Семь маленьких историй
1.
Осенью снег отправляется в путь – с неба на землю. Тихо идёт к нам, тихо приходит, чтобы напомнить о небе тем из нас, кто забыл. Земля, закрытая снегом, становится похожа на небо. Иногда и не отличишь, где одно, где другое, и граница между ними – черта горизонта – пропадает. В таком мире живой человек не может оставаться долго.
Зимой мы вспоминаем, как хорошо быть живыми. А потом снег тает.
2.
Одна молодая женщина умирала в больнице от заражения крови. Она порезала себе вены на руках. Врач, ругаясь, зашил порезы, но в кровь успела попасть инфекция.
Эта женщина лежала с высокой температурой, не могла заснуть. В палате горел ночник. И вот она увидела чёрное ночное небо и чёрную воду, и прямо перед собой, совсем близко – старинный парусный корабль. Над ней нависал бушприт, в высоту уходили мачты, на реях в путанице снастей виднелись убранные паруса. Паруса и снасти обледенели, и на них отблескивал странный голубоватый свет, вроде звёздного, только ярче. И в этом свете изредка вспыхивали мелкие снежинки, летящие в воздухе.
У женщины не было сил закричать, позвать на помощь. И она не могла ни перекреститься, ни перекрестить корабль. Она была привязана к койке. Она беззвучно прошептала: «Спасите», – и закрыла глаза. И вспомнила молитву, самую простую, самую короткую: «Господи, помилуй». И произнесла её – тоже без голоса, одними губами. Открыла глаза, и снова была только палата в мягком свете ночника. Зимняя ночь отступила, корабль исчез.
3.
Маленький мальчик укрывается с головой одеялом, и оно превращается в сказочный дворец. Мальчик – гость в этом дворце. Но однажды там обнаруживается камера пыток. И взрослый человек кричит во сне, сбрасывает одеяло, не может спать, встаёт, ходит в темноте из угла в угол…
4.
Стеклянная улитка – время, история, душа. И лоза тоже – время, история, душа. Живая лоза – или кованая, медная или железная, серебряная или золотая; или стеклянная. Или резная; а может быть, лепная или каменная – барельеф. Или сказочная, нездешняя.
5.
Когда звёзды видят рождение человека, они загадывают желание. Одна захотела увидеть, как выглядит звезда, если смотреть на неё с какой-нибудь из планет. Лучше с той, которая не совсем далеко от своего светила, чтобы оно виделось не просто яркой точкой. Но и чтобы не совсем близко, чтобы не было привычного пламени и жара. Планета кружится, светило прячется за её горизонт, потом снова появляется из-за горизонта. Звезда хотела поиграть в эту игру: встречать восходы. Откуда-то она узнала, что восходы бывают очень красивые, не уступающие ни в чём красоте дальнего космоса. И вот однажды она родилась человеком на Земле.
Другая звезда захотела сиять в раю. «Так и будет», – улыбнулся ей Ангел, пролетая мимо. Он спешил к новорождённому.
6.
Одна девушка думала, что вся пылает чистым пламенем восторга. Потом она вышла замуж и поняла, что сильно ошибалась насчёт природы этого пламени. А всё-таки, думала новобрачная, оно было чистым…
Ей очень повезло, что она вышла замуж по любви.
7.
Один человек собрал семь смертных грехов и стал рассматривать их на ладони. Его ладонь светилась, рассмотреть грехи было трудно. Бурые комки – вроде навозных – становились всё меньше… но не исчезали до конца. Человек горько плакал от того, что они не исчезают, и видел их даже сквозь сияние слёз. Они казались больше…
Сказка о большом тополе
Тополь хотели подсушить — внизу ствола, возле корней, ободрали кору. Чтобы дерево умерло и больше не пылило пухом в начале июня...
Это был осокорь, чёрный тополь, тот самый, каких ещё недавно было полно в российских городах. Впрочем, не он, а она: пылят, как известно, женские деревья.
Одно из имён чёрного тополя — сокора. И дерево, о котором моя сказка, зовут этим именем.
Тот, кто ободрал ствол, не знал ни имени Сокоры, ни настоящего названия её рода — и знать не хотел. Это были пуховые тополя, и он их ненавидел — вот всё, что он знал, и этого ему было вполне достаточно. Да, он ненавидел весь род Сокоры и хотел бы его истребить, стереть с лица земли, чтоб никогда больше не было таких, как она. Это, к его сожалению, было ему не по силам. А вот уничтожить одно беззащитное дерево — совсем не трудно. Он долго не решался взяться за дело: а вдруг у дерева всё же найдутся заступники, вдруг придётся отвечать. Но однажды, в очередной жаркий июньский полдень, когда кружила пуховая метель — он решился. «Я тебя убью, проклятое дерево!», — сказал он. И убил.
Сокора знала, что этот человек — её враг, что он ненавидит её и весь её род, что он убивает её из ненависти, потому, что она мешает ему лично — и даже не то чтобы очень сильно мешает; так, некоторое неудобство: неприятно ведь — пух в лицо, в нос, в глаза, пух в комнатах... только поэтому, а не потому, что она вообще не нужна на свете и не должна жить. Но ей ничего не оставалось, как принять свою участь, смириться. Ничто не могло её спасти, это она тоже знала. Ей предстояло медленно чахнуть, болеть до конца года, пока не облетят листья... последние осенние листья — до следующей осени она уже не доживёт, хотя ещё сможет проснуться весной. Жалко было и весеннего нежного ветра, и летнего весёлого солнца, и осенних тихих вечеров, и даже зимнего глубокого сна; жалко было оставлять людей, которых она помнила и знала с их раннего детства — тех, кто любил её, и тех, кто никогда её не замечал. Грустно было, что у них не станет её просторной тени, ветвей в небе над ними, кислорода, которого она умела отдавать больше, чем нужно было для дыхания ей самой, и которого всё меньше оставалось в их городе.
Так чувствовала Сокора, потихоньку засыпая, забываясь, растворяясь в небытии.
Пришла однажды к ней женщина, одна из тех, кого Сокора помнила ещё совсем маленькими, в колясках, а потом — их первые шаги. Эта любила Сокору, дружила с ней — только не была уверена, что дерево знает о её дружбе и отвечает.
Пришла она, увидела смертельную рану — небольшую, тому человеку даже и утруждать себя особенно не пришлось — и заплакала. Встала возле дерева на колени, не опасаясь, что её увидят, обняла ствол. И взмолилась: «Господи, если только можно, спаси это дерево! Забери взамен мою жизнь. Да, понимаю, это будет неравный обмен: у меня ведь никого нет, никому я на свете не нужна, обо мне и плакать некому. А это дерево нужно людям. Пусть оно живёт! А если нельзя его спасти, Господи, то позволь мне умереть вместе с ним. Я не хочу жить в мире, где его не будет и где так легко его погубили понапрасну. На всё Твоя святая воля, но вот моя молитва к Тебе от всего сердца».
И Сокора заплакала вместе с той женщиной. Она хотела, чтобы её подруга осталась жить. Но молиться она не могла.
Между тем Сокора была не простое дерево. Недаром у неё было собственное имя, такое же, как одно из имён её рода. Она была царицей, и не только всех чёрных тополей, а вообще всех деревьев на земле — хотя не знала об этом. Вот кого убил тот человек. И по всей земле все деревья опечалились сами не зная чему, стали болеть, задыхаться, медленней расти, легче умирать, хуже давать потомство...
А тот человек сам тяжело заболел. Он и думать не хотел о смерти; но случайно узнал, что проживёт, самое большее, до следующей осени. Ближайшую зиму переживёт, но до следующей не дотянет никак.
И тогда он понял, что умирает вместе с проклятым пуховым тополем. Сначала он так разозлился, что решил: и пусть, лишь бы только этому дереву тоже не жить! Но ему становилось всё хуже, и он, ослабев, в тоске молился и тоже плакал — но только о себе, о том, чтобы Господь его спас. Ведь это несправедливо — из-за дерева, у которого ни разума, ни души!.. Подумаешь, какое-то дерево! А ведь он, в конце концов, человек!..
Никакого назидательного конца у этой истории не будет. Хочу надеяться, что Бог пожалел одинокую женщину и спас её подругу, Сокору, царицу всех деревьев. Убить было очень легко, а чтобы вернуть к жизни — понадобилось чудо Божье, и Он совершил чудо. И все деревья на свете были спасены, снова стали спокойно расти, давать потомство и радоваться жизни.
Человек, пытавшийся убить Сокору, тоже не умер. Наверно, Бог пожалел и его, а больше — его жену, которая его любила и молилась о нём. Но теперь он почти не может ходить, этот человек. Он передвигается по квартире, но уже никогда не выходит на улицу и не может добить ненавистный тополь, который по-прежнему пылит пухом каждый раз в начале лета. А жена этого человека теперь, не обращая внимания на его протесты, ещё в мае затягивает окна марлей, и тополиный пух больше не попадает в комнаты.
1.
Осенью снег отправляется в путь – с неба на землю. Тихо идёт к нам, тихо приходит, чтобы напомнить о небе тем из нас, кто забыл. Земля, закрытая снегом, становится похожа на небо. Иногда и не отличишь, где одно, где другое, и граница между ними – черта горизонта – пропадает. В таком мире живой человек не может оставаться долго.
Зимой мы вспоминаем, как хорошо быть живыми. А потом снег тает.
2.
Одна молодая женщина умирала в больнице от заражения крови. Она порезала себе вены на руках. Врач, ругаясь, зашил порезы, но в кровь успела попасть инфекция.
Эта женщина лежала с высокой температурой, не могла заснуть. В палате горел ночник. И вот она увидела чёрное ночное небо и чёрную воду, и прямо перед собой, совсем близко – старинный парусный корабль. Над ней нависал бушприт, в высоту уходили мачты, на реях в путанице снастей виднелись убранные паруса. Паруса и снасти обледенели, и на них отблескивал странный голубоватый свет, вроде звёздного, только ярче. И в этом свете изредка вспыхивали мелкие снежинки, летящие в воздухе.
У женщины не было сил закричать, позвать на помощь. И она не могла ни перекреститься, ни перекрестить корабль. Она была привязана к койке. Она беззвучно прошептала: «Спасите», – и закрыла глаза. И вспомнила молитву, самую простую, самую короткую: «Господи, помилуй». И произнесла её – тоже без голоса, одними губами. Открыла глаза, и снова была только палата в мягком свете ночника. Зимняя ночь отступила, корабль исчез.
3.
Маленький мальчик укрывается с головой одеялом, и оно превращается в сказочный дворец. Мальчик – гость в этом дворце. Но однажды там обнаруживается камера пыток. И взрослый человек кричит во сне, сбрасывает одеяло, не может спать, встаёт, ходит в темноте из угла в угол…
4.
Стеклянная улитка – время, история, душа. И лоза тоже – время, история, душа. Живая лоза – или кованая, медная или железная, серебряная или золотая; или стеклянная. Или резная; а может быть, лепная или каменная – барельеф. Или сказочная, нездешняя.
5.
Когда звёзды видят рождение человека, они загадывают желание. Одна захотела увидеть, как выглядит звезда, если смотреть на неё с какой-нибудь из планет. Лучше с той, которая не совсем далеко от своего светила, чтобы оно виделось не просто яркой точкой. Но и чтобы не совсем близко, чтобы не было привычного пламени и жара. Планета кружится, светило прячется за её горизонт, потом снова появляется из-за горизонта. Звезда хотела поиграть в эту игру: встречать восходы. Откуда-то она узнала, что восходы бывают очень красивые, не уступающие ни в чём красоте дальнего космоса. И вот однажды она родилась человеком на Земле.
Другая звезда захотела сиять в раю. «Так и будет», – улыбнулся ей Ангел, пролетая мимо. Он спешил к новорождённому.
6.
Одна девушка думала, что вся пылает чистым пламенем восторга. Потом она вышла замуж и поняла, что сильно ошибалась насчёт природы этого пламени. А всё-таки, думала новобрачная, оно было чистым…
Ей очень повезло, что она вышла замуж по любви.
7.
Один человек собрал семь смертных грехов и стал рассматривать их на ладони. Его ладонь светилась, рассмотреть грехи было трудно. Бурые комки – вроде навозных – становились всё меньше… но не исчезали до конца. Человек горько плакал от того, что они не исчезают, и видел их даже сквозь сияние слёз. Они казались больше…
Сказка о большом тополе
Тополь хотели подсушить — внизу ствола, возле корней, ободрали кору. Чтобы дерево умерло и больше не пылило пухом в начале июня...
Это был осокорь, чёрный тополь, тот самый, каких ещё недавно было полно в российских городах. Впрочем, не он, а она: пылят, как известно, женские деревья.
Одно из имён чёрного тополя — сокора. И дерево, о котором моя сказка, зовут этим именем.
Тот, кто ободрал ствол, не знал ни имени Сокоры, ни настоящего названия её рода — и знать не хотел. Это были пуховые тополя, и он их ненавидел — вот всё, что он знал, и этого ему было вполне достаточно. Да, он ненавидел весь род Сокоры и хотел бы его истребить, стереть с лица земли, чтоб никогда больше не было таких, как она. Это, к его сожалению, было ему не по силам. А вот уничтожить одно беззащитное дерево — совсем не трудно. Он долго не решался взяться за дело: а вдруг у дерева всё же найдутся заступники, вдруг придётся отвечать. Но однажды, в очередной жаркий июньский полдень, когда кружила пуховая метель — он решился. «Я тебя убью, проклятое дерево!», — сказал он. И убил.
Сокора знала, что этот человек — её враг, что он ненавидит её и весь её род, что он убивает её из ненависти, потому, что она мешает ему лично — и даже не то чтобы очень сильно мешает; так, некоторое неудобство: неприятно ведь — пух в лицо, в нос, в глаза, пух в комнатах... только поэтому, а не потому, что она вообще не нужна на свете и не должна жить. Но ей ничего не оставалось, как принять свою участь, смириться. Ничто не могло её спасти, это она тоже знала. Ей предстояло медленно чахнуть, болеть до конца года, пока не облетят листья... последние осенние листья — до следующей осени она уже не доживёт, хотя ещё сможет проснуться весной. Жалко было и весеннего нежного ветра, и летнего весёлого солнца, и осенних тихих вечеров, и даже зимнего глубокого сна; жалко было оставлять людей, которых она помнила и знала с их раннего детства — тех, кто любил её, и тех, кто никогда её не замечал. Грустно было, что у них не станет её просторной тени, ветвей в небе над ними, кислорода, которого она умела отдавать больше, чем нужно было для дыхания ей самой, и которого всё меньше оставалось в их городе.
Так чувствовала Сокора, потихоньку засыпая, забываясь, растворяясь в небытии.
Пришла однажды к ней женщина, одна из тех, кого Сокора помнила ещё совсем маленькими, в колясках, а потом — их первые шаги. Эта любила Сокору, дружила с ней — только не была уверена, что дерево знает о её дружбе и отвечает.
Пришла она, увидела смертельную рану — небольшую, тому человеку даже и утруждать себя особенно не пришлось — и заплакала. Встала возле дерева на колени, не опасаясь, что её увидят, обняла ствол. И взмолилась: «Господи, если только можно, спаси это дерево! Забери взамен мою жизнь. Да, понимаю, это будет неравный обмен: у меня ведь никого нет, никому я на свете не нужна, обо мне и плакать некому. А это дерево нужно людям. Пусть оно живёт! А если нельзя его спасти, Господи, то позволь мне умереть вместе с ним. Я не хочу жить в мире, где его не будет и где так легко его погубили понапрасну. На всё Твоя святая воля, но вот моя молитва к Тебе от всего сердца».
И Сокора заплакала вместе с той женщиной. Она хотела, чтобы её подруга осталась жить. Но молиться она не могла.
Между тем Сокора была не простое дерево. Недаром у неё было собственное имя, такое же, как одно из имён её рода. Она была царицей, и не только всех чёрных тополей, а вообще всех деревьев на земле — хотя не знала об этом. Вот кого убил тот человек. И по всей земле все деревья опечалились сами не зная чему, стали болеть, задыхаться, медленней расти, легче умирать, хуже давать потомство...
А тот человек сам тяжело заболел. Он и думать не хотел о смерти; но случайно узнал, что проживёт, самое большее, до следующей осени. Ближайшую зиму переживёт, но до следующей не дотянет никак.
И тогда он понял, что умирает вместе с проклятым пуховым тополем. Сначала он так разозлился, что решил: и пусть, лишь бы только этому дереву тоже не жить! Но ему становилось всё хуже, и он, ослабев, в тоске молился и тоже плакал — но только о себе, о том, чтобы Господь его спас. Ведь это несправедливо — из-за дерева, у которого ни разума, ни души!.. Подумаешь, какое-то дерево! А ведь он, в конце концов, человек!..
Никакого назидательного конца у этой истории не будет. Хочу надеяться, что Бог пожалел одинокую женщину и спас её подругу, Сокору, царицу всех деревьев. Убить было очень легко, а чтобы вернуть к жизни — понадобилось чудо Божье, и Он совершил чудо. И все деревья на свете были спасены, снова стали спокойно расти, давать потомство и радоваться жизни.
Человек, пытавшийся убить Сокору, тоже не умер. Наверно, Бог пожалел и его, а больше — его жену, которая его любила и молилась о нём. Но теперь он почти не может ходить, этот человек. Он передвигается по квартире, но уже никогда не выходит на улицу и не может добить ненавистный тополь, который по-прежнему пылит пухом каждый раз в начале лета. А жена этого человека теперь, не обращая внимания на его протесты, ещё в мае затягивает окна марлей, и тополиный пух больше не попадает в комнаты.
Комментариев нет:
Отправить комментарий