Люди, которые…
рассказ
Это как будто в воздухе летает! Вот, вот, и ляжет на страницу, добротным текстом. Я уже несколько дней не выходил из дома, пытался закончить повесть.
Дядька мой, брат отца, бывший служивый, конечно если они бывают бывшими. В нашей семье так повелось, что просто «дядя» это про чужих, а родного всегда называли «дядькой». Вот мой дядька всегда мне говорил, в любой непонятной ситуации делай упор лежа или на пробежку, шутил, насчет непонятной ситуации. Но мне показалось, что сейчас именно тот случай, когда надо взбодриться телом.
Хорошо у нас город прямо на Волге находится. Вечером, жара спала, машин поменьше, я без труда добрался до набережной и спустился на пляж к воде. Я чувствовал себя грузно, как будто за плечами у меня висел рюкзак с кирпичами или лучше представить с книгами, что эстетичнее, но не особо легче.
Небо над Волгой было чистым и как мне казалось очень спокойным, я глубоко вздохнул, желая наполнится контрастами, окружающей меня природы. Сделал небольшую разминку и побежал.
Мое творчество началось с небольшого рассказа.
«Каждый раз процесс залезания и вылезания из подвала повышал в крови Кости адреналин, волнение, что поймают, добавляло в их подростковую жизнь некоторого геройского ощущения. Спустившись в темноту, Иван сразу же закурил. Привычно топча битый кирпич, бутылки и прочий мусор, что прохожие бросали в подвал, парни пошли в направлении своей комнаты, которую за этот месяц успели обжить. В подвале было тепло, от трубопровода парило, воздух был сперт, одновременно было и сыро, и пыльно, по коридорам бродил сквозняк, трепал паутину на стенах и бумажный мусор на земляном полу, но игнорировал сгустки затхлости в воздухе. Подойдя к большой ржавой двери, Иван вытащил из тайника ключ и отпер навесной замок. Он прошел в темное пространство, и через полминуты шуршания, зажегся свет.
Всю комнату на две части делила тонкая труба, спускающаяся с центра потолка и согнутая параллельно к полу, уходящая через низ стены за пределы комнаты. На потолке были натянуты провода и удлинители, висело четыре лампочки, что для небольшой комнаты было много. Посередине, рядом с трубой стоял обшарпанный кухонный стол. Возле стола, доска на кирпичах, служила лавкой. Возле стен находились несколько лежанок – двери, брошенные на шины и одна голая с панцирной сеткой койка.
Четырнадцатилетнему Косте и его друзьям-подросткам всегда хотелось быть независимыми, и иметь собственное помещение, которое было бы их штаб-квартирой. Родители считают своих детишек несамостоятельными и беспомощными, но они совершенно не знают, какие их дети на улице. Однажды осенью Иван предложил слазить в подвал обычного жилого дома. Костя часто задумывался, «видела бы меня моя мама»! Как они с Иваном в темном пространстве подвала, почти на ощупь лезли в электрощеток подключать свет. Как они несколько раз делали короткое замыкание, (аж пылала изоляция в щетке), убегали от страха, но потом возвращались. Этого родителям знать было строго запрещено!
Подвал стал их лобным местом, где собиралась вся компания, теперь им не приходилось обзванивать друзей, чтобы узнать где они. Каждый привносил что-то свое в обустройство подвальной комнаты. Кто-то принес замок, и дверь стали закрывать. Иван принес музыкальный плейер, парни подсоединили к нему небольшие динамики. На стенах висели плакаты с изображением мастодонтов рока и репа, кто что любил. Потолок был изрисован и исписан копотью свечи. Это был подростковый андеграунд!
Иван нажал на плейер, заиграл иностранный рок. Парни скинули куртки и покидали их на койку у стены.
– Кастет, у меня для тебя подгон! – Иван достал из-под лежанки что-то, завернутое в тряпку. Он развернул, на руке лежала плоская железяка.
– Это заточка? – спросил Костя.
– Нет! Это почти нож, его нужно доработать! Я тебе предлагаю самому нож сделать, чем ждать, когда твой папаня тебе подарит фирменный!
Костик взял лезвие, взвесил на руке, прицельно посмотрел на него, выставив перед собой.
– Слушай, а приятно сидит!
– Вот камень точильный, – достал из-под той же лежанки Иван. – Я лезвие в гараже на станке обработал, тебе осталось до ума довести! На полке изолента должна быть, можно рукоятку обмотать.
– Спасибо, друган. – дивясь такому подарку, проговорил Костя и сел за стол.
– Как сказал мой батя, подарив маме вместо пылесоса швабру, нет лучше подарка, чем сделанного своими руками! – они засмеялись.
Костик неловко провел лезвием о камень.
– Подожди! Не правильно ты делаешь! – Иван взял лезвие и стал демонстрировать, по его мнению, правильную обработку. – Мне отец показывал, как что нужно, я с ним уже делал кустарные ножи!
– Кустарные... – с улыбкой повторил Костик, новое для себя слово.
Иван передал камень и будущий нож хозяину.
Костя старался повторить движения, что показал друг, а тот довольный собой, продолжал говорить:
– Сначала формируешь остриё, потом переходишь на лезвие. Конечно, точить лучше всего на станке, но на камне тоже пойдет, некоторые вообще на куске строительной плитки точат.
Костя усердно водил пластину о камень.
– Вот смотри! – Иван указал пальцем на лезвие, – если скос обуха заточен, он называется фальш-лезвием.
Костя вдумчиво покачал головой.
– Пойдем в коридорчик, а то я не накурился!
Они вышли из комнаты и подкурили, Костя продолжал деловито крутить в руках железяку, Иван сел на кирпичи, положив сверху доску, валящуюся рядом.
– Ты Высоцкого слушаешь? – спросил он.
– У отца в машине пару раз слышал.
– Ну и что думаешь?
– Мощь! Хрипом пробирает! Я только слов не помню, но что-то задушевное было.
– Вот как… А я у наших парней спрашиваю, они не понимают, что орет, что надрывается, хотя сами металл любят, там уж точно не понятно, что они - орут или блюют?!
– Ну тоже не везде.
– Это верно! – одобрил старший. – Единственное, почему наши сейчас такую музыку не воспринимают, потому что думать не хотят!
– А что ты про Высоцкого то начал?! – буркнул Костя на наезды друга.
– А у него в песни есть слова, прям про нас, про детей XXI века!
– Да лан!
– Ты послушай! – Иван прохрипел, как бы настраивая голос на нужный лад, и в стихотворной форме зачитал:
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки
Не досталось им даже по пуле
В ремеслухе - живи да тужи!
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули -
Из напильников сделать ножи!
Последнее слово он прокричал, оно разнеслось по катакомбам, парни резко притихли, прислушиваясь к шорохам подвала.
– Сильно… – прошептал Костик.– Это про детей послевоенного времени, я так понимаю.
– Вот ты, Кастет, умный пацан, все понимаешь, но ты посмотри по сторонам! Это и про нас тоже!
Костя ухмыльнулся, круча в руке нож, и, сплюнув, проговорил:
– Только я под танк не рвусь, я нож для другой цели делаю! – он затушил окурок о стену, кинул его в кучу мусора и вернулся в комнату к своему делу.
– Как же так?! – за ним зашел Иван. – Не ужели ты бы не хотел фашистов мочить как наши деды?
– Родился бы тогда, умер бы на поле боя!
– Почему бы умер, многие же вернулись?
– Я имею в виду, что жизнь бы отдал! Ну а как ты хотел, войну выиграли только потому, что солдаты жизни не жалели, телами усеяли пол-Европы. Ну, думаю, я бы сразу был убит, я худой очень!
– Не в этом дело, худой или толстый! – возмутился Иван. – Мне вот обидно, что я не в то время родился, как бы хотелось за Родину!
– Героем хочешь быть? – остановив лезвие на камне, спросил Костя, глядя Ивану в его взбудораженные глаза.
– А что такого? Да! Разве это плохо? Вот смотри, занимаюсь я спортом. Тренер у нас немного того, – Иван постучал пальцем по лбу, – сейчас хоть не пьет, но злой как черт! С ним каши не сваришь! Пацаны вокруг делятся на тех, кто что слушает. Одни блатняк гоняют, тянет их тюремная романтика, мечтали бы они родиться под девяностые, думают, что по понятиям живут, а по сути своей – быдло, и ни чего святого у них нет, кроме как бы кого унизить. – Иван декларируя, возбужденно мерил подвал шагами, Костя же увлеченный ножом, лишь изредка поднимал на него взгляд и пожимал плечами. – Другие у нас слушают слабоумный реп, про накуриться, налакаться дряни – это теперь почетно! Надели шапки «два-два-восемь» и думают, отличились! Получается, что я ото всех отличаюсь, слушая Высоцкого! – Иван перевел дыхания, как бы вспоминая, что еще хотел сказать о наболевшем. – Нет, ты, послушай! – он дернул Костика за плечо, – А девчонки в классе, у них на уме одни социальные сети, фотки, лайки, стервозные статусы! Теперь, чтобы стать среди них популярным, нужно не героем быть, а фотографом, точнее тупо иметь фотик крутой! Вот мне нравится девушка из класса, как мне ее заинтересовать?.. Фотоаппарат, что ль купить? Аж противно! А на войне женщины понимали, что мужчина – защитник, его беречь надо и любить! – и тут Иван дал волю фантазии. – Я так и представляю, как выходим мы с ней из школы, а на нас движется рота фашистов! Я левой рукой ее себе за спину завожу, правой ППШ вскидываю и стреляю по врагам! Или меня раненного в госпиталь привозят, а она вокруг суетится с бинтами и думает про меня, точнее знает, что я герой! – Иван немного помолчал, возвращаясь от фантазий, и произнес, – Не то чтобы я имею в виду, как говорит мой батя, все вокруг Леди Винтер, один я Д’Артаньян, Костя засмеялся, а Иван серьезно добавил:
– Но что-то не так вокруг! Да ну их всех, я когда в армию пойду, попрошусь на Кавказ!
– Блин, Вано, не думал я, что у тебя такие мысли в голове! – поразился Костя, застыв в изумлении.
– А что, мир-миром, война-войной! – невпопад произнес подросток с удрученным выражением лица.
– Тебе реально войны хочется?
– Не хочется, упаси Господи! – совсем по-взрослому проговорил Иван. – Тянет, понимаешь? Я только в ней вижу смысл. Там враг, его нужно уничтожить! А в этой жизни, где смысл? Непонятно, кто добра желает, а кто погубить хочет…
– Родные и друзья, они добра желают – это точно! – ответил Костя, продолжив шлифовать лезвие.
– Это конечно, но родные мне говорят, что нужно стремиться выбиться в люди, чтобы жить в достатке! А какой в этом глубинный смысл?
– У меня сейчас мозг взорвется, я еще не думал о таких вещах! Я вообще последнее время только на ножах зациклен…
– У каждого из нас свои ножи! – опять попробовал философствовать Иван.
– Мне говорят, что нужно учиться, в образовании вся сила… ну и смысл! – проговорил Костик.
– Ну, конечно, образование, ум, чтение книг – это все совершенствует человека, но для чего мы здесь?
– Да хотя бы для любви! – выпалил четырнадцатилетний подросток.
– Любовь?! А ты знаешь, что это? – недоверчиво спросил Иван. – И кого любить?
– Маму! – вскрикнул Костя и вскочил с места. – Ссс! Ай! Блин, зараза!
– Что такое?!
Костя раскрыл кулак, полный крови, рана была довольно глубокая, кровь закапала на пол. – Так зажми крепко. – Иван сдернул с плеера недлинный кусок провода. – Перетянем запястье и домой давай!
Старшой быстро покидал нож и точильный камень под лежак. Они накинули куртки, отключили свет и закрыли дверь.
– Ты только пацанам скажи, чтобы не брали мой нож.
– Они и не найдут его! – ответил Иван, потом, взглянув на сморщенное от боли лицо друга, добавил: – Скажу, скажу! Ты уже его кровью пометил!»
Я был третьим в подвале при этом разговоре. Позже когда я сел писать об этом рассказ, я подумал, что есть люди, которые своими убеждениями и вопросами не дают спокойно жить, порою, как электорошокером бьют, напоминая, что наша жизнь – не только ложка, подушка, парта.
Иван однажды и у моего дядьки спросил, что-то про смысл жизни, типа «У всех вокруг спрашиваю, никто толком не отвечает», дядя ответил в своей манере: «Что ты людей этим вопросом пугаешь? Это тоже самое, что в грозу в поле выбежать и кричать: «Молния! Молния!» Будет тебе молния! Дождь уже идет, небо громыхает! Так же как и жизнь твоя. Поэтому прислушайся к ней, это дело самостоятельное. У людей не спрашивай – наврут! Ты на их дела посмотри… может быть и увидишь какой-нибудь смысл».
Кстати молния потом полоснула землю, где-то рядом с Иваном, но об этом чуть позже.
Однажды у нас с дядькой состоялся разговор, в котором он открыл для меня кое-что новое в чувстве государственности. Он спросил меня о поэтах.
– Бытует мнение, – проговорил он, – что поэт лучше всех знает жизнь. Поэта называют знатоком людских душ, человеком без кожи…Если поэт так хорош в социальных вопросах, почему он не пытается изменить мир деятельностью?
– А разве поэзия – это не деятельность? – ответил я, ощущая подвох.
– Почему в истории не было гениальных поэтов в верховной власти? Может ли поэт быть президентом?
Я улыбнулся с удивленными глазами на лице и произнес:
– Знаешь, у Бродского есть строки: Поэта долг — пытаться единить Края разрыва меж душой и телом. Талант — игла. И только голос — нить. И только смерть всему шитью — пределом.
– Ты еще скажи: рубцевать себя по нежной коже! – перебил меня дядька, – Или ласкать и карябать!
– Это я про то, что поэт – орудие языка, – продолжил я. – Тот, кто является орудием языка, осознает, что имеет дело с материалом более сложным и растянутым во времени, чем та или иная политическая система.
– А проще?! – всплеснул руками дядя. – Давай про настоящее, а не про будущее бессмертие поэтов!
– Я думаю, что каждый делает то, что ему интересно, – как-то уж совсем неловко оправдался я.
– Марать бумагу – интересно? – буркнул дядька.
– Ну, и президент порою своими указами марает бумагу.
– Так вот о чем я тебе и говорю! Так пусть поэт свой гений сюда направит, у него и электорат огромен!
– Мне кажется вопрос тут в предназначении! – проговорил я. – Поэту не нужна власть административная. Талант поэта всегда ощущается в его народности.
– Ты думаешь, людям нужны сводки с фронта. Им нужно, чтобы не было этого фронта! – прогремел дядя.
– Это однозначно! – теперь и я, всплеснул руками. – Но поэзия это не сводки…
– Знаешь, мне кажется, – как то обреченно выдохнул дядя. – Что, поэты, даже бы и месяца не выдержали в Кремле. Это слишком тяжелая поэма.
– Да им и не нужно там быть… – помотал головой я. – Это слишком монотонная поэма, и пишется она в одном жанре и только в одном стиле, например, ямбом! Поэт же всегда с народом, а народ в России он разный, как песня!
Дядька нахмурился, было видно, что у него наболело по этому поводу, и он произнес:
– Вот сейчас много спорят о том, изменилась ли страна, а это не поэтам, лучше знать, а служащим!
– Ну и как? – просил я.
– А ты меня послушай, – он, понизил голос, – Что ты делаешь, когда тебе плохо? В том паскудном состоянии, когда никого не любишь, никого не хочешь, на душе грузы, в сердце дыры, а в голове пустота… и от водки и сигарет только в дрожь бросает, что ты делаешь?
Я посмотрел на него озадаченно, а дядя продолжил, перейдя на нервный, даже несколько злобный шепот:
– А я, включаю запись последнего парада Победы на Красной площади, смотрю и плачу, смотрю и плачу!.. Войска идут ровным строем и разглаживают все ухабы внутри меня! Это они, а не влюбленный поэт, версты улиц взмахами шагов мнут. Ты когда-нибудь смотрел парад без звука? Чтобы ни торжественного марша, ни голоса комментатора, лишь строй и шаг… строй и шаг! Завораживающие зрелище… Пугающее, если оторвать его от праздника. Вот под их поступью ни одна гнида моей души не выживет, все будут раздавлены. Все барахло летит им под ноги, вся моя жизнь! Пусть пройдутся по мне как следует – отутюжат! Я даже дышать начинаю в такт их маршу. Вот парадный расчет – это и есть поэзия без слов. Лечит! Потом идет техника, авиация и все движется, движется, так далее и так далее… А вы знаете, куда они уходят с Красной площади?.. В меня! Заполняют эту отчаянную пустоту и дыры в сердце. Я становлюсь заряженным, и жизнь моя продолжается!.. – дядя перевел дыхание. – А ты что делаешь в состоянии: не выходи из комнаты, не совершай ошибку…, – полупропел он с картавостью, изображая автора. – А?! Когда писать тебе не можется?
Сейчас я бежал вдоль реки и этот разговор не давал мне покоя, я не мог сконцентрироваться на ровном дыхании, оно было тяжелым и обрывистым.
Я тогда промолчал. Понять именно то, что лечит меня изнутри, из самого сердца, на это нужно время.
Как предсказал мой дядька, небо над Иваном громыхнуло, и он перестал задавать всем вопрос о смысле жизни.
В ту же зиму, когда мы еще с Иваном были подростками и обустраивали наш штаб в подвале, в городе у Ледового Дворца оппозиция местной власти проводила митинг. И то ли он был не согласован, то ли слишком много вышло народу, в общем, власти стали людей разгонять и по какому-то злому року все переросло в беспорядки.
Тем и закончился мой первый рассказ, про друга Ивана.
«Разделившись на группы, люди из толпы бросилась от Ледового Дворца в сторону города, направляя свой гнев на торговые ряды, магазины, отдел банка, и прочее, что являлось частью той системы их обыденной жизни, с которой они хотели бороться. Люди вдруг в одночасье возненавидели все, что их делает обществом потребления. Они прошли ураганом, не оставляя в зданиях офисов и бутиках не единого стекла, а от ларьков оставляя лишь гнутые каркасы.
Шестнадцатилетний Иван бежал в толпе взрослых мужчин, озираясь по сторонам. Он вдруг почувствовал, что гнев в глазах этих людей имеет великий смысл. Он осознал, что война, о которой он так много рассуждал, пришла на улицы его мирной, скучной жизни! Он толком не понимал, против чего они воюют, с какой целью они швыряют камни в витрины этих обычных магазинов. Но он думал, что в этом есть смысл, и он его еще поймет! У него не было гнева, им владел азарт, и невиданное до этого чувство вседозволенности, четкое понимание того, что в этом деле нет крайних и главных, а стало быть, и нет виноватых. Он лишь частица, этого всеобщего взрыва так какой же с него спрос?!
Орава парней подбежала к припаркованному автомобилю, наваливалась хором и перевернула его, толкнув прямо в магазин. Взвыла сигнализация! Иван узнал, что это тот самый магазин ножей, в который любит заглядывать его друг Костя. Из машины полился бензин, беснующиеся мужики подпалили его, и огонь охватил разбитую машину, и тут же ветром был внесен в магазин. На улицу выступил кордон вооруженных полицейских. Взгляд Ивана бегал из стороны в сторону, он видел, как мерцают вспышки пламени на перекошенных гневом лицах восставших, а впереди он осознал надвигающийся фронт. Приближалась шеренга воинов, которых здесь считали врагами и которых по законам войны нужно было уничтожить. Юноша оцепенел, со всех сторон он ощутил опасность! Иван не знал, что делать, ради какой цели ему здесь погибать. И куда бежать, чтобы спастись? Однополчане, с которыми он побратался за эти минуты доблести, которую завтра в прессе назовут беспорядком, стали пугать его своим бессмысленным злом. Разъяренные, отчаянные смельчаки выбегали навстречу надвигающемуся кордону и кидали в него отломанные от витрин металлические прутья, бутылки из перевернутых урн и прочее, что попадалась им под руку и имело вес. Но сомкнутые в шеренгу воины со стойким хладнокровием подходили все ближе и ближе, отбивая щитами все, что в них летит.
Юноша заметался, ему уже не хотелось быть в рядах восставших, эта война перестала быть для него благородной. Он порывался то в одну, то в другую сторону, но понимал, что везде полиция, для которой он преступник, и останавливался! А фронт все приближался медленно, но твердо, нога в ногу, их шли истреблять! Бунтари стали разбегаться под натиском встречного марша. Иван нырнул в переулок, но наткнулся на развороченную мусорку и упал. Понимая что не успевает скрыться, он залез под бак и глядел снизу, видя только ноги пробегающих мимо людей из толпы. Вдруг появились ноги в военной обуви. Иван слышал удары и крики. Бойцы хватали бунтующих, кого-то из них повалили на снег. Юноша увидел его разбитое лицо, потом пленного подняли и потащили в тыл, а в потоптанный, грязный снег впитывались красное брызги.
Слезы брызнули из глаз Ивана, он попытался вытянуть руку, чтобы потереть лицо, но под баком было тесно и он не смог освободить руку. Ему хотелось верить, что полиция применила газ и это не слезы трусости, это не слезы беспомощности… не зная, как ему быть и что делать на этой войне, он подумал отлежаться здесь, а потом бежать и спрятаться в своем подвале».
Я был вместе с ним за этими мусорными бочками, сейчас я бегу вдоль берега в надежде, что happy end моей повести ждет меня на финише, а сам думаю о сегодняшнем звонке Ивана, пригласил на проводы, уходит в армию...
Комментариев нет:
Отправить комментарий