НАВОДНЕНИЕ
рассказ
Весь день светило солнце, ничего не предвещало беды, а к вечеру натащило туч, заволокло небо. Налетевший порывистый ветер прогнал вдоль старательского посёлка облако пыли. Сверкнуло, раскатисто прогремев в отдалении раз, другой, неожиданно стемнело – и с шумом, плотной непроницаемой стеной налетел ливень.
И весь вечер, а затем и всю ночь, не переставая, сверкало, гремело и лило как из ведра.
И весь вечер седой беззубый мониторщик по прозвищу Рыба, развалившись напротив меня на кровати, вёл речь о ручной промывке золота, практиковавшейся при Сталине. Тогда, судя по его рассказам, любой в свободное время мог пробежаться с лотком по бортам отработанного полигона, намытое сдать за боны и в спецларьке набрать «жратвы и утешения».
– Ни тебе председателя, ни бухгалтера, ни маркшейдера, ни зав. базой с кучей прихлебателей (упрек в мою сторону). И ни от кого не зависим. Сдал – получил. И гуляй, Вася, жуй опилки, я начальник лесопилки! А то пол артели начальства и шестерок, не сеют, не жнут, а за стаканом руку тянут.
Камни сыпались в мой огород один за другим. И это понятно – я новичок, с «материка», как называли старатели место вне тайги, прибыл не по зимнику и не в начале промывочного сезона, как большинство, а прилетел «на фанере» (Ан-2) почти в середине сезона, а до этого, оказывается, «ошивался на базе и невинности местных девах лишал».
Чем я мог возразить? Что меня удерживал председатель артели, как единственного непьющего, ну и, разумеется, радиста, водителя, кочегара, повара и прочую рабсилу, необходимую для содержания в надлежащем виде базы? Что мне самому до скрежета зубовного надоело однообразие этой жизни? Тяжелые двухсотлитровые железные бочки, например, которые каждый Божий день приходилось заполнять с бензовоза соляркой, плотно, с паклей, закручивать пробки, чтоб не текли. Для проверки приходилось ронять их набок и опять подымать порой по нескольку раз, пока не убедишься, что не текут, иначе в аэропорту не примут. Готовить завтрак, обед и ужин, мыть посуду, принимать сводку с участка, вести журнал добычи золота, ездить на грузовике за продуктами на базу, за тракторными запчастями в Алзамай, отвозить поездами ежемесячный бухгалтерский отчёт в Красноярский комбинат, следить за пьяницей-бухгалтером, чтобы не напился, а для этого надо было быть неумолимым, как смерть, встречать с ночных поездов постоянно уезжавшего куда-то председателя, слушаться его, как наказывала на прощание мама, то бишь ни пить, ни курить, ни тем более грубить, держать язык за зубами, быть себе на уме и родню свою не позорить – короче скучища невыносимая! И за этим я ехал сюда? Деньги, длинный рубль – это конечно! Но что для меня, весной пришедшего из армии, были деньги? Так… И следом за всеми я ловко вворачивал при всяком удобном случае старательскую байку, когда речь заходила о заработках: «Да деньги мне и даром не нужны, лишь бы наработаться!» И в том была доля истины. Сколько их, этих каторжных тружеников, было, что спускали солидные суммы буквально за полтора-два месяца. Нет, работали тут и мужики серьезные, бывшие зеки, например, ещё со сталинских времён осевшие в Сибири – боевые офицеры, всевозможные предатели и шпионы. Эти с жизнью не шутили, знали, зачем они тут. А ради чего приехал сюда я? Если не за деньгами, тогда зачем? За романтикой? А что, пожалуй…
И, краем уха слушая задевавшую самолюбие болтовню, я вновь и вновь переживал то впечатление, которое произвела на меня сегодня тайга.
* * *
Проснулся от холода, Рыбы в комнате не было, и я сразу догадался, что он специально не разбудил меня, чтобы я проспал и мне за это влетело.
В ужасе глянул на ручные часы и облегчённо вздохнул: до отъезда смены ещё и позавтракать успею.
По-армейски быстро вскочив и одевшись, вышел на улицу. Июльское утро больше походило на промозглую осень. Ещё вчера я отметил особенность высокогорного климата. Пока светило солнце, стояла прямо-таки тропическая жара, и все раздевались до плавок, но стоило набежать тучке – и без фуфайки не обойтись. В своей лёгкой кофтёнке я стучал зубами от холода и всё придумывал себе работу, чтобы хотя бы немного согреться – бегал за хворостом в тайгу, разводил костёр у площадки мониторщика якобы для чая, а на самом деле, чтобы согреться.
С неосознаваемой тревогой глянув на грязный бушующий поток поднявшейся метра на полтора Бирюсы, я направился к столовой, у входа в которую стоял наш вездеход ГАЗ-66.
Смена была в сборе. Ели молча. На меня если и смотрели, то как на пустое место, и это в очередной раз кольнуло самолюбие.
Пришедший с полигона сварщик во всеуслышание рассказывал начальнику участка, что на полигоне из-за лившего всю ночь дождя с какой-то «вскрыши» пришлось снять пару бульдозеров для укрепления верхней и нижней дамб, что на полигон обычным путём не проехать и что придётся пробираться вдоль старого русла, по «ифелям».
И это оказалось правдой. Когда выехали на окраину посёлка, широкую, от сопки до сопки, террасу с обеих сторон уже окружила река, местами пробиваясь через верх перепускной дамбы – работавший на ней бульдозер едва успевал затыкать бреши. Казалось, ещё немного – и дамбу прорвёт.
Машина свернула вправо и на полном ходу покатила вдоль старого русла. Но не прошли и половины пути, когда кто-то из впереди сидящих крикнул:
– Мужики, вода прибывает! – и, поднявшись, захлопал по кабине.
Машина остановилась.
Кто-то поинтересовался:
– Чего хотят?
– А чего хотеть? Назад ехать надо! – был ответ.
Однако машина свернула вниз, к реке, и тот же голос отчаянно крикнул:
– Ну всё, мужики, держись!
Широко лежащая между сопок терраса со времени последней промывки успела зарасти ивняком.
Когда машина запрыгала и закачалась на валунах, которыми было устлано дно, я понял, почему сказали «держись», и, встав вместе со всеми, обеими руками уцепился за борт.
Вода меж тем прибывала.
Уже миновали середину, спасительный берег был в каких-нибудь трёх-четырёх метрах, когда двигатель, зацепив вентилятором воды, стал троить и, наконец, заглох.
Вода полезла в кабину.
Опустив окна, водитель с начальником участка проворно перебрались в кузов.
Вода поднялась до железного борта и через щели засочилась в кузов.
Вся смена, все семнадцать здоровенных мужиков инстинктивно столпились у кабины – поближе к берегу.
Неожиданно до слуха донёсся треск бульдозера, очевидно, работавшего на второй дамбе. От машины его закрывали кусты ивняка. Кто-то свистнул раз, другой, а кто-то даже крикнул, хотя каждый прекрасно знал, что в работающем бульдозере не слышно даже собственного голоса. Надо было кому-то прыгать, это понимали все, но никто даже шевельнулся – вниз страшно было смотреть.
Вода меж тем напирала. Казалось, ещё немного и машину перевернёт.
Решение прыгнуть возникло во мне стихийно. Скинув сапоги и растолкав впереди стоявших, как чумной я вскочил на кабину, внутренне собрался и, поджав ноги, чтобы не удариться о подводные валуны, прыгнул. Тело обожгло ледяной водой. И понесло. Несмотря на все усилия, а плавал я неплохо, я почти не подвигался. У берега попробовал было встать, но меня сразу сбило течением и понесло опять.
Не известно, чем бы всё кончилось, не попадись на пути подмытый, полоскавшийся в воде куст вербы. Я ухватился за него, как за спасительную соломинку, подтянулся и выбрался на берег. Отнесло шагов на тридцать, если не больше.
С машины кинули на берег сапоги. Дрожа от холода, не помня себя, я подбежал к ним, схватил и вместе с ними кинулся было, но тут же бросил и, презирая опасность порезать об осколки камней ноги, заспешил к бульдозеру.
Откатываясь назад, бульдозерист заметил меня, сразу обо всём догадался и на полном ходу погнал бульдозер к берегу.
У реки мы оказались вместе. Отмотали трос. Кто-то из мужиков встал на узкий капот машины и, поймав со второго раза конец троса, с трудом накинул петлю на буксировочный крюк.
Бульдозерист натянул трос. И только тронул машину с места, вода пошла лавой, перехлёстнула через борт, так что стоящим в кузове стало по пояс. Ещё бы немного и машину перевернуло.
Когда автомобиль вырвался из пучины и застыл на берегу, все попрыгали на землю и некоторое время оторопело смотрели, как несла, крутила обломки деревьев, кусты, мусор река. Точно бильярдные шары, катились, стуча по дну, валуны. Кое-где вода полезла и на террасу. Но это уже было не страшно.
Шофер опрокинул кабину и занялся двигателем. Все стали снимать болотные сапоги, отжимать нижнее бельё. На меня сердито кричали, чтобы лез в бульдозер греться, громче всех, казалось, кричал Рыба, и по крикам этим я понял, что теперь навсегда свой.
рассказ
Весь день светило солнце, ничего не предвещало беды, а к вечеру натащило туч, заволокло небо. Налетевший порывистый ветер прогнал вдоль старательского посёлка облако пыли. Сверкнуло, раскатисто прогремев в отдалении раз, другой, неожиданно стемнело – и с шумом, плотной непроницаемой стеной налетел ливень.
И весь вечер, а затем и всю ночь, не переставая, сверкало, гремело и лило как из ведра.
И весь вечер седой беззубый мониторщик по прозвищу Рыба, развалившись напротив меня на кровати, вёл речь о ручной промывке золота, практиковавшейся при Сталине. Тогда, судя по его рассказам, любой в свободное время мог пробежаться с лотком по бортам отработанного полигона, намытое сдать за боны и в спецларьке набрать «жратвы и утешения».
– Ни тебе председателя, ни бухгалтера, ни маркшейдера, ни зав. базой с кучей прихлебателей (упрек в мою сторону). И ни от кого не зависим. Сдал – получил. И гуляй, Вася, жуй опилки, я начальник лесопилки! А то пол артели начальства и шестерок, не сеют, не жнут, а за стаканом руку тянут.
Камни сыпались в мой огород один за другим. И это понятно – я новичок, с «материка», как называли старатели место вне тайги, прибыл не по зимнику и не в начале промывочного сезона, как большинство, а прилетел «на фанере» (Ан-2) почти в середине сезона, а до этого, оказывается, «ошивался на базе и невинности местных девах лишал».
Чем я мог возразить? Что меня удерживал председатель артели, как единственного непьющего, ну и, разумеется, радиста, водителя, кочегара, повара и прочую рабсилу, необходимую для содержания в надлежащем виде базы? Что мне самому до скрежета зубовного надоело однообразие этой жизни? Тяжелые двухсотлитровые железные бочки, например, которые каждый Божий день приходилось заполнять с бензовоза соляркой, плотно, с паклей, закручивать пробки, чтоб не текли. Для проверки приходилось ронять их набок и опять подымать порой по нескольку раз, пока не убедишься, что не текут, иначе в аэропорту не примут. Готовить завтрак, обед и ужин, мыть посуду, принимать сводку с участка, вести журнал добычи золота, ездить на грузовике за продуктами на базу, за тракторными запчастями в Алзамай, отвозить поездами ежемесячный бухгалтерский отчёт в Красноярский комбинат, следить за пьяницей-бухгалтером, чтобы не напился, а для этого надо было быть неумолимым, как смерть, встречать с ночных поездов постоянно уезжавшего куда-то председателя, слушаться его, как наказывала на прощание мама, то бишь ни пить, ни курить, ни тем более грубить, держать язык за зубами, быть себе на уме и родню свою не позорить – короче скучища невыносимая! И за этим я ехал сюда? Деньги, длинный рубль – это конечно! Но что для меня, весной пришедшего из армии, были деньги? Так… И следом за всеми я ловко вворачивал при всяком удобном случае старательскую байку, когда речь заходила о заработках: «Да деньги мне и даром не нужны, лишь бы наработаться!» И в том была доля истины. Сколько их, этих каторжных тружеников, было, что спускали солидные суммы буквально за полтора-два месяца. Нет, работали тут и мужики серьезные, бывшие зеки, например, ещё со сталинских времён осевшие в Сибири – боевые офицеры, всевозможные предатели и шпионы. Эти с жизнью не шутили, знали, зачем они тут. А ради чего приехал сюда я? Если не за деньгами, тогда зачем? За романтикой? А что, пожалуй…
И, краем уха слушая задевавшую самолюбие болтовню, я вновь и вновь переживал то впечатление, которое произвела на меня сегодня тайга.
* * *
Проснулся от холода, Рыбы в комнате не было, и я сразу догадался, что он специально не разбудил меня, чтобы я проспал и мне за это влетело.
В ужасе глянул на ручные часы и облегчённо вздохнул: до отъезда смены ещё и позавтракать успею.
По-армейски быстро вскочив и одевшись, вышел на улицу. Июльское утро больше походило на промозглую осень. Ещё вчера я отметил особенность высокогорного климата. Пока светило солнце, стояла прямо-таки тропическая жара, и все раздевались до плавок, но стоило набежать тучке – и без фуфайки не обойтись. В своей лёгкой кофтёнке я стучал зубами от холода и всё придумывал себе работу, чтобы хотя бы немного согреться – бегал за хворостом в тайгу, разводил костёр у площадки мониторщика якобы для чая, а на самом деле, чтобы согреться.
С неосознаваемой тревогой глянув на грязный бушующий поток поднявшейся метра на полтора Бирюсы, я направился к столовой, у входа в которую стоял наш вездеход ГАЗ-66.
Смена была в сборе. Ели молча. На меня если и смотрели, то как на пустое место, и это в очередной раз кольнуло самолюбие.
Пришедший с полигона сварщик во всеуслышание рассказывал начальнику участка, что на полигоне из-за лившего всю ночь дождя с какой-то «вскрыши» пришлось снять пару бульдозеров для укрепления верхней и нижней дамб, что на полигон обычным путём не проехать и что придётся пробираться вдоль старого русла, по «ифелям».
И это оказалось правдой. Когда выехали на окраину посёлка, широкую, от сопки до сопки, террасу с обеих сторон уже окружила река, местами пробиваясь через верх перепускной дамбы – работавший на ней бульдозер едва успевал затыкать бреши. Казалось, ещё немного – и дамбу прорвёт.
Машина свернула вправо и на полном ходу покатила вдоль старого русла. Но не прошли и половины пути, когда кто-то из впереди сидящих крикнул:
– Мужики, вода прибывает! – и, поднявшись, захлопал по кабине.
Машина остановилась.
Кто-то поинтересовался:
– Чего хотят?
– А чего хотеть? Назад ехать надо! – был ответ.
Однако машина свернула вниз, к реке, и тот же голос отчаянно крикнул:
– Ну всё, мужики, держись!
Широко лежащая между сопок терраса со времени последней промывки успела зарасти ивняком.
Когда машина запрыгала и закачалась на валунах, которыми было устлано дно, я понял, почему сказали «держись», и, встав вместе со всеми, обеими руками уцепился за борт.
Вода меж тем прибывала.
Уже миновали середину, спасительный берег был в каких-нибудь трёх-четырёх метрах, когда двигатель, зацепив вентилятором воды, стал троить и, наконец, заглох.
Вода полезла в кабину.
Опустив окна, водитель с начальником участка проворно перебрались в кузов.
Вода поднялась до железного борта и через щели засочилась в кузов.
Вся смена, все семнадцать здоровенных мужиков инстинктивно столпились у кабины – поближе к берегу.
Неожиданно до слуха донёсся треск бульдозера, очевидно, работавшего на второй дамбе. От машины его закрывали кусты ивняка. Кто-то свистнул раз, другой, а кто-то даже крикнул, хотя каждый прекрасно знал, что в работающем бульдозере не слышно даже собственного голоса. Надо было кому-то прыгать, это понимали все, но никто даже шевельнулся – вниз страшно было смотреть.
Вода меж тем напирала. Казалось, ещё немного и машину перевернёт.
Решение прыгнуть возникло во мне стихийно. Скинув сапоги и растолкав впереди стоявших, как чумной я вскочил на кабину, внутренне собрался и, поджав ноги, чтобы не удариться о подводные валуны, прыгнул. Тело обожгло ледяной водой. И понесло. Несмотря на все усилия, а плавал я неплохо, я почти не подвигался. У берега попробовал было встать, но меня сразу сбило течением и понесло опять.
Не известно, чем бы всё кончилось, не попадись на пути подмытый, полоскавшийся в воде куст вербы. Я ухватился за него, как за спасительную соломинку, подтянулся и выбрался на берег. Отнесло шагов на тридцать, если не больше.
С машины кинули на берег сапоги. Дрожа от холода, не помня себя, я подбежал к ним, схватил и вместе с ними кинулся было, но тут же бросил и, презирая опасность порезать об осколки камней ноги, заспешил к бульдозеру.
Откатываясь назад, бульдозерист заметил меня, сразу обо всём догадался и на полном ходу погнал бульдозер к берегу.
У реки мы оказались вместе. Отмотали трос. Кто-то из мужиков встал на узкий капот машины и, поймав со второго раза конец троса, с трудом накинул петлю на буксировочный крюк.
Бульдозерист натянул трос. И только тронул машину с места, вода пошла лавой, перехлёстнула через борт, так что стоящим в кузове стало по пояс. Ещё бы немного и машину перевернуло.
Когда автомобиль вырвался из пучины и застыл на берегу, все попрыгали на землю и некоторое время оторопело смотрели, как несла, крутила обломки деревьев, кусты, мусор река. Точно бильярдные шары, катились, стуча по дну, валуны. Кое-где вода полезла и на террасу. Но это уже было не страшно.
Шофер опрокинул кабину и занялся двигателем. Все стали снимать болотные сапоги, отжимать нижнее бельё. На меня сердито кричали, чтобы лез в бульдозер греться, громче всех, казалось, кричал Рыба, и по крикам этим я понял, что теперь навсегда свой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий