета-беглеца.
Марсовые на «Глории» еще раньше обнаружили погоню. Противник был недалеко, всего в четырех-пяти кабельтовых по корме. Он шел теперь под всеми парусами на хорошей скорости, позвякивая рындой, с горящими огнями, не таясь.
И тогда капитан Нолан решил использовать свой проверенный способ для обмана преследователей. На корме закрепили старый парус с ненужным хламом таким образом, чтобы он, погруженный в воду, как можно сильнее замедлял ход корвета. Расчет был прост — подобно тому, как животное притворяется раненым и, подпустив поближе врага, из добычи внезапно превращается в хищника, так и Нолан готовил свой корабль к неожиданной для соперника перемене роли. Перед самым рассветом экипаж «Глории» благополучно осуществил задуманное, тайно усилил вооружение на юте и как следует изготовился к драке…
Андрей Кириллович отложил написанное, еще раз пробежался по тексту глазами, надел колпачок на чернильную ручку и сладко потянулся. С компьютером он отлично ладил, но после того как однажды потерял пять уже правленых глав из-за каприза Windows, начал писать чернилами на хорошей бумаге. При этом все правки старался делать в голове, чтобы не черкать на красивых белых листах с аккуратными строчками.
Андрей Кириллович Свечеревский был филологом и по образованию, и по призванию. Ему было сорок семь лет и до последнего времени он работал библиотекарем в городской библиотеке. Вот уже полгода, как Андрей Кириллович числился безработным. Нет, это его не тяготило. Его любимая племянница Аришка вышла замуж за обеспеченного датчанина и подарила дядюшке квартиру у моря. Андрей Кириллович не переехал в солнечный город, но эта квартира, сданная внаем, кормила его круглый год. Вот так из обычного библиотекаря он превратился в рантье, о которых до этого знал только из книг.
Книги! Без их запаха, этого, ни с чем не сравнимого книжного аромата, который знаком всем библиофилам, он не мог представить своей жизни. Началось это еще в детстве из-за обычного детского страха. Его страх не был боязнью чего-то определенного, скорее, постоянным предчувствием нехорошего.
Тревожным ожиданием вечера.
Напряженным угадыванием этажа, на который поднимается лифт.
Определением степени опьянения по вставляемому в дверь ключу или первым словам, произнесенным в прихожей.
Трудно сказать, что было хуже — мучительное ожидание неминуемого скандала или сам скандал. С криком, слезами и кулаками. Маленький кудрявый мальчик с трясущимися ручонками и колотящимся сердчишком всегда находился посередине. На линии огня. Поочередно обращаясь к воюющим сторонам. Захлебываясь рыданиями, он умолял это прекратить. Он хотел, чтобы ад поскорее закончился, чтобы наступила тишина и он смог бы скрыться в своей комнате и там забыться сном.
А следующим вечером все повторялось сначала.
«Блаженны миротворцы…»
Он не озлобился, не замкнулся в себе, не связался с дурной компанией, не изменил отношения к родителям, просто раньше обычного проявил склонность к философии и подростком уже читал Монтеня и Шопенгауэра, часто не понимая прочитанного из-за отсутствия житейского опыта.
Книги стали для него порталами в иные миры. Его успокоительным средством и средством скрыться от реальности.
Благодаря книгам, он рос мечтателем и фантазером. Шагая с мамой по темным улицам, он заглядывал в светящиеся окна. Казалось, что за этими окнами с теплым неярким светом бра, наверняка должен царить желанный мир сказочного уюта и покоя. Особенно, если эти окна были на первом этаже, а уж тем более, если они смотрели из эркера. За занавесками виднелись полки с книгами, и книги эти были старинные, с яркими картинками, непременно про рыцарей. И так хотелось взять эту книгу, забраться с ногами на тахту, стоящую в этом самом эркере, и в уютном свете торшера перелистывать страницы, следя за приключениями бесстрашного Иванхое.
Он вырос и мечтал построить для себя такой же уютный мирок тишины, гармонии и покоя.
Но женившись, вдруг открыл для себя, что у его жены оказались другие взгляды на жизнь, она иначе представляла себе уютный мирок и гармонию. Через год они расстались.
А построить такой мир самому было не под силу, не хватало слагаемых. И тогда краеугольным камнем стало не тихое семейное счастье, а книги. Из-за книг он больше так и не женился — ни одна женщина не смогла бы вынести такого количества соперниц.
Днем книги были его работой. Вечера он проводил в компании старинных фолиантов. Он был их доктором, лечил пожилые и потрепанные экземпляры: подклеивал, сшивал, заново переплетал. Относясь к книгам трепетно, как к живым сущностям, он желал такого же к ним отношения и от других. Желал, но не требовал. Андрей Кириллович был очень мягким человеком, не способным потребовать, не способным повысить голос, не способным отказать, не способным обидеть. Телевизор он почти не смотрел, но если вдруг случайно попадал на «Осенний марафон», тут же переключал на другой канал — уж очень много общих черт было у него с Бузыкиным. За исключением отношений с женщинами.
Тем не менее, он давно привык к себе такому — покорному, смиренному, безропотному - и переделывать себя не пытался. Так проходила жизнь. Казалось, что Андрей Кириллович живет, словно пишет черновик, надеясь потом переписать набело.
… Капитан Нолан решил сам спуститься вниз, чтобы оценить размеры пробоин, полученных при абордаже. На канонирской палубе матросы дрались банниками для чистки стволов — силы и тут были неравны. Нолан спустился еще ниже и, заглянув в трюм, сразу понял, что его корабль обречен.
Он велел раненому боцману подготовить взрыв порохового склада, пока туда не добралась вода, а сам устремился наверх — проверить, надежно ли сцеплены два корабля, и убедиться, что «Сан Хуан Батиста» непременно разделит горькую участь его «Глории».
Оказавшись на залитой солнцем палубе, капитан Нолан попытался в дыму сражения найти командира неприятеля — сеньора Виланова. Однако, поняв, что это не так- то просто, принял бой с двумя испанскими офицерами, обнажив свою абордажную саблю. С одним из них удалось разделаться тотчас, разрубив каналью от плеча до пояса, а со вторым завязался нешуточный поединок. Оба противника были уставшими и измотанными, однако Нолан, захваченный азартом боя, на время даже забыл, что в трюме уже пошел последний отсчет, и оба корабля вот-вот взлетят на воздух. Споткнувшись о распростертое на палубе чье-то тело, Нолан пропустил отчаянный выпад испанца, который, изловчившись, сумел выбить оружие из рук английского капитана! Казалось, судьба поединка уже предрешена, и мерзкая улыбка рептилии заиграла на влажных тонких губах испанца, но неожиданно раздался грохот выстрела. Офицер качнулся, опустил недоуменный взгляд на дымящуюся рану в груди и рухнул на палубу.
У Нолана мелькнула мысль, что не зря все же команда дала своему капитану прозвище Счастливчик. Он благодарно махнул рукой марсовому Малышу Эндрю, чей точный выстрел с мачты оборвал жизнь самоуверенного испанца.
И тут палуба «Глории» округло выгнулась, создав на мгновение впечатление, что корабль набрал побольше воздуха перед тем, как оглушительно чихнуть. В тот же миг над лазурной гладью воды громыхнуло так мощно и громко, что, казалось, этот чудовищный взрыв должны были слышать по обе стороны океана...
Когда в его стране начались нестроения — сначала революция, а потом и гражданская война - он старался не замечать происходящего вокруг. У него были дела поважнее — он начал писать свою первую большую повесть. Мысль написать повесть про паруса, сокровища, приключения, отвагу, благородство и настоящую мужскую дружбу пришла к нему не так давно. Всякий, кто в детстве был мечтателем и фантазером, в юности филологом, и всю жизнь книголюбом, непременно пробовал свои силы на писательской ниве. Не стал исключением и Андрей Кириллович. Сначала он писал лишь небольшие рассказы и эссе, но со временем почувствовал, что ему тесно в узких рамках малой формы. Поэтому сразу решил вырваться на бескрайний морской простор. Правда название повести пока никак не получалось придумать.
К своим способностям рассказчика он относился критически, с изрядной долей здорового скепсиса, но к уже готовым своим текстам питал на редкость трепетные чувства. Относился к ним нежно — как творец к своим творениям.
Кроме того, как каждая не вполне реализованная творческая личность, Андрей Кириллович не был чужд тщеславия. И рассматривал возможность публикации своей повести или даже выход отдельной книги как билетик от забвения если не в Вечность, то хотя бы лет на 200-300 в грядущее.
А тем временем война подобралась вплотную к его городу. И как он ни старался делать вид, что это его не касается, суровые обстоятельства все настойчивее стучались в его дверь. Он не принимал ничью сторону в гражданском конфликте, считая себя убежденным пацифистом, сторонником толстовского "непротивления злу насилием", поэтому войну как средство решения противоречий решительно отвергал, считая ее чудовищным атавизмом. При таких миролюбивых убеждениях он не был религиозным человеком—так же, как Толстому, ему были чужды холодные церковные догматы. Он считал себя человеком широких взглядов — в его картине мира хватало места и древнему индуизму, и экзотическому шаманизму и пантеону славянских богов. Однако непротивление злу было его девизом, оно, казалось, идеально совпадало с его мировоззрением.
… Два с лишним месяца прошло с тех пор как Счастливчику Нолану, чудом спасшемуся после взрыва, удалось добраться на обломке мачты до одного из безлюдных островов недалеко от Азорского архипелага. Два месяца минуло с того дня, когда англичанин обнаружил, что он не единственный, кто сумел спастись. Волею небес испанский капитан тоже выжил в том страшном бою и сумел добраться до того же острова, влекомый морским течением.
Два месяца длилась их непримиримая вражда, не способная перерасти в кровавую драму только лишь из-за отсутствия серьезного оружия. Камни, лук со стрелами, ямы-ловушки — все было испробовано, однако безуспешно. За эти два месяца противостояния соперники изучили друг друга, пожалуй, лучше, чем знали себя сами. Нолан облюбовал себе пещеры на западной оконечности острова, а Виланова забрался в чащу возле северного берега. За время, проведенное на острове, испанец видел вдалеке парус лишь однажды, а Нолан не видел вовсе. Однако надежды на спасение никто из них и не думал терять. Каждый тайно занимался постройкой плота, чтобы продолжить плавание на северо-восток и достичь обитаемых мест на Азорах.
Однажды в жаркий полдень, когда оба жителя острова обычно отправлялись на послеобеденную сиесту, погода вдруг стремительно начала портиться. Большие белоснежные облака стали сбиваться в свинцовые тучи, порывы ветра валили с ног, в густой зелени затихли птицы, и через четверть часа сделалось темно, как поздним вечером. В воздухе воцарилось тревожное напряжение. Наконец небеса разверзлись, и на остров хлынули потоки воды. Даже видавший в жизни всякое Пол Нолан не смог припомнить такого библейского ливня.
Это тропическое буйство стихии закончилось едва ли не так же внезапно, как и началось. Птицы снова радостно запели, а в пещере, в которой укрылся англичанин, стала слышна капель, многократно умноженная каменными сводами и стенами. Нолан вышел из своего убежища на свет, но глаза, привыкшие к полумраку, не смогли вовремя разглядеть ветку, лежавшую возле входа. Он наступил на мокрые листья, и, поскользнувшись, потерял равновесие и упал с десятифутовой высоты на мокрые камни. Нестерпимая боль в ноге пронзила жгучей молнией, и англичанин потерял сознание.
Он очнулся, не понимая, сколько прошло времени. Попробовал пошевелиться и снова почувствовал жгучую боль в ноге, на этот раз не такую острую. Ему показалось, что по камням скользнула чья-то тень, и сердце учащенно забилось, предчувствуя недоброе. И точно! Заросшее курчавой черной бородой лицо испанского капитана нависло над ним. Англичанин застонал с досады и понял, что это последнее, что он видит в своей жизни …
Город постепенно из прифронтового превратился в блокадный и стал мишенью для артиллерии. Снаряды пока ложились в пригородах. Андрей Кириллович с удивлением вдруг обнаружил, что продуктов на рынке почти не стало. А те, что были, стоили небывалых денег. Он купил у спекулянтов целую сумку консервов и круп и, отгоняя от себя невеселые мысли, шел домой, когда заметил жалкую сутулую фигурку старика. Тот стоял в тени под большой липой, на газетке перед ним были разложены книги. Нелепый в такую жару бежевый плащ, весь в непонятных разводах, придавал хозяину еще большую трагичность, а его обреченный взгляд из-под стареньких очков с сильными диоптриями просто разрывал сердце от жалости. Андрей Кириллович приветливо поздоровался с несчастным продавцом книг и только тут заметил золотые «яти» на коленкоровых переплетах. Испытывая знакомую дрожь охотника, обнаружившего дичь, Андрей Кириллович надел очки, нагнулся и пристальней вгляделся в названия. У каждого любителя букинистики хоть однажды была такая история, когда ему казалось, что он нашел свой Клондайк. Сейчас эта история случилась с Андреем Кирилловичем. На газетке лежали книги издательства Сойкина в отличном состоянии. Тут были Поль Д’Ивуа, Луи Буссенар, Луи Жаколио, Эмилио Сальгари, Карл Верисгофер и подшивка журнала «Мир приключений» за несколько дореволюционных лет в издательских переплетах. Все книги были великолепно иллюстрированы.
Облизнув пересохшие от волнения губы, Андрей Кириллович спросил:
— Простите, а что вы просите за эти книги? Вам нужны деньги или продукты?
Старик в плаще смущенно произнес:
— Я знаю, что сейчас у всех плохо с деньгами, поэтому прошу хотя бы тысячу гривен. Я бы за так отдал в хорошие руки, это же не просто книги, а мои друзья, друзей нельзя продавать но…
Старик закашлялся и виновато пояснил:
— Мне просто надо в Россию уехать, к своим, меня там ждут.
Андрей Кириллович взволнованно воскликнул:
— Ну что вы?! Как же так?! Одна такая книга год назад стоила бы больше, а тут…
— Год назад мы жили в другой стране, — произнес старик, подняв глаза на собеседника.
У Андрея Кирилловича тем временем уже созрел план. Он сказал:
— Пожалуйста, я вас очень прошу — никуда не уходите! Я быстро сбегаю домой за деньгами. Я тут рядом живу — всего квартал, я мигом! Я куплю у вас все книги! Только никуда не уходите!
И побежал домой так быстро, как только мог. Он часто замечал, как неуклюже и даже неэстетично смотрится немолодой бегущий человек. Особенно, если он без спортивного костюма, если полноват и лыс и если в руках у него здоровенная сумка, набитая консервами. Но ему было сейчас наплевать на эстетику, он хотел достать из загашника пятьсот долларов и поскорей отдать их старику, пообещав, что книгам теперь будет очень хорошо. Как дома. Ну, или почти как дома. Он влетел к себе на крыльцо, быстро отпер дверь, закинул сумку в прихожую, не разуваясь, вбежал в комнату, схватил деньги, секунду подумал, взял из сумки пару банок мясных и рыбных консервов и, задыхаясь, пустился бегом назад.
Он уже видел старика и на бегу придумывал, что он сейчас ему скажет, когда в небе раздался незнакомый свист. Снаряд угодил прямо под липу. В то самое место, где только что стоял старик и лежали его книги. Андрей Кириллович даже не заметил, как сам оказался на земле. Когда он поднялся, из ушей у него шла кровь, а вокруг были чужие люди. Пошатываясь, он подошел к воронке. От старика остался лоскут бежевого плаща. От книг не осталось ничего.
Дальнейшее Андрей Кириллович помнил плохо. Его подхватили под руки какие-то люди и повели в ближайший подвал. Там они переждали обстрел. У него что-то спрашивали, он что-то отвечал. Сосед по улице, симпатичный полковник в отставке, сетовал на то, что Андрей Кириллович не вступает в ополчение. Спрашивал, не сектант ли он? Андрей Кириллович отвечал, что он пацифист и ненавидит войну. Когда обстрел закончился, все разошлись по домам.
Свечеревский долго не мог уснуть, считая виновным в смерти несчастного старика исключительно себя. Ведь это он просил его никуда не уходить! Под утро он забылся тяжелым сном. Несколько следующих дней находился в подавленном состоянии. Писать не мог, хотя для завершения повести оставалось написать всего одну главу и эпилог.
В эти дни он много размышлял о смерти. Порой вся жизнь человека с его радостями и горестями, взлетами и падениями, открытиями и разочарованиями, любовью и предательством, страстями и озарениями, вся эта неохватная уникальная Вселенная вмещается в маленькое тире между двумя датами — рождения и смерти. И когда очередная Вселенная схлопывается, мир не содрогается от ужаса этой невосполнимой потери. Не скорбит вместе с родными и не молится об упокоении. Он просто не замечает этого. И спешит дальше, весело жуя чипсы, запивая пивом, принимая таблетки для потенции и пользуясь исключительно мягкой туалетной бумагой.
И зачастую только мертвые профили в социальных сетях напоминают миру о том, что был такой неприметный человек.
Как-то под вечер зашел сосед-полковник и предупредил, что в городе появились боевики нацгвардии и мародеры. Советовал хорошенько запирать калитку и входную дверь, а по возможности завести большую злую собаку.
Боевики явились к нему на следующий день, поздним вечером. Они выбили дверь, ввалились толпой в сапогах, дыша перегаром и воняя чесноком и кирзой. По разговору стало понятно, что они знают о старинных книгах и пришли именно за ними. Тощий прыщавый подонок отделился от остальных и двинулся на Свечеревского. Сомнений в его намерениях не оставалось. Андрей Кириллович снял очки, решительно поднялся с кресла и подобрался, как зверь перед решающим прыжком. Однако перешагнуть через себя и ударить по лицу существо, так похожее на человека, он так и не смог. Толкнул двумя руками в грудь что есть силы. Тот повалился на остальных, встал, недобро ощерился, сверкнув железным зубом, и кинулся на хозяина дома. Андрей Кириллович сумел использовать превосходство в весе и отбил нападение. Тогда незваные гости навалились впятером, двое скрутили руки, двое били сзади по ногам, заставляя стать на колени. Прыщавый подошел к Андрею Кирилловичу, дерзко взглянул своими рыбьими глазами и со всей силы ударил прикладом в лицо.
Андрей Кириллович пришел в себя в саду возле дома. А точнее, возле того, что от него осталось. Светало. Дом догорал. Вместе с несколькими тысячами его друзей в коленкоровых, кожаных и бумажных переплетах. Вместе с его рукописями в единственном экземпляре. Вместе с его билетами в грядущее. Он сидел на земле, прижавшись спиной к стволу старой яблони, которую посадил еще его покойный отец. Глаза были полны слез то ли от дыма, то ли от горя. Жутко болела голова.
Под утро к нему пришла мысль, поразившая своей простой очевидностью. Если он с такой любовью и нежностью относился к своим бездушным творениям на бумаге, если готов был защищать их до хрипоты и драться за них до крови, то как же неистово должен любить Творец тех, кого Он создал, кого вызвал своей волей из Небытия! Всех до единого — черных и белых, добрых и злых, праведников и грешников!
Едва дождавшись рассвета, он побрел в сторону центра. Завидев людей с георгиевскими ленточками на груди и рукавах, он направился к ним. Подойдя к одному из них, он обратился севшим от волнения голосом:
— Простите, пожалуйста, где я могу записаться в ополчение?
Человек в камуфляже обернулся, им оказался сосед-полковник. С интересом взглянув на Андрея Кирилловича, спросил:
— В ополчение? Что же повлияло на ваше решение, если не секрет? Вы же, как мне помнится, были противником насилия.
Андрей Кириллович поправил очки и твердым голосом произнес:
— Обстоятельства изменились. Сегодня во мне убили пацифиста.
… Если вам доведется когда-нибудь по пути в Новый Свет посетить Азорский архипелаг, не поленитесь и непременно побывайте на острове Пику. Там найдите толкового провожатого, и пусть он расскажет вам про достопримечательности нашего острова.
Вам обязательно покажут вулкан по имени Пику. Повезут верхом на высокое плато, на котором почти нет деревьев. Остановятся у озера. Потом снова спустятся вниз и непременно отведут посмотреть на кладбище, что стоит на самом берегу. Покажут церковь за этим кладбищем. А на главной площади неподалеку от церкви вы увидите большую гостиницу, в которой останавливаются все гости острова. На первом этаже этой гостиницы вы найдете самую лучшую таверну на всех Азорах, клянусь честью!
Вечером в таверне вы всегда встретите двух веселых стариков, которые наплетут вам, что они бывшие капитаны, и что они нашли пиратский клад на одном из западных островов, и что они друг другу не раз спасали жизнь, и даже, что они и есть хозяева этой таверны и гостиницы! Хоть по-португальски они оба говорят с акцентом и заливают, что родом не из этих мест, я вам голову даю на отсечение — это наши земляки! И плуты, каких свет не видывал! Так что не смейте верить ни единому их слову!
Кстати, я забыл сказать, гостиница и таверна носят странное название «Полеандро Виланолан»!
Хотя чего только не бывает на наших островах!
Молитва капитана Сумбатова
Князю Георгию Сумбатову было немногим больше сорока, однако выглядел он гораздо старше своих лет. Крепкая коренастая фигура воина-пехлевана выдавала его кавказское происхождение. Тонкие в юности черты лица с годами огрубели, морщины прочертили борозды на лбу, а седая борода и густая серебристая шевелюра сделала его больше похожим на восточного мага, чем на потомственного дворянина. Сам Георгий признавал, что он здорово похож на своих предков, пришедших на Русь извилистым путем из Византии.
Несмотря на то, что многие его ровесники уже носили полковничьи погоны, Георгий все еще ходил в капитанах, и виной тому послужила давняя дуэль с князем Козловским.
Они оба тогда были в одном звании. Поручик Козловский слыл среди офицеров заносчивым и избалованным хамом, а Жорж, как называли Сумбатова приятели-сослуживцы, напротив, был душой компании. Как-то вечером Козловский, будучи навеселе, принялся задевать Георгия по поводу его происхождения. Приводя в пример свою безукоризненную родословную, восходящую к Рюрику, Козловский стал подтрунивать над княжеским титулом Сумбатова. Георгий, зная отвратительный нрав этого Рюриковича, с улыбкой отвечал, что они, дескать, не борзые щенки на смотре охотничьих собак, и ни к чему им чистотой крови меряться. Козловский с гаденьким смешком высказался, что на Кавказе всегда так: имеющий двух коров и трех баранов уже считается князем. Георгий оставался внешне спокоен. И лишь когда Козловский стал выдвигать предположения касательно нравов византийских женщин и, в частности, предков Георгия по женской линии, желваки на небритых щеках Сумбатова угрожающе задвигались. Рубикон был перейден и неминуемый вызов был сделан.
Стрелялись ранним утром на пятнадцати шагах одновременно старым однозарядным дуэльным Лепажем. Георгий был отходчив и поутру уже не собирался убивать соперника, но примерно наказать наглеца было необходимо. Козловский был ранен в ногу и потерял много крови.
За сим последовало неприятное разбирательство, и только личное вмешательство полковника Станислава Артемьевича У-го, начальника Георгия, помогло Сумбатову избежать сурового наказания. Однако случай этот время от времени всплывал где-то наверху и служил существенным препятствием к продвижению его военной карьеры.
Как бы то ни было, полковник У-ий доверял капитану Сумбатову, офицеру по особым поручениям штаба контрразведки Восточного фронта, самые ответственные задания. Всего несколько человек в штабе знали, что захват германского легкого крейсера «Магдебург» в конце августа 1914 года, его посадка на мель вблизи острова Осмуссаар на Балтике и арест всего экипажа не были случайностью. Это была тщательно спланированная операция российских контрразведчиков с целью захвата SKM, «Книги сигналов германского императорского флота». Координировал операцию на месте находившийся на крейсере Балтийского флота «Паллада» штабс-капитан Сумбатов. По итогам операции он был представлен к Святому Георгию III степени, однако именной орден в этот раз не получил, зато по представлению начальника контрразведки Балтийского флота наконец получил запоздалое звание капитана.
Когда в Страстную Субботу 3 апреля 1915 года недалеко от Одессы затонул турецкий бронепалубный крейсер «Меджидие», Сумбатов был незамедлительно откомандирован на Черное море. Найденная на борту поднятого крейсера еще одна «Сигнальная книга» также была записана в послужной список Георгия. Он же сопровождал ее в Морской генеральный штаб в Петрограде. У-ий, к тому времени уже генерал-майор, ходатайствовал о внеочередном получении Сумбатовым воинского звания — подполковник, но и на этот раз пришел отказ.
В том самом путешествии в Петроград, для того чтобы сбить со следа германскую разведку, которая преследовала Георгия по пятам, один отрезок пути пришлось преодолевать на аэроплане. Сумбатов впервые тогда поднялся в небо. Пилот аэроплана из-за формы принял Георгия за морского офицера и решил проверить того на прочность. Он коршуном нырял вниз и взмывал в синюю высь белым лебедем, закладывал крутые развороты и, отчаявшись растрясти «моряка», однажды даже выполнил петлю. Георгий был вне себя от охватившей его радости полета! Это было ни с чем несравнимое чувство: ветер свистел в ушах, бил в лицо и трепал его белую бороду! Георгий, расставив руки в стороны, кричал во весь голос, как мальчишка, испытывая непередаваемый дикий восторг!
После этого он использовал каждую малейшую возможность, чтобы подняться в небо. Вел себя поспокойнее, но в душе восторгался не меньше, чем в первый раз. Генерал У-ий знал о новой страсти своего офицера и всячески старался поощрять это его увлечение — отправлял, когда это было возможно, на аэроплане и даже советовал Георгию после войны выучиться на авиатора —генерал хотел максимально отвлечь Сумбатова от переживания личного горя.
Семья Георгия погибла в столице Британии 8 сентября 1915 года после бомбардировки города немецким цеппелином L-13. Жена — Анастасия Андреевна Клейнмихель - и двое их детей — тринадцатилетний Николай и семилетняя Лидочка - гостили в Лондоне у Настиной тетушки. Отправляя их в Лондон, Георгий был спокоен за семью и уверен, что там они уж точно будут в безопасности. В первые дни после случившегося он с трудом мог воспринимать окружающую реальность. Похороны и связанные с этим хлопоты помнил фрагментами. Господь милостив, он покрывает нашу боль спасительным туманом забвения. Георгий понял это позднее, а первое время не мог заставить себя войти в храм. В душе поселилась обида на Творца. Он намеренно рисковал жизнью, лично водил бойцов в тыл врага, дерзко добывал сведения, которые не смог бы добыть никто, приводя в одиночку из-за линии фронта по пять человек пленных офицеров, напрашивался на самые отчаянные задания. Но в этой азартной игре со смертью, курносая не замечала его, временно предоставляя гандикап.
Спустя некоторое время в Петрограде ему встретился священник, бывший университетский профессор философии, отец Андрей, который мягко и тактично попытался объяснить Георгию, что у Бога все живы, что мы, немощные и ущербные люди, пытаемся очеловечить Господа. Твари пытаются постичь Творца и толковать на свой лад непознаваемую логику Его поступков. Все, что связано с Господом и жизнью духа — относится к миру иррационального. Людская логика здесь не работает. Здесь «блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Со временем Георгий прочувствовал и принял это, но все же очень скучал о детях и Настеньке.
А еще ему очень не хватало отца, его мудрости, его мнения, разговоров с ним. Старый князь не смог перенести известие о гибели внуков и невестки и пережил их всего на месяц.
Как бы отреагировал мудрый старик на отречение Николая в разгар войны? Что бы он сказал об огромном количестве агитаторов в окопах, ратующих за прекращение войны? Старик был убежден и говорил об этом не раз, что интеллигентный человек не может быть революционером. Не потому, что интеллигентность исключает насилие. Это не так! И великое множество блестяще воспитанных и образованных офицеров тому лишнее свидетельство. Революционеры призывают к внешним изменениям, при этом не затрагивая глубинную суть и причины того или иного нестроения. Их методы грубы, а мировоззрение — кроваво и бессовестно. Их суть — хаос, смерть и разрушение. Лучше Достоевского вряд ли можно рассказать о революционерах и их бесовской сущности. Революция едва ли сможет избавить людей от ужасов войны и наверняка повлечет за собой еще более кровавую войну.
Да, эта война утомила всех. Но когда было иначе? Да, война — это лишения, слезы, стоны раненых, кровь и смерть, к которым привыкаешь. Но так было всегда. И если уж война развязана, то долг мужчин — воевать, защищая свою страну и приближая победу. Всякие войны заканчиваются. И если пропагандисты-революционеры не развалят повсеместно дисциплину в армии, то Бог даст, закончится и эта.
Цели этой войны, про которую шутили, что она «из-за Принципа», поначалу были весьма туманны для обычного солдата. Разговоры о переделе границ, борьбе за проливы и имперских аппетитах немецкого мира были понятны офицерству, но не нижним чинам. Позднее, когда германцы и австрияки показали свой звериный оскал, после расстрелов безоружных в Бельгии и издевательств над православными в Сербии, в сердцах наших солдат родились чувства праведного гнева и мести за единоверцев. И все же война эта была до предела странной даже для его, Георгия, восприятия — восприятия боевого офицера, чья профессия — война.
Перед Рождеством 1914 года солдаты британской и германской армий устроили перемирие, плечом к плечу сидели в окопах, пели песни и делились подарками. И это было нормально. А чуть позже немцы впервые применили огнеметы и ядовитые газы. И это уже было полнейшим безумием. Собаки применялись для срочной доставки сообщений между фронтовыми подразделениями и для прокладывания проводов телефонной связи. На флоте использовались подводные лодки, дрессировщиком Дуровым готовились тюлени для обнаружения мин, а офицеры, служащие на броненосцах, еще знали назубок парусное вооружение трехмачтового барка. Военная авиация воевала против кавалерийских частей — с аэропланов на всадников сбрасывались сотни железных стрел. В этой странной и страшной войне сошлись не только империи, в ней сошлись и крепко переплелись эпохи. Прошлое здесь билось с грядущим. Мораль и нравственность не поспевали за техническим прогрессом и стремлением человека убивать все больше себе подобных. Жестокость и цинизм брали верх над остатками рыцарства. В Галицийской битве и Эрзурумском сражении, в окопах под Ипром и Верденом ковалось чудовищное будущее человечества. Во всяком случае, так это представлялось Георгию.
Сумбатов давно пришел к мысли, что воевать должны зрелые люди. У юнцов, не бреющих бороды, слишком сильна жажда жизни, слишком сильны инстинкты — инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Один подкрепляющий другой. «Из жажды жизни рождается боевой фатализм, из боевого фатализма вырастает равнодушие к чужой смерти: так полагается на войне», — говорил один из его знакомых военных врачей.
Мужчины, перешедшие свой экватор, относятся к войне по-другому. Они не рискуют безрассудно, не рассматривают военную кампанию как веселое приключение или как трамплин для карьерного роста, но при этом всегда готовы отдать жизнь, если того потребуют обстоятельства долга. Георгий вспоминал слова отца, который участвовал в нескольких войнах, и был, по отзывам своих друзей, отважным воином, что не существует смельчаков и трусов. «Просто есть люди, которые умеют вести себя хладнокровно в минуту смертельной опасности», — говорил отец. А его знакомый начальник команды пеших разведчиков штабс-ротмистр М-ев говорил: «В начале своей работы я считал, что «лихие ребята» больше подходят для службы в разведке. Но впоследствии мне пришлось отказаться от этого мнения, так как я дорого поплатился за него жизнями прекрасных людей. Я не отрицаю необходимость риска в определенных обстоятельствах, но бесшабашная удаль является, как правило, простым безрассудством. Разведчику, безусловно, необходимо иметь горячее сердце, но при этом у него всегда должна быть холодная голова».
Бывая подолгу во фронтовых командировках, Сумбатов считался бесстрашным офицером, он был осмотрителен и хитер, во время специальных операций дорожил каждым человеком, за что его ценили и уважали. Солдаты не любили молодых позеров, которые шли в атаку в полный рост под пулями, считая это ненужным геройством и «искушением Господа Бога», тем более что такие неумные офицеры требовали такой же «доблести» от своих бойцов. И те, и другие погибали по глупости.
Было раннее воскресное утро. Всю ночь Сумбатов просидел в штабе, работая с документами. Сегодня ему непременно надо было попасть в храм на первую службу, тем более что он давно обещал отцу Андрею. Он всегда приходил в церковь перед командировкой на фронт или иным важным заданием.
Закончив с делами, он взял экипаж, проехал несколько кварталов и еще несколько прошел пешком, чтобы взбодриться. Погода обещала быть солнечной и теплой. В воздухе витали весенние ароматы и радостно пели птицы. Уже подойдя к храму, Георгий, опершись спиной о нагретую стену церкви, задрал голову к небу и несколько минут наблюдал за недавно прилетевшими ласточками. «Господи, как хорошо!», — подумал он, трижды перекрестился и вошел в храм.
На ранней Литургии людей было немного. Служил отец Виктор. Из-за бессонной ночи Георгий чувствовал себя не совсем в форме, но, тем не менее, сразу направился к отцу Андрею на исповедь. Исповедовался долго и подробно. Во время разрешительной молитвы, накрытый батюшкиной епитрахилью, Георгий чувствовал на своей голове ладонь отца Андрея и от этого становилось хорошо и покойно. Вернулся на молитву лишь к чтению Апостола. Когда запели невыразимо красивую и полную мистической торжественности "Херувимскую песнь", в тот момент, когда он сам обычно дерзновенно обращался со своими просьбами к Великому и Безначальному, Георгий поднял глаза к росписи под куполом. Косые лучи раннего солнца проникали в храм, сообщая дыму от каждения и заурядной церковной пыли волнующий эффект синематографичности. И вот одному из лучей удалось нащупать на границе света и тени вездесущую тополиную пушинку. Она невесомо держалась в столбе света, двигаясь в такт льющимся с клироса волнующим аккордам: звуки уходили вниз, и пушинка опускалась, ноты забирались вверх — и она вместе с ними, опровергая все законы физики, поднималась повыше. Георгий, наблюдал за этим танцем, чуть улыбаясь и склонив голову набок, как он делал в детстве, и затем произнес про себя: «Господи Всемилостивый! Благодарю Тебя за все, что Ты для меня делаешь, благодарю, что не сдул меня с земли, как эту пушинку, благодарю, что держишь меня на своих ладонях, согреваешь и заботишься! Господи, упокой души моих любимых деток, жены и батюшки моего! Прости им, Господи, все их прегрешения вольные и невольные и даруй им Царствие Небесное! Пусть поскорее закончится эта война! И если мне это будет полезно и спасительно, даруй мне, Господи, новое звание! Я уже не честолюбив, как в молодости, но ведь плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! А я солдат, как ни крути, и ничего другого я делать не умею, как только быть солдатом. Впрочем, Господи, да будет на все не моя воля, но Твоя! Аминь!».
И в тот же миг пушинка вознеслась под купол, словно торопилась доставить на Небеса эту срочную депешу от капитана Сумбатова.
***
Через несколько дней, в четверг 24 мая 1917 года, в Праздник Вознесения Господня, кавалер орденов Святого Георгия IV степени и Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость», капитан, князь Георгий Владимирович Сумбатов прибыл с особым поручением на Восточный фронт, где после смертельного ранения в голову осколком немецкого снаряда, уже к вечеру того же дня был представлен Командующему Воинством — Архистратигу Михаилу, повышен в звании до архангела и зачислен в Третью Особую Штурмовую Эскадрилью.
Комментариев нет:
Отправить комментарий