слово между делом
или
«парадокс истинных стаканов»
Начну с самого простого. Что является одним из символов русской бытовой культуры в нашей стране и за её «буграми»? Правильно. Стакан! Символ, плотно закрепившийся в расхожих оборотах (типа «без стакана не разобраться»), в вокальных жанрах (редкая военная песня из аутентичных обходится без «чарки фронтовой»), в кинематографе (что останется от новогоднего ироничного шедевра, если по рекомендации думцев вырезать из него сюжетообразующую сцену в бане?, а об особенностях национальной рыбалки и охоты вообще можно будет забыть), наконец, в анекдотах (любой приведёт бездну примеров). Хотя, если верить статистике, французские души населения «принимают на грудь» в этиловом эквиваленте больше, чем российские. Но стереотип почему-то закрепился именно за русскими.
Впрочем, речь пока не о русских и даже не о россиянах, а об очень древних греках (да простят меня Тиртей, Алкей и Фиест с Фалетом). Греки, как известно, задали на века парадигмы развития чуть ли не всех наук, в частности – семиотики. Науки о знаковых системах коммуникации (язык, символика, хореография, музыкальная нотация, архитектура, живопись и т.п.). Особо греков интересовал вопрос о совпадении знака и означаемого. Скажу сразу, он имеет ключевое значение для массовой пропаганды новейшего времени. Потому что, во-первых, правд много, а во-вторых, одна и та же правда может быть выражена разными, иногда противоположными формулировками. Проиллюстрирую, сославшись для начала на банальный пример двух стаканов, ровно до середины наполненных жидкостью, – один «наполовину пуст», второй «наполовину полон». Согласитесь, здесь явно полярные оценки одной и той же реальности – «полноты налитого стакана». Психолог определит, что автор первой фразы – пессимист, а второй – оптимист. И будет прав. По-своему. Но продолжим. Скажите, в вашей квартире есть мебель? Конечно, есть, ответите вы. И будете абсолютно правы. А я скажу, что в вашей квартире мебели нет. И буду точно так же права. Потому что в квартире нет ни одного предмета, который можно было бы назвать просто «мебель». Есть диван, шифоньер, стол, стул… Как материально осязаемые объекты, они, безусловно, есть! Хотя на самом деле и их тоже нет. (Вы ещё не сочли меня сумасшедшей? Спасибо). Перейдём к аргументам. Чтобы описать каждый конкретный стол, каждое дерево за окном, каждую собаку, не говоря уж о человеке, понадобится такое количество слов, какое уведёт нас в дурную бесконечность. Ведь не только «одна и та же река», в которую «нельзя войти дважды», но и любой из окружающих предметов (включая нас с вами) ежесекундно (в реальности с неисчислимо большей частотой) меняет свои параметры. Поэтому попытка описания любой конкретности обречена на провал. На обрыв человеческой коммуникации. Мы, обитатели планеты, лишимся возможности общения, если откажемся от используемых знаковых систем. Или решим (шаг к конфронтации) подвергнуть сомнению их легитимность (общепризнанность). Итак, вывод первый: нередки ситуации, когда люди, придерживающиеся противоположных взглядов, равно правы.
Вернёмся к древним грекам. Не знаю, были у них стаканы или нет, но «парадокс истинных стаканов» сформулирован ими. Суть его в том, что если знак и означаемое совпадают, то утверждение об истинности высказываний о стаканах ставит под вопрос истинность самих стаканов. Но это, согласитесь, абсурд. Стаканы, как и мебель, деревья и им подобное, не могут быть истинными или ложными! Напрашивается вывод второй: знак и означаемое неоднозначны. «Берёза» как слово – это одно, а берёза, как конкретное дерево за моим окном,– это совсем другое. Впрочем, бог с ней с «берёзой», как и с «мебелью» и даже с «человеком». У этих знаков по крайней мере есть телесно ощущаемое означаемое. А как быть с такими понятиями, как «справедливость» (особенно «историческая»), «равенство», «свобода», «счастье», «патриотизм», «предательство», «дружба»… Список длинен. К общему знаменателю термины такого рода приводит отсутствие означаемого объекта. Это обрекает их на никогда не преодолимое разногласие в субъективных толкованиях, легко делает орудием массового зомбирования и поддерживает эффективный пропагандистский приём «подмены понятий».
Когда мастер демагогической речи в эфире познеровских «Времён» (в ту пору ещё выходивших в воскресном прайм-тайме) лозунгообразно выкрикивает «Почему российская Конституция перечисляет все народы, кроме русского!», возникают два вопроса. Во-первых, почему молчит присутствующий при этом юрист Барщевский? И Познер, человек вроде бы компетентный, тоже молчит. Да и сам автор лозунга, как юрист, не может не знать, что Конституция РФ – не этнографический справочник, она не перечисляет народов. В ней названы субъекты федерации, часть из которых по воле Иосифа Виссарионовича была выделена на основе этнического признака и в их наименовании упоминается этноним титульного народа. Вопрос второй – как на фоне этого авторитетного молчания восклицание будет воспринято ядерным электоратом ЛДПР и избирателями, готовыми к нему примкнуть? Скорее всего, они некритично проглотят его как призыв к действиям. Понятно, что к насильственным и против кого тоже ясно – враг обозначен. (Две статьи УК РФ вопиют о привлечении упомянутого оратора к ответственности).
А не так давно «безумный наш султан» публично назвал участников марша МИРА «национал-предателями» (среди них кумиры многих поколений россиян – Рязанов, Макаревич, Ахеджакова… Один шаг до публичного аутодафе культовых фильмов, песен и книг. Ничего не напоминает?). Но обратите внимание на смысловой контраст употреблённых слов. С одной стороны добрый «мир», с другой – злые «предатели». Предатели чего? Дела «вождя» и «партии»? Реанимация советского политического дискурса – избитый козырь постсоветского режима. Почему он так успешно играет? Очевидно, что дело в «партнёрах» по «игре». А кто главный партнёр власти в российском внутриполитическом шулерстве? Мы с вами, сограждане. Мы, хронически проигрывающие, как наша сборная по футболу. А как блестяще выступали советские спортсмены! Держали мировое лидерство! А как мы сами тогда жили! Пусть почти равно бедно, но предсказуемо, стабильно, безопасно. Вывод? Надо вернуть советские порядки. Уход в прошлое – одна из самых популярных стратегий поведения людей в условиях острой социальной депривации при негативных изменениях национальной (гражданской), этнической или другой общественной идентичности. Но, во-первых, советские порядки продолжают существовать, хоть и в виде карикатуры. И пока мы верим словам, что «пациент скорее жив, чем мёртв», «труп» будет оставаться «живым». А во-вторых, собака зарыта гораздо глубже. Глубже в умах и в веках.
Начнём с веков. Почему западные европейцы живут в несколько раз лучше, чем россияне? Один из ответов. Потому что российская история, в отличие от западноевропейской, почти не знает опыта победоносных социальных движений. Либо кроваво подавленные крестьянские «бунты бессмысленные и беспощадные», либо опять же кровавые расправы с аристократическими и интеллигентскими политическими альтернативами. Единственный антипример – Октябрьский переворот. Но можно ли считать его социальной победой? Один из блестящих знатоков марксизма Георгий Плеханов предупреждал «продолжателя дела Маркса» Владимира Ульянова – что ты хочешь сделать с этим обществом? в итоге придёт очередной «персидский хан»! Плеханов оказался прозорливей.
А теперь обратимся к истории Запада. Не надо идеализаций. Почти любая из современных демократических политий стоит по колено в крови. Террор якобинской диктатуры времён Великой французской революции по масштабам вполне сопоставим со сталинским или гитлеровским. Кровавые законы против бродяг и нищих в Великобритании только при Генрихе VII унесли жизни более семидесяти тысяч человек (для небольшой страны XVI века, согласитесь, цифра впечатляющая). Что уж говорить о США, где европейские политические миссионеры строили «общество свободы и справедливости» на костях и крови аборигенов. Всё это так. Но верно и другое. История Запада содержит бездну примеров социальных побед. И речь не только об успешных сражениях на баррикадах. Это крайний вариант, которого, конечно, хотелось бы избежать. Есть более мягкие версии революционных перемен. Европейские города полтораста лет добивались независимости от сеньоров, дравших по праву собственников земель немыслимые «оброки» со стремительно богатеющих городов. Города победили. Европейские университеты, зарождавшиеся как вольные союзы именитого учёного и его учеников, в глухое средневековье примерно столько же лет боролись за получение статуса корпорации (в средневековой Европе человек вне корпорации – то же, что сейчас человек без гражданства – бесправен и беззащитен). И таки получили его. Может, именно такой исторический опыт и сформировал у большинства граждан Запада убеждённость в том, что при необходимости они смогут повлиять на процесс принятия политических решений. Убеждённость, почти напрочь отсутствующую у россиян, уверенных, что бороться с «резиновой стеной» бесполезно.
Переходим к умам. Точнее – к умонастроениям. Откуда взялась столь опасно, если не сказать катастрофично, культивируемая всеми российскими режимами смысловая антинонимичность нашей политической культуры? Говоря проще – чёрно-белая палитра знаков и значений. Она многократно эксплицирована в нашей великой литературе – «Война и мир», «Жизнь и судьба», «Живые и мёртвые», «Слово и дело»… Вот и сейчас нас, сограждан (и без того сильно разделённых) настойчиво делят на «своих» и «чужих», на «патриотов» и «предателей». Последние объявляются сторонниками «нацистов». Но, во-первых, понятие «нацизм» в отличие от «бандитизм» и «предательство» довольно чётко определено в международном праве благодаря Нюрнбергскому процессу. А во-вторых, если людей, пришедших к власти в Украине называть «нацистами», то к ним же должны быть отнесены все главы государств, поддерживающие эту власть. Включая лидера ФРГ, страны, где до сих пор ДЕЙСТВИЯМИ (а не только СЛОВАМИ) искупается историческая вина перед жертвами нацизма.
Снова к палитре. Её черно-белая версия является дикурсным отражением традиционной для России модели отношений в оппозиции «государство-общество». Государство неизменно доминирует, выступая главным «мотором» развития страны. Общество безмолвствует, почивая в патерналистско-этатистских снах. Есть, правда, отчаянные головы, использующие клиентелистские связи с «государевыми людьми» для реализации своих интересов. Пиковый момент их активности – экономическая приватизация первой половины 1990-х (которые теперь иначе как «лихими» не называют). А я готова аплодировать этим временам! Поверьте, я не пылаю любовью к «олигархам». Но именно благодаря «олигархату» (ныне отчасти репрессированному, отчасти подкупленному) появилась хоть какая-то альтернатива правящей группе и вместе с ней надежда на установление столь необходимой России конвенциональной политической конкуренции. (Всего лишь надежда! Ведь использование того же стакана в качестве аргумента никак не может быть сочтено цивилизованной нормой политического диспута). Сейчас эта надежда похоронена. Центральные ТВ-каналы, хоть и наречённые разными именами, но похожие друг на друга, как единоутробные близнецы, околпачивают население чёрным официозом.
А что же делать нам, «рядовым гражданам»? Я решительно против этого оборота. Во-первых, если мы – «рядовые», то кто «капралы» и «генерал»? Проекция милитаристских аллюзий на общество – карта всё из той же козырной колоды российского политжаргона. К слову, американский президент Эйзенхауэр (сам генерал!) как-то высказался, что война слишком ответственное дело, чтоб доверять её генералам. (Один из европейских политологов пришёл к аналогичному заключению в другой области, сказав, что политика слишком серьёзное дело, чтобы ею занимались одни только политики). К этому мы ещё вернёмся. А в отношении армии, как и церкви, ясно – это абсолютно антидемократичные институты. Потому что там и там запрещено думать. А во-вторых, и в главных, гражданин – это суверен, источник власти (хоть в современной российской политической традиции принято воспринимать его только как «электоральное мясо»). Тем не менее, «генерал» должен помнить, что получил пост из рук избирателей и что живёт за счёт ответственных налогоплательщиков. А избиратель как принципал в полном праве спросить своего агента, насколько хорошо исполняются доверенные ему полномочия, и в случае неудовлетворяющего ответа в законном порядке отозвать не справившегося с порученным делом представителя, заменив его более легитимным лицом.
Так всё-таки что же делать? Искать «золотую середину» между «полюсами»? Буквально это означает отправиться в тропическую Африку и, почти полностью обнажившись, слиться с природой. Чтобы понять труднопреодолимый конфликт между биологическим и социальным началами в человеке. Опять антиномия! Но всё-таки «середина». Насколько она «золота»? В этой связи приходят на память слова мудрейшего поэта человечества, сказавшего, что многие думают, будто между противоположными токами зрения лежит истина, на самом деле между ним находится проблема. В дополнение ссылка еще на одного, теперь российского, классика, радикально возвысившего голос в пору той пока «единственной гражданской»: «С кем вы, мастера культуры?». Вопрос провокационный. Я лично согласна с теми, кто считает, что не так важен неверный ответ, сколько неправильно заданный вопрос. Так или иначе, нынешние мастера уже на него ответили. Ответ симметричен формулировке – в духе всё того же баррикадного противостояния. Да простят меня глубоко чтимые мной Мастера, вставшие на сторону марша МИРА на фоне параллельного понятно кем организованного и гораздо более широко тиражированного ПРО-шествия. Похоже, этими словами я уже беру чью-то сторону? Нет.
Я – на стороне проблемы. Которую надо обсуждать беспристрастно. Это предполагает, во-первых, максимально полное и объективное изложение позиций сторон. Во-вторых, аннигиляцию эмоций. Ведь когда говорят эмоции, разум спит. И чем громче голос эмоций, тем глубже сон разума. А кого «рождает сон разума» мы хорошо знаем (к сожалению, не только из литературы). Ну и, в-третьих, абсолютно необходимо обойтись без «стволов». И дело не только в том, что «когда разговаривают пушки, музы молчат». Мировая история (в том числе современная) переполнена этническими конфликтами. Одна из особенностей их в том, что они практически нерегулируемы. Хуже этого, каждый новый выход латентного этнического конфликта в фазу открытого противостояния порождает дополнительные причины его обострения в будущем. Особенно, если в ходе «регулирования» применена «сила оружия».
Так итоговый-то вывод какой? Их минимум два. Первый: нашей вековой диаде «государство»-«общество» жизненно необходимо преобразоваться в триаду «государство»-«гражданское общество»-«общество». Под «обществом» здесь понимается частная жизнь граждан, слабо вовлечённых в «политику». По поводу весьма спорного понятия «гражданское общество» приведу два красноречивых высказывания. Антонио Грамши, лидер итальянских коммунистов начала ХХ века, сказал, что в периоды социальных бурь гражданское общество выступает цепью казематов и крепостей, сохраняющих минимальный общественный порядок, когда первая линия обороны – государство, прорвана. Покойный генерал Лебедь дал другую оценку. Дескать, гражданское общество – это если не блажь, то роскошь, которую могут позволить себе только тучные страны Запада, но не Россия. Если мы держим сторону «генерала», то наше общество в скором будущем ожидает переход в «естественное состояние» - bellum omnium contra omnes.
Итог второй: надо «перья белые свои почистить». От пропагандистского чада и смрада. Образно говоря, надо научиться делать различие между словом «стакан» и реальным стаканом. Иначе мы так и будем продолжать бездумно глотать тщательно пережёванную «манную кашу» центральных ТВ-новостей, наслаждаться извращённым эскапизмом криминальных сериалов и наивно верить СЛОВАМ, предъявляемым вместо ДЕЛ.
Избушка на курьей ножке
эссе о перспективах демократии в России
Отечественная политэкспертиза рождает разные рецепты перехода России к демократии. В одном из них локомотивом демократического старта считается двухпартийная система. Предполагается, что её введение способно дотащить тяжеловесный состав российских общественно-политических институтов до остановки «Демократия» (как когда-то паровоз летел к коммуне). Но, вопрос первый, кто вводить будет? Судьба демократических новаций, спускаемых «сверху», хорошо известна. Дальше словесно-институциональной мимикрии дело упорно не идёт. Редкие инициативы «снизу» (идущие от общества) регулярно разбиваются о силовую аппаратную броню. Ну и кроме этого, мировая практика (опыт Великобритании, США, Японии, ФРГ etc.) свидетельствует, что бипартизм не столько предтеча, сколько следствие демократии. Хотя рациональное зерно в упомянутом предложении есть.
Любой демократический режим (не только основанный на бипартизме) с неизбежностью предполагает наличие институциализированной политической оппозиции. В частности, это один из ключевых элементов «вестминстерской модели демократии», сконструированной в ходе и итоге вековых социальных бурь. В другом островном государстве, географически (и не только) противоположном Великобритании, три года назад после катастрофической аварии на атомной станции правящая партия, находившаяся у власти бессменно с 1955 года, (казалось бы, вроде нашей КПСС или её нынешней пародийной имитации) ближайшие выборы проиграла. Выходит, с точки зрения японских избирателей виновником фукусимской трагедии было не землетрясение и не последовавшая за ним цунами, а правящая партия. Её соперница, более полувека проведшая в оппозиции, мирно и легально пришла к власти. То есть институциализация оппозиции означает, что она существует как постоянно действующий – официальный – никем не преследуемый политический институт. Смысл в том, что в её отсутствие политическая власть стоит на одной ноге. Очень неустойчивое положение. Требует дорогостоящих «костылей» в виде, к примеру, саммитов АТЭС, олимпиад, аннексии территорий суверенных государств и т.п. Для поднятия патриотического духа в сердобольном по отношению к инвалидам населении. Важнейшая «ортопедическая» (и попутно «контрацептивная») функция политической оппозиции – контроль за действиями (и бездействиями) правящей партии. Пусть оппозиционная партия в текущий период электорального цикла почти ничего не решает, но уже одно её присутствие в высшем законодательном органе здорово дисциплинирует властвующую партию, предохраняя её от ошибочных решений, не говоря уже о недопущении политических авантюр и произвола. Не зря одно из отечественных толкований демократии определяет её как систему, при которой власть хотя бы раз законно (в результате выборов) перешла к оппозиции. Современным российским политическим реалиям это определение соответствует в той же степени, что и пелёнка новорождённому младенцу. А в мировом-то обиходе что понимается под «властью народа»?
Демократия – младшая дочь политики. Хоть и родилась так давно, что страшно подумать. При прямой демократии Перикла в V веке до нашей эры 20 тысяч афинян совместно принимали все политические решения. История республиканского Рима содержит примеры такого же рода. И даже в отечественной истории, где доминируют диктаторские (как вариант – тиранические) режимы, есть эпизоды начал демократического правления. В виде Новгородского и Псковского вече, грозно и кроваво подавленных первым российским самодержцем. Новейшая демократия, зародившись чуть более трёхсот лет назад как западноевропейский политический проект и существующая ныне в качестве уже геополитической реальности, во многом остаётся нереализованным политическим идеалом. Возможно, поэтому определений демократии примерно столько же, сколько авторов трудов о ней. Подойдём к делу прагматично. На наш взгляд, наиболее точным отражением процесса становления демократии и его результата является дефиниция одного из отцов-основателей США Бенджамина Франклина: демократия – это договорённость о правилах поведения между хорошо вооружёнными джентльменами (просится только одно слово – публичная договорённость). Обратите внимание, в определении нет ни слова о равенстве, справедливости, всеобщем благе и даже о свободе.
Попробуем расшифровать метафору Франклина. Ключевое понятие в ней – это «правила поведения», понимай – законы. Как они появляются на свет? Не высочайшими указами и директивами, а в ходе переговоров. Так что же эти «джентльмены» такие благородные люди, что предпочитают переговорный процесс всем прочим вариантам решения споров? Да нет, конечно. На самом деле они могут быть отпетыми подлецами и негодяями. Тогда что же заставляет их договариваться? То, что они равно хорошо вооружены. То есть располагают примерно одинаковыми по объёму ресурсами (чаще всего финансовыми, но это где как). «Джентльмены», может быть, с большим удовольствием перестреляли бы друг друга, но они понимают, что договариваться выгодней. Приведём иллюстративный пример. Западная Европа, хронически самый густонаселённый район мира, пятнадцать веков провела в войнах. Пока не стало ясно, что переговоры, взаимные компромиссы, а то и союзничество сулят выигрыш всем сторонам. Юго-Восточной Европе, с лёгкой руки известно кого погружённой ныне в силовой территориальный передел, видимо, это ещё предстоит понять. Когда прольётся вразумляющее количество крови. Вспоминается высказывание «железного канцлера» Отто фон Бисмарка: «на своих ошибках учатся только дураки».
Завершает дешифровку франклинской метафоры один из самых больных вопросов российской политической жизни: почему достигнутые договорённости соблюдаются? А потому что их заключили люди, позиционировавшие себя как джентльмены. В дипломатической лексике есть оборот – «джентльменское соглашение». Это означает, что официальные лица пришли к совместному решению, не подписав никаких бумаг. Но договорённость будет соблюдена обеими сторонами, поскольку джентльмен – человек слова. А соглашение достигнуто публично. И если один из «джентльменов» его нарушит, то конкурент через свой медиахолдинг (легально существующий и нецензурируемый) информирует об этом общественность, в результате чего первый потеряет авторитет, власть, а с ними и прибыль. Такова прагматика демократии.
Один из старших братьев демократии – авторитаризм. В политической науке этот режим не оценивается однозначно как диктаторский. Авторитарная власть обладает высокой способностью к обеспечению политической стабильности, мобилизации общественных ресурсов, преодолению сопротивления политических противников. Все это делает ее достаточно эффективным средством проведения радикальных общественных реформ в условиях системного кризиса. Реформистские возможности авторитаризма ярко продемонстрировали Южная Корея (1963-1972 гг.), Камбоджа (1998-2004 гг.), Пакистан (1962-1969 гг.), Малайзия (1971-1995 гг.), Бразилия (1947-1958 гг.), Китай (после 1979 г.), Франция (1958-1969 гг.), Шри Ланка (1982-2001), Таиланд (1978-1988 гг.), Турция (1954-1960 гг.), Греция (1949-1967гг.). Прошу прощения за обилие дат, но их интервальность имеет большое значение для оценки результативности нынешнего российского авторитаризма. Названные режимы отличало сочетание экономической эффективности с политической стабильностью, сильной власти с личной свободой граждан и относительно развитым социальным плюрализмом.
Двое британских политологов Т.Бесли и М.Кудамацу, изучив более 70-ти авторитарных режимов ХХ века, разработали концепцию успешного авторитаризма. В качестве критериев успеха были взяты три: экономический рост, уровень развития образования и количество публичных благ. Исследователи пришли к двум заключениям. Во-первых, авторитарные системы успешны только в тех случаях, когда в стране имеется сильный селекторат, который трудно или невозможно репрессировать или подкупить. Селекторат – это группы людей, не находящиеся у власти, но определяющие, кто именно должен там находиться. Они – держатели важнейших для общества ресурсов. Чаще всего это финансово-промышленные группировки. Хотя «национальные портреты» селектората культурно обусловлены. В ряде стран или их регионов его роль исполняют влиятельные группы со специфическим потенциалом, как то: этнические или родственные кланы, высший генералитет или церковные иерархи… Но это не так уж важно. Главное, что селекторат примерно равен по степени обеспеченности властными ресурсами между собой и правящей группой. Это, во-первых, ставит последнюю в зависимость от мнения равных по силе контрагентов, во-вторых, создаёт благоприятную для развития общества конкурентную среду, в-третьих, вынуждает участников этих немирных по сути своей отношений прибегать к переговорной процедуре согласования интересов, предполагающей реализацию сценария «выигрыш-выигрыш».
Второе условие успешного авторитаризма в том, что он обеспечивает эффективное социально-экономическое развитие только на стадии и в отраслях догоняющей индустриализации. После того как эти задачи решены, авторитарный политический режим становится преградой инновационному развитию экономики. Переход к демократии становится жизненно необходимым.
Если спроецировать изложенное на современную политическую и экономическую жизнь России, выводы напрашиваются сами собой. Самостоятельный селекторат, нарождавшийся в России в 1990-х (его принято называть «олигархатом»), к настоящему времени если не уничтожен, то либо подавлен, либо прикормлен властью. То есть из «хорошо вооружённых джентльменов» остался один – правящая группа. Значит, одно из условий демократического перехода отсутствует. Что со вторым? Экономическая индустриализация в России была проведена советской властью. Пусть однобокая, с чрезмерным упором на милитаристский сектор, и оплаченная слишком дорого – десятками миллионов жизней советских граждан. Но удалось ли сохранить хоть это достигнутое? Нет. В современной России последние двадцать лет идёт процесс деиндустриализации. И дорогостоящие «сколковские» проекты на этом фоне с их претензией на инновационность выглядят здоровенным «мыльным костылём». Так что и с реализацией второго условия успешного авторитаризма, видимо, придётся обождать. Потуже подтянув ремешки.
Единоначалие (как и единомыслие) бывает эффективным только в крайних условиях экстремальных ситуаций, каковые вообще-то нечасты. Если не создавать их искусственно (в виде «маленьких победоносных войн» или крупных терактов) для отвлечения внимания населения от проблем, вызванных несостоятельностью правительства. Это может дать сиюминутные выгоды (рост рейтинга первых лиц, например). Стратегически же для выведения страны из вялотекущего прозябания с периодическими обвалами в кризисы необходимо развитие конвенциональной экономической и политической конкуренции. Процесс, конечно, небыстрый, но вполне рукотворный. В противном случае «избушка» так и будет стоять к своим интересам передом, а к потребностям общества – задом.
или
«парадокс истинных стаканов»
Начну с самого простого. Что является одним из символов русской бытовой культуры в нашей стране и за её «буграми»? Правильно. Стакан! Символ, плотно закрепившийся в расхожих оборотах (типа «без стакана не разобраться»), в вокальных жанрах (редкая военная песня из аутентичных обходится без «чарки фронтовой»), в кинематографе (что останется от новогоднего ироничного шедевра, если по рекомендации думцев вырезать из него сюжетообразующую сцену в бане?, а об особенностях национальной рыбалки и охоты вообще можно будет забыть), наконец, в анекдотах (любой приведёт бездну примеров). Хотя, если верить статистике, французские души населения «принимают на грудь» в этиловом эквиваленте больше, чем российские. Но стереотип почему-то закрепился именно за русскими.
Впрочем, речь пока не о русских и даже не о россиянах, а об очень древних греках (да простят меня Тиртей, Алкей и Фиест с Фалетом). Греки, как известно, задали на века парадигмы развития чуть ли не всех наук, в частности – семиотики. Науки о знаковых системах коммуникации (язык, символика, хореография, музыкальная нотация, архитектура, живопись и т.п.). Особо греков интересовал вопрос о совпадении знака и означаемого. Скажу сразу, он имеет ключевое значение для массовой пропаганды новейшего времени. Потому что, во-первых, правд много, а во-вторых, одна и та же правда может быть выражена разными, иногда противоположными формулировками. Проиллюстрирую, сославшись для начала на банальный пример двух стаканов, ровно до середины наполненных жидкостью, – один «наполовину пуст», второй «наполовину полон». Согласитесь, здесь явно полярные оценки одной и той же реальности – «полноты налитого стакана». Психолог определит, что автор первой фразы – пессимист, а второй – оптимист. И будет прав. По-своему. Но продолжим. Скажите, в вашей квартире есть мебель? Конечно, есть, ответите вы. И будете абсолютно правы. А я скажу, что в вашей квартире мебели нет. И буду точно так же права. Потому что в квартире нет ни одного предмета, который можно было бы назвать просто «мебель». Есть диван, шифоньер, стол, стул… Как материально осязаемые объекты, они, безусловно, есть! Хотя на самом деле и их тоже нет. (Вы ещё не сочли меня сумасшедшей? Спасибо). Перейдём к аргументам. Чтобы описать каждый конкретный стол, каждое дерево за окном, каждую собаку, не говоря уж о человеке, понадобится такое количество слов, какое уведёт нас в дурную бесконечность. Ведь не только «одна и та же река», в которую «нельзя войти дважды», но и любой из окружающих предметов (включая нас с вами) ежесекундно (в реальности с неисчислимо большей частотой) меняет свои параметры. Поэтому попытка описания любой конкретности обречена на провал. На обрыв человеческой коммуникации. Мы, обитатели планеты, лишимся возможности общения, если откажемся от используемых знаковых систем. Или решим (шаг к конфронтации) подвергнуть сомнению их легитимность (общепризнанность). Итак, вывод первый: нередки ситуации, когда люди, придерживающиеся противоположных взглядов, равно правы.
Вернёмся к древним грекам. Не знаю, были у них стаканы или нет, но «парадокс истинных стаканов» сформулирован ими. Суть его в том, что если знак и означаемое совпадают, то утверждение об истинности высказываний о стаканах ставит под вопрос истинность самих стаканов. Но это, согласитесь, абсурд. Стаканы, как и мебель, деревья и им подобное, не могут быть истинными или ложными! Напрашивается вывод второй: знак и означаемое неоднозначны. «Берёза» как слово – это одно, а берёза, как конкретное дерево за моим окном,– это совсем другое. Впрочем, бог с ней с «берёзой», как и с «мебелью» и даже с «человеком». У этих знаков по крайней мере есть телесно ощущаемое означаемое. А как быть с такими понятиями, как «справедливость» (особенно «историческая»), «равенство», «свобода», «счастье», «патриотизм», «предательство», «дружба»… Список длинен. К общему знаменателю термины такого рода приводит отсутствие означаемого объекта. Это обрекает их на никогда не преодолимое разногласие в субъективных толкованиях, легко делает орудием массового зомбирования и поддерживает эффективный пропагандистский приём «подмены понятий».
Когда мастер демагогической речи в эфире познеровских «Времён» (в ту пору ещё выходивших в воскресном прайм-тайме) лозунгообразно выкрикивает «Почему российская Конституция перечисляет все народы, кроме русского!», возникают два вопроса. Во-первых, почему молчит присутствующий при этом юрист Барщевский? И Познер, человек вроде бы компетентный, тоже молчит. Да и сам автор лозунга, как юрист, не может не знать, что Конституция РФ – не этнографический справочник, она не перечисляет народов. В ней названы субъекты федерации, часть из которых по воле Иосифа Виссарионовича была выделена на основе этнического признака и в их наименовании упоминается этноним титульного народа. Вопрос второй – как на фоне этого авторитетного молчания восклицание будет воспринято ядерным электоратом ЛДПР и избирателями, готовыми к нему примкнуть? Скорее всего, они некритично проглотят его как призыв к действиям. Понятно, что к насильственным и против кого тоже ясно – враг обозначен. (Две статьи УК РФ вопиют о привлечении упомянутого оратора к ответственности).
А не так давно «безумный наш султан» публично назвал участников марша МИРА «национал-предателями» (среди них кумиры многих поколений россиян – Рязанов, Макаревич, Ахеджакова… Один шаг до публичного аутодафе культовых фильмов, песен и книг. Ничего не напоминает?). Но обратите внимание на смысловой контраст употреблённых слов. С одной стороны добрый «мир», с другой – злые «предатели». Предатели чего? Дела «вождя» и «партии»? Реанимация советского политического дискурса – избитый козырь постсоветского режима. Почему он так успешно играет? Очевидно, что дело в «партнёрах» по «игре». А кто главный партнёр власти в российском внутриполитическом шулерстве? Мы с вами, сограждане. Мы, хронически проигрывающие, как наша сборная по футболу. А как блестяще выступали советские спортсмены! Держали мировое лидерство! А как мы сами тогда жили! Пусть почти равно бедно, но предсказуемо, стабильно, безопасно. Вывод? Надо вернуть советские порядки. Уход в прошлое – одна из самых популярных стратегий поведения людей в условиях острой социальной депривации при негативных изменениях национальной (гражданской), этнической или другой общественной идентичности. Но, во-первых, советские порядки продолжают существовать, хоть и в виде карикатуры. И пока мы верим словам, что «пациент скорее жив, чем мёртв», «труп» будет оставаться «живым». А во-вторых, собака зарыта гораздо глубже. Глубже в умах и в веках.
Начнём с веков. Почему западные европейцы живут в несколько раз лучше, чем россияне? Один из ответов. Потому что российская история, в отличие от западноевропейской, почти не знает опыта победоносных социальных движений. Либо кроваво подавленные крестьянские «бунты бессмысленные и беспощадные», либо опять же кровавые расправы с аристократическими и интеллигентскими политическими альтернативами. Единственный антипример – Октябрьский переворот. Но можно ли считать его социальной победой? Один из блестящих знатоков марксизма Георгий Плеханов предупреждал «продолжателя дела Маркса» Владимира Ульянова – что ты хочешь сделать с этим обществом? в итоге придёт очередной «персидский хан»! Плеханов оказался прозорливей.
А теперь обратимся к истории Запада. Не надо идеализаций. Почти любая из современных демократических политий стоит по колено в крови. Террор якобинской диктатуры времён Великой французской революции по масштабам вполне сопоставим со сталинским или гитлеровским. Кровавые законы против бродяг и нищих в Великобритании только при Генрихе VII унесли жизни более семидесяти тысяч человек (для небольшой страны XVI века, согласитесь, цифра впечатляющая). Что уж говорить о США, где европейские политические миссионеры строили «общество свободы и справедливости» на костях и крови аборигенов. Всё это так. Но верно и другое. История Запада содержит бездну примеров социальных побед. И речь не только об успешных сражениях на баррикадах. Это крайний вариант, которого, конечно, хотелось бы избежать. Есть более мягкие версии революционных перемен. Европейские города полтораста лет добивались независимости от сеньоров, дравших по праву собственников земель немыслимые «оброки» со стремительно богатеющих городов. Города победили. Европейские университеты, зарождавшиеся как вольные союзы именитого учёного и его учеников, в глухое средневековье примерно столько же лет боролись за получение статуса корпорации (в средневековой Европе человек вне корпорации – то же, что сейчас человек без гражданства – бесправен и беззащитен). И таки получили его. Может, именно такой исторический опыт и сформировал у большинства граждан Запада убеждённость в том, что при необходимости они смогут повлиять на процесс принятия политических решений. Убеждённость, почти напрочь отсутствующую у россиян, уверенных, что бороться с «резиновой стеной» бесполезно.
Переходим к умам. Точнее – к умонастроениям. Откуда взялась столь опасно, если не сказать катастрофично, культивируемая всеми российскими режимами смысловая антинонимичность нашей политической культуры? Говоря проще – чёрно-белая палитра знаков и значений. Она многократно эксплицирована в нашей великой литературе – «Война и мир», «Жизнь и судьба», «Живые и мёртвые», «Слово и дело»… Вот и сейчас нас, сограждан (и без того сильно разделённых) настойчиво делят на «своих» и «чужих», на «патриотов» и «предателей». Последние объявляются сторонниками «нацистов». Но, во-первых, понятие «нацизм» в отличие от «бандитизм» и «предательство» довольно чётко определено в международном праве благодаря Нюрнбергскому процессу. А во-вторых, если людей, пришедших к власти в Украине называть «нацистами», то к ним же должны быть отнесены все главы государств, поддерживающие эту власть. Включая лидера ФРГ, страны, где до сих пор ДЕЙСТВИЯМИ (а не только СЛОВАМИ) искупается историческая вина перед жертвами нацизма.
Снова к палитре. Её черно-белая версия является дикурсным отражением традиционной для России модели отношений в оппозиции «государство-общество». Государство неизменно доминирует, выступая главным «мотором» развития страны. Общество безмолвствует, почивая в патерналистско-этатистских снах. Есть, правда, отчаянные головы, использующие клиентелистские связи с «государевыми людьми» для реализации своих интересов. Пиковый момент их активности – экономическая приватизация первой половины 1990-х (которые теперь иначе как «лихими» не называют). А я готова аплодировать этим временам! Поверьте, я не пылаю любовью к «олигархам». Но именно благодаря «олигархату» (ныне отчасти репрессированному, отчасти подкупленному) появилась хоть какая-то альтернатива правящей группе и вместе с ней надежда на установление столь необходимой России конвенциональной политической конкуренции. (Всего лишь надежда! Ведь использование того же стакана в качестве аргумента никак не может быть сочтено цивилизованной нормой политического диспута). Сейчас эта надежда похоронена. Центральные ТВ-каналы, хоть и наречённые разными именами, но похожие друг на друга, как единоутробные близнецы, околпачивают население чёрным официозом.
А что же делать нам, «рядовым гражданам»? Я решительно против этого оборота. Во-первых, если мы – «рядовые», то кто «капралы» и «генерал»? Проекция милитаристских аллюзий на общество – карта всё из той же козырной колоды российского политжаргона. К слову, американский президент Эйзенхауэр (сам генерал!) как-то высказался, что война слишком ответственное дело, чтоб доверять её генералам. (Один из европейских политологов пришёл к аналогичному заключению в другой области, сказав, что политика слишком серьёзное дело, чтобы ею занимались одни только политики). К этому мы ещё вернёмся. А в отношении армии, как и церкви, ясно – это абсолютно антидемократичные институты. Потому что там и там запрещено думать. А во-вторых, и в главных, гражданин – это суверен, источник власти (хоть в современной российской политической традиции принято воспринимать его только как «электоральное мясо»). Тем не менее, «генерал» должен помнить, что получил пост из рук избирателей и что живёт за счёт ответственных налогоплательщиков. А избиратель как принципал в полном праве спросить своего агента, насколько хорошо исполняются доверенные ему полномочия, и в случае неудовлетворяющего ответа в законном порядке отозвать не справившегося с порученным делом представителя, заменив его более легитимным лицом.
Так всё-таки что же делать? Искать «золотую середину» между «полюсами»? Буквально это означает отправиться в тропическую Африку и, почти полностью обнажившись, слиться с природой. Чтобы понять труднопреодолимый конфликт между биологическим и социальным началами в человеке. Опять антиномия! Но всё-таки «середина». Насколько она «золота»? В этой связи приходят на память слова мудрейшего поэта человечества, сказавшего, что многие думают, будто между противоположными токами зрения лежит истина, на самом деле между ним находится проблема. В дополнение ссылка еще на одного, теперь российского, классика, радикально возвысившего голос в пору той пока «единственной гражданской»: «С кем вы, мастера культуры?». Вопрос провокационный. Я лично согласна с теми, кто считает, что не так важен неверный ответ, сколько неправильно заданный вопрос. Так или иначе, нынешние мастера уже на него ответили. Ответ симметричен формулировке – в духе всё того же баррикадного противостояния. Да простят меня глубоко чтимые мной Мастера, вставшие на сторону марша МИРА на фоне параллельного понятно кем организованного и гораздо более широко тиражированного ПРО-шествия. Похоже, этими словами я уже беру чью-то сторону? Нет.
Я – на стороне проблемы. Которую надо обсуждать беспристрастно. Это предполагает, во-первых, максимально полное и объективное изложение позиций сторон. Во-вторых, аннигиляцию эмоций. Ведь когда говорят эмоции, разум спит. И чем громче голос эмоций, тем глубже сон разума. А кого «рождает сон разума» мы хорошо знаем (к сожалению, не только из литературы). Ну и, в-третьих, абсолютно необходимо обойтись без «стволов». И дело не только в том, что «когда разговаривают пушки, музы молчат». Мировая история (в том числе современная) переполнена этническими конфликтами. Одна из особенностей их в том, что они практически нерегулируемы. Хуже этого, каждый новый выход латентного этнического конфликта в фазу открытого противостояния порождает дополнительные причины его обострения в будущем. Особенно, если в ходе «регулирования» применена «сила оружия».
Так итоговый-то вывод какой? Их минимум два. Первый: нашей вековой диаде «государство»-«общество» жизненно необходимо преобразоваться в триаду «государство»-«гражданское общество»-«общество». Под «обществом» здесь понимается частная жизнь граждан, слабо вовлечённых в «политику». По поводу весьма спорного понятия «гражданское общество» приведу два красноречивых высказывания. Антонио Грамши, лидер итальянских коммунистов начала ХХ века, сказал, что в периоды социальных бурь гражданское общество выступает цепью казематов и крепостей, сохраняющих минимальный общественный порядок, когда первая линия обороны – государство, прорвана. Покойный генерал Лебедь дал другую оценку. Дескать, гражданское общество – это если не блажь, то роскошь, которую могут позволить себе только тучные страны Запада, но не Россия. Если мы держим сторону «генерала», то наше общество в скором будущем ожидает переход в «естественное состояние» - bellum omnium contra omnes.
Итог второй: надо «перья белые свои почистить». От пропагандистского чада и смрада. Образно говоря, надо научиться делать различие между словом «стакан» и реальным стаканом. Иначе мы так и будем продолжать бездумно глотать тщательно пережёванную «манную кашу» центральных ТВ-новостей, наслаждаться извращённым эскапизмом криминальных сериалов и наивно верить СЛОВАМ, предъявляемым вместо ДЕЛ.
Избушка на курьей ножке
эссе о перспективах демократии в России
Отечественная политэкспертиза рождает разные рецепты перехода России к демократии. В одном из них локомотивом демократического старта считается двухпартийная система. Предполагается, что её введение способно дотащить тяжеловесный состав российских общественно-политических институтов до остановки «Демократия» (как когда-то паровоз летел к коммуне). Но, вопрос первый, кто вводить будет? Судьба демократических новаций, спускаемых «сверху», хорошо известна. Дальше словесно-институциональной мимикрии дело упорно не идёт. Редкие инициативы «снизу» (идущие от общества) регулярно разбиваются о силовую аппаратную броню. Ну и кроме этого, мировая практика (опыт Великобритании, США, Японии, ФРГ etc.) свидетельствует, что бипартизм не столько предтеча, сколько следствие демократии. Хотя рациональное зерно в упомянутом предложении есть.
Любой демократический режим (не только основанный на бипартизме) с неизбежностью предполагает наличие институциализированной политической оппозиции. В частности, это один из ключевых элементов «вестминстерской модели демократии», сконструированной в ходе и итоге вековых социальных бурь. В другом островном государстве, географически (и не только) противоположном Великобритании, три года назад после катастрофической аварии на атомной станции правящая партия, находившаяся у власти бессменно с 1955 года, (казалось бы, вроде нашей КПСС или её нынешней пародийной имитации) ближайшие выборы проиграла. Выходит, с точки зрения японских избирателей виновником фукусимской трагедии было не землетрясение и не последовавшая за ним цунами, а правящая партия. Её соперница, более полувека проведшая в оппозиции, мирно и легально пришла к власти. То есть институциализация оппозиции означает, что она существует как постоянно действующий – официальный – никем не преследуемый политический институт. Смысл в том, что в её отсутствие политическая власть стоит на одной ноге. Очень неустойчивое положение. Требует дорогостоящих «костылей» в виде, к примеру, саммитов АТЭС, олимпиад, аннексии территорий суверенных государств и т.п. Для поднятия патриотического духа в сердобольном по отношению к инвалидам населении. Важнейшая «ортопедическая» (и попутно «контрацептивная») функция политической оппозиции – контроль за действиями (и бездействиями) правящей партии. Пусть оппозиционная партия в текущий период электорального цикла почти ничего не решает, но уже одно её присутствие в высшем законодательном органе здорово дисциплинирует властвующую партию, предохраняя её от ошибочных решений, не говоря уже о недопущении политических авантюр и произвола. Не зря одно из отечественных толкований демократии определяет её как систему, при которой власть хотя бы раз законно (в результате выборов) перешла к оппозиции. Современным российским политическим реалиям это определение соответствует в той же степени, что и пелёнка новорождённому младенцу. А в мировом-то обиходе что понимается под «властью народа»?
Демократия – младшая дочь политики. Хоть и родилась так давно, что страшно подумать. При прямой демократии Перикла в V веке до нашей эры 20 тысяч афинян совместно принимали все политические решения. История республиканского Рима содержит примеры такого же рода. И даже в отечественной истории, где доминируют диктаторские (как вариант – тиранические) режимы, есть эпизоды начал демократического правления. В виде Новгородского и Псковского вече, грозно и кроваво подавленных первым российским самодержцем. Новейшая демократия, зародившись чуть более трёхсот лет назад как западноевропейский политический проект и существующая ныне в качестве уже геополитической реальности, во многом остаётся нереализованным политическим идеалом. Возможно, поэтому определений демократии примерно столько же, сколько авторов трудов о ней. Подойдём к делу прагматично. На наш взгляд, наиболее точным отражением процесса становления демократии и его результата является дефиниция одного из отцов-основателей США Бенджамина Франклина: демократия – это договорённость о правилах поведения между хорошо вооружёнными джентльменами (просится только одно слово – публичная договорённость). Обратите внимание, в определении нет ни слова о равенстве, справедливости, всеобщем благе и даже о свободе.
Попробуем расшифровать метафору Франклина. Ключевое понятие в ней – это «правила поведения», понимай – законы. Как они появляются на свет? Не высочайшими указами и директивами, а в ходе переговоров. Так что же эти «джентльмены» такие благородные люди, что предпочитают переговорный процесс всем прочим вариантам решения споров? Да нет, конечно. На самом деле они могут быть отпетыми подлецами и негодяями. Тогда что же заставляет их договариваться? То, что они равно хорошо вооружены. То есть располагают примерно одинаковыми по объёму ресурсами (чаще всего финансовыми, но это где как). «Джентльмены», может быть, с большим удовольствием перестреляли бы друг друга, но они понимают, что договариваться выгодней. Приведём иллюстративный пример. Западная Европа, хронически самый густонаселённый район мира, пятнадцать веков провела в войнах. Пока не стало ясно, что переговоры, взаимные компромиссы, а то и союзничество сулят выигрыш всем сторонам. Юго-Восточной Европе, с лёгкой руки известно кого погружённой ныне в силовой территориальный передел, видимо, это ещё предстоит понять. Когда прольётся вразумляющее количество крови. Вспоминается высказывание «железного канцлера» Отто фон Бисмарка: «на своих ошибках учатся только дураки».
Завершает дешифровку франклинской метафоры один из самых больных вопросов российской политической жизни: почему достигнутые договорённости соблюдаются? А потому что их заключили люди, позиционировавшие себя как джентльмены. В дипломатической лексике есть оборот – «джентльменское соглашение». Это означает, что официальные лица пришли к совместному решению, не подписав никаких бумаг. Но договорённость будет соблюдена обеими сторонами, поскольку джентльмен – человек слова. А соглашение достигнуто публично. И если один из «джентльменов» его нарушит, то конкурент через свой медиахолдинг (легально существующий и нецензурируемый) информирует об этом общественность, в результате чего первый потеряет авторитет, власть, а с ними и прибыль. Такова прагматика демократии.
Один из старших братьев демократии – авторитаризм. В политической науке этот режим не оценивается однозначно как диктаторский. Авторитарная власть обладает высокой способностью к обеспечению политической стабильности, мобилизации общественных ресурсов, преодолению сопротивления политических противников. Все это делает ее достаточно эффективным средством проведения радикальных общественных реформ в условиях системного кризиса. Реформистские возможности авторитаризма ярко продемонстрировали Южная Корея (1963-1972 гг.), Камбоджа (1998-2004 гг.), Пакистан (1962-1969 гг.), Малайзия (1971-1995 гг.), Бразилия (1947-1958 гг.), Китай (после 1979 г.), Франция (1958-1969 гг.), Шри Ланка (1982-2001), Таиланд (1978-1988 гг.), Турция (1954-1960 гг.), Греция (1949-1967гг.). Прошу прощения за обилие дат, но их интервальность имеет большое значение для оценки результативности нынешнего российского авторитаризма. Названные режимы отличало сочетание экономической эффективности с политической стабильностью, сильной власти с личной свободой граждан и относительно развитым социальным плюрализмом.
Двое британских политологов Т.Бесли и М.Кудамацу, изучив более 70-ти авторитарных режимов ХХ века, разработали концепцию успешного авторитаризма. В качестве критериев успеха были взяты три: экономический рост, уровень развития образования и количество публичных благ. Исследователи пришли к двум заключениям. Во-первых, авторитарные системы успешны только в тех случаях, когда в стране имеется сильный селекторат, который трудно или невозможно репрессировать или подкупить. Селекторат – это группы людей, не находящиеся у власти, но определяющие, кто именно должен там находиться. Они – держатели важнейших для общества ресурсов. Чаще всего это финансово-промышленные группировки. Хотя «национальные портреты» селектората культурно обусловлены. В ряде стран или их регионов его роль исполняют влиятельные группы со специфическим потенциалом, как то: этнические или родственные кланы, высший генералитет или церковные иерархи… Но это не так уж важно. Главное, что селекторат примерно равен по степени обеспеченности властными ресурсами между собой и правящей группой. Это, во-первых, ставит последнюю в зависимость от мнения равных по силе контрагентов, во-вторых, создаёт благоприятную для развития общества конкурентную среду, в-третьих, вынуждает участников этих немирных по сути своей отношений прибегать к переговорной процедуре согласования интересов, предполагающей реализацию сценария «выигрыш-выигрыш».
Второе условие успешного авторитаризма в том, что он обеспечивает эффективное социально-экономическое развитие только на стадии и в отраслях догоняющей индустриализации. После того как эти задачи решены, авторитарный политический режим становится преградой инновационному развитию экономики. Переход к демократии становится жизненно необходимым.
Если спроецировать изложенное на современную политическую и экономическую жизнь России, выводы напрашиваются сами собой. Самостоятельный селекторат, нарождавшийся в России в 1990-х (его принято называть «олигархатом»), к настоящему времени если не уничтожен, то либо подавлен, либо прикормлен властью. То есть из «хорошо вооружённых джентльменов» остался один – правящая группа. Значит, одно из условий демократического перехода отсутствует. Что со вторым? Экономическая индустриализация в России была проведена советской властью. Пусть однобокая, с чрезмерным упором на милитаристский сектор, и оплаченная слишком дорого – десятками миллионов жизней советских граждан. Но удалось ли сохранить хоть это достигнутое? Нет. В современной России последние двадцать лет идёт процесс деиндустриализации. И дорогостоящие «сколковские» проекты на этом фоне с их претензией на инновационность выглядят здоровенным «мыльным костылём». Так что и с реализацией второго условия успешного авторитаризма, видимо, придётся обождать. Потуже подтянув ремешки.
Единоначалие (как и единомыслие) бывает эффективным только в крайних условиях экстремальных ситуаций, каковые вообще-то нечасты. Если не создавать их искусственно (в виде «маленьких победоносных войн» или крупных терактов) для отвлечения внимания населения от проблем, вызванных несостоятельностью правительства. Это может дать сиюминутные выгоды (рост рейтинга первых лиц, например). Стратегически же для выведения страны из вялотекущего прозябания с периодическими обвалами в кризисы необходимо развитие конвенциональной экономической и политической конкуренции. Процесс, конечно, небыстрый, но вполне рукотворный. В противном случае «избушка» так и будет стоять к своим интересам передом, а к потребностям общества – задом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий