ТЫ ПОСЕДЕЛА, РУСЬ
Над полем – Русь, в загашнике – тревога:
Зачем дожди в косые купола?
И кто-то пьяный, с мокрого порога
Дойдёт до поминального стола,
Утопит стопку в чёрном котловане,
Раскатит слёзы по кривой губе,
И кинется захлёбываться в ванне,
С хрипотой причитая по тебе:
«Ты поседела, Русь! Ты поседела.
И не виски твои, глаза – как снег.
Пока старели юноши без дела,
Твои ладони грели этот век.
Узоры, ветки, завитки и смычки
Впечатались в сердитые сердца,
Сплелись в груди, как рельсы, перемычки
Ивана, Марьи, матери, отца»…
Без слёз моргает. И в мозолях веки,
Хоть лад налажен, и облюблен люд,
Мука с небес осыпалась в сусеки,
Гремит в геенне огненный салют.
Вошь вожделения… Спасётся ль паства
От тонкой тени за худой стеной?
Как белый червь на щётку лезет паста,
И дышит ночь обугленной спиной.
Ты поседела, Русь! Ты поседела.
Зачем дожди звонят в колокола?
Зачем душа без края, без предела,
Спит на углу дубового стола?
Никто не знает, отчего так грустно,
Ты отпусти, печаль, нам надо, пусть…
Как свежий снег, на сердце что-то хрустнет,
Зачем ты с нами поседела, Русь?
ДВЕ РЕКИ
Он написал «У омута», «Полынь»,
«Есть парадоксы гениальной жизни»…
Сухой и чёрный ветер всех пустынь
метет листы по улицам Отчизны.
Черна, как нефть, тюменская Тура…
В ней нет волны Владимира Белова.
В Тюмени – темень, Тартар – и туда
влетело поэтическое Слово.
Над головой – небесная река,
я вижу тень Владимира Белова.
Треть века, вечность, рыбы-облака
в ведре его священного улова.
Чешуйки, как кольчуга, на руке
сверкают при стремительной отмашке…
Грызет он горький стебелёк ромашки,
по пояс стоя в солнечной реке.
* * *
Спать целый день, проснуться и идти,
купить себе два коржика молочных,
раздумывать о женщинах восточных,
о чае, рисе, Шелковом пути;
варить варягов в сумрачном мозгу,
и снег топтать ботинками угрюмо,
и руки по карманам, как по трюмам,
держать, жалея пальцев мелюзгу;
и прочитать «Славяне» – на стекле
той жёлтой «жучки» битой и убогой;
и тыщу лет за пазухой у бога
сидеть в кимвале медном, как в котле;
кормить печаль и жирный чернозём,
и в волчий глаз смотреть, как в человечий,
но встать однажды с русами на вече, –
метнуть копьё в заплывший окоём,
сломать крестец, вернув злачёный шлем,
и протрубить в коровий рог над Русью,
что справились и с Големом, и с гнусью, –
без ветхих аллегорий и эмблем.
* * *
Иван-дурак в моем дворе
Жил в середине девяностых,
И нам, окрестной детворе,
Пел ту кабацкую, для взрослых.
И мы в Кейптаунском порту,
Желая женщин, шли на берег
В таверну «Кэт» и поутру
Лишались жизней, а не денег…
А он курил, молчал в рукав,
Твердь подбородка подпирая,
И огонек в его руках
Дрожал, у пальцев замирая.
Как бывший зэк иль остолоп,
Меж двух столбов гулял в печали,
И восковой массивный лоб
Его клонил к земле. Звучали
Аккорды «Бай мир бисту шейн».
Висел туман кудрявой взвесью.
А дома розовый портвейн
Стекал в нутро паленой смесью…
Мы подросли, кончался век,
На нож Иван нарвался в драке…
Едва плыла меж пьяных вех
Страна с пробоиной. Во мраке.
КРАСНЫЙ БУНТАРЬ
Памяти Уго Чавеса
1
Вода соленой стала в Ориноко.
Как черный кофе, Рио-Негро.
В Венесуэле – траур. Одиноко
метису, русскому и негру.
Хоть «Вива, Уго!», «Gloria al bravo…»
скандируют под солнцем красным
вождю, индейцу… Как же грустно, право,
на шумных улицах, Каракас!
2
В Каракасе от рака жизнь погасла,
«сгорел» бунтарь, но солнце, как берет
с его главы, огнем пылает красным…
Он был герой, полковник и поэт.
И жег словами, как протуберанец…
Сенаторы пьют «Whisky» не спеша:
не скажет Уго, что Христос – повстанец,
что Римская империя – СэША.
В том веке Санкару и Че Гевару
убил американский капитал.
Уже давно не гладит гриф гитары,
стихов не пишет честный капитан.
И Че не пишет, выкурив сигару;
в его строке не лязгает металл.
Я повторю: Тома и Че Гевару
убил американский капитал.
Священный бой продолжил Уго Чавес:
«Благослови, Господь, социализм!»
И братья Кастро с Чавесом встречались
на острове Свободы… Пароксизм
жег желчью дядю Сэма, «демократа».
В Европе банки лопались навзрыд:
«Он вывез золото! Казнить пирата!
Он позабыл и наш процент, и стыд!»
Не рейнджеры пальнули из «Беретты»…
Не зря Фидель предупреждал про рак.
В том веке честно пули и поэты
навстречу шли. Но стал подлее враг:
спецслужбы раком заразили Уго.
Фантастика? А как вам скорбный ряд
латинских «левых»? Да, Фернандо Луго,
Русеф и Силва… Тоже ведь «горят»!
Враг рода че… доволен: «тает» Кастро
в костре болезни… Многих держит рак!
Пред смертью Уго высказался ясно:
кто там во мраке… раковых атак;
и кто стоял в Нью-Йорке за трибуной,
где «пахнет серой»… Дьявола дела…
В Венесуэле, трепетной и юной,
красивая креолка родила
мальчишку (верю, что средь кипарисов
он вырастет, как Чавес: вождь, поэт –
второй «Неистовый»). И месть метисов,
и их любовь узнает «Новый Свет».
Март 2013
Над полем – Русь, в загашнике – тревога:
Зачем дожди в косые купола?
И кто-то пьяный, с мокрого порога
Дойдёт до поминального стола,
Утопит стопку в чёрном котловане,
Раскатит слёзы по кривой губе,
И кинется захлёбываться в ванне,
С хрипотой причитая по тебе:
«Ты поседела, Русь! Ты поседела.
И не виски твои, глаза – как снег.
Пока старели юноши без дела,
Твои ладони грели этот век.
Узоры, ветки, завитки и смычки
Впечатались в сердитые сердца,
Сплелись в груди, как рельсы, перемычки
Ивана, Марьи, матери, отца»…
Без слёз моргает. И в мозолях веки,
Хоть лад налажен, и облюблен люд,
Мука с небес осыпалась в сусеки,
Гремит в геенне огненный салют.
Вошь вожделения… Спасётся ль паства
От тонкой тени за худой стеной?
Как белый червь на щётку лезет паста,
И дышит ночь обугленной спиной.
Ты поседела, Русь! Ты поседела.
Зачем дожди звонят в колокола?
Зачем душа без края, без предела,
Спит на углу дубового стола?
Никто не знает, отчего так грустно,
Ты отпусти, печаль, нам надо, пусть…
Как свежий снег, на сердце что-то хрустнет,
Зачем ты с нами поседела, Русь?
ДВЕ РЕКИ
Он написал «У омута», «Полынь»,
«Есть парадоксы гениальной жизни»…
Сухой и чёрный ветер всех пустынь
метет листы по улицам Отчизны.
Черна, как нефть, тюменская Тура…
В ней нет волны Владимира Белова.
В Тюмени – темень, Тартар – и туда
влетело поэтическое Слово.
Над головой – небесная река,
я вижу тень Владимира Белова.
Треть века, вечность, рыбы-облака
в ведре его священного улова.
Чешуйки, как кольчуга, на руке
сверкают при стремительной отмашке…
Грызет он горький стебелёк ромашки,
по пояс стоя в солнечной реке.
* * *
Спать целый день, проснуться и идти,
купить себе два коржика молочных,
раздумывать о женщинах восточных,
о чае, рисе, Шелковом пути;
варить варягов в сумрачном мозгу,
и снег топтать ботинками угрюмо,
и руки по карманам, как по трюмам,
держать, жалея пальцев мелюзгу;
и прочитать «Славяне» – на стекле
той жёлтой «жучки» битой и убогой;
и тыщу лет за пазухой у бога
сидеть в кимвале медном, как в котле;
кормить печаль и жирный чернозём,
и в волчий глаз смотреть, как в человечий,
но встать однажды с русами на вече, –
метнуть копьё в заплывший окоём,
сломать крестец, вернув злачёный шлем,
и протрубить в коровий рог над Русью,
что справились и с Големом, и с гнусью, –
без ветхих аллегорий и эмблем.
* * *
Иван-дурак в моем дворе
Жил в середине девяностых,
И нам, окрестной детворе,
Пел ту кабацкую, для взрослых.
И мы в Кейптаунском порту,
Желая женщин, шли на берег
В таверну «Кэт» и поутру
Лишались жизней, а не денег…
А он курил, молчал в рукав,
Твердь подбородка подпирая,
И огонек в его руках
Дрожал, у пальцев замирая.
Как бывший зэк иль остолоп,
Меж двух столбов гулял в печали,
И восковой массивный лоб
Его клонил к земле. Звучали
Аккорды «Бай мир бисту шейн».
Висел туман кудрявой взвесью.
А дома розовый портвейн
Стекал в нутро паленой смесью…
Мы подросли, кончался век,
На нож Иван нарвался в драке…
Едва плыла меж пьяных вех
Страна с пробоиной. Во мраке.
КРАСНЫЙ БУНТАРЬ
Памяти Уго Чавеса
1
Вода соленой стала в Ориноко.
Как черный кофе, Рио-Негро.
В Венесуэле – траур. Одиноко
метису, русскому и негру.
Хоть «Вива, Уго!», «Gloria al bravo…»
скандируют под солнцем красным
вождю, индейцу… Как же грустно, право,
на шумных улицах, Каракас!
2
В Каракасе от рака жизнь погасла,
«сгорел» бунтарь, но солнце, как берет
с его главы, огнем пылает красным…
Он был герой, полковник и поэт.
И жег словами, как протуберанец…
Сенаторы пьют «Whisky» не спеша:
не скажет Уго, что Христос – повстанец,
что Римская империя – СэША.
В том веке Санкару и Че Гевару
убил американский капитал.
Уже давно не гладит гриф гитары,
стихов не пишет честный капитан.
И Че не пишет, выкурив сигару;
в его строке не лязгает металл.
Я повторю: Тома и Че Гевару
убил американский капитал.
Священный бой продолжил Уго Чавес:
«Благослови, Господь, социализм!»
И братья Кастро с Чавесом встречались
на острове Свободы… Пароксизм
жег желчью дядю Сэма, «демократа».
В Европе банки лопались навзрыд:
«Он вывез золото! Казнить пирата!
Он позабыл и наш процент, и стыд!»
Не рейнджеры пальнули из «Беретты»…
Не зря Фидель предупреждал про рак.
В том веке честно пули и поэты
навстречу шли. Но стал подлее враг:
спецслужбы раком заразили Уго.
Фантастика? А как вам скорбный ряд
латинских «левых»? Да, Фернандо Луго,
Русеф и Силва… Тоже ведь «горят»!
Враг рода че… доволен: «тает» Кастро
в костре болезни… Многих держит рак!
Пред смертью Уго высказался ясно:
кто там во мраке… раковых атак;
и кто стоял в Нью-Йорке за трибуной,
где «пахнет серой»… Дьявола дела…
В Венесуэле, трепетной и юной,
красивая креолка родила
мальчишку (верю, что средь кипарисов
он вырастет, как Чавес: вождь, поэт –
второй «Неистовый»). И месть метисов,
и их любовь узнает «Новый Свет».
Март 2013
Комментариев нет:
Отправить комментарий