Пахом
Эту историю мне рассказал коллега, старший товарищ, фотокор нашей газеты, объездивший в своё время весь Советский Союз. А выходцем он был из небольшой деревеньки на Псковщине… Хоть и любит он языком почесать, но всё что касается своего военного детства рассказывает с трепетом необыкновенным, как и о жизни этого простого русского мужика.
Его знали во всей округе, хотя за околицу родного села, он выезжал всего один раз в жизни. Небылицы и легенды о нем передавались от избы к избе, от деревни к деревне. Узнавали его даже те, кто ни разу не встречался с ним до этого.
Нет, Пахом не местный начальник, не герой и даже не пастух сельского стада – просто был он мужиком недюжинной силы. Кто уж его наградил таким даром: Бог, матка его, отец или прадед какой-то теперь неведомо. Только силушка у Пахома была страшная. Груженую полуторку за задний борт поднимал, конные возы из грязи шутя вытаскивал. Ныне, если увязнет машина какая – посылают за трактором, тогда же звали Пахома, и он никому не отказывал: за столом ли сидел, в бане ли спину жарил…
Однажды, году в сорок седьмом, собрался Пахом и ушел из села. А что ему: из войны сиротой выбрался, бабы его побаивались. И хотя мужиков в селе после войны куда как мало, никто Пахомово сердце не зацепил.
Исчез Пахом. Дом заколотил и без глазу постороннего раненько утром зашагал по дороге.
Где был, какие дали видел, с кем водился – о том в деревне не ведали. Года два-три не было о нем ни слуху, ни духу. Потом также неожиданно объявился. Расколотил дом и стал жить, как будто и не уходил вовсе.
В первый же вечер возвращения, собравшиеся в пахомовой избе соседи, услышали рассказ о странствиях.
Прошел и проехал Пахом пол-России. То в одном краю, то в другом пытал счастья. Разруха послевоенная кругом, рабочие руки везде нужны были. Да вот беда! Из-за силушки своей и страдал... Не было такого механизма, чтобы не сломал Пахом ручищами своими. Лопаты да вилы, как спички ломались от пожатий Пахома нашего, скольких коней погубил, железа погнул. Поработает где чуть, начальство на его художества посмотрит-посмотрит, да и попросит вежливо убраться. Еще легко отделался. Несколько раз за саботаж могли упрятать или диверсию какую-нибудь приписать.
Так добрался Пахом до Одессы. Край благостный, сытый, веселый, море, корабли. Решил задержаться, поработать. Определился грузчиком в порт, «амбалами» их там зовут. Работа пошла. Все по мешку – он два на плечи, как пушинку вскидывает, да играючи несет. Полюбило его начальство местное, портовое, а мужики усмотрели в Пахоме угрозу их трудовой копейке. Из-за одного Пахома можно было половину гнать в шею. И как на грех приключилась тут другая неприятность. Как-то вечером, наскочила на мужика нашего подвыпившая шушера. Случайно это вышло или подговорили их мужики из порта, чтобы, значит, попугать Пахома. Да он не из пугливых, и подраться долго упрашивать его нет необходимости. А те видать, не знали, что мужик с одного удара здорового быка на месте укладывает. Его в деревне завсегда просили, когда скотину бить пора подойдет. А с виду-то, Пахом, спокойный малый...
Из шести человек, что к нему пристали: трое - насмерть, трое – костьми поломанными отделались. И бил-то, говорит, легонько. Да вот, поди ж, ты… Все бы ничего: милиционеры только рады были, что несколькими проходимцами меньше стало. Пахому хотели награду дать, потому как, вся компания эта – портовые ворюги да бандиты. Но случилось так, что двоих из померших сильно почитали среди жулья. Посыпались угрозы Пахому: все равно, мол, жизни лишим за дружков наших. И порешили бы, Пахом ведь не из трусливых – убегать не собирался. Да, милиционер один – просил мужика уехать от греха, дать возможность всю эту банду переловить...
Вернулся Пахом в деревню. И тут только до всех дошло: без него деревня, что сирота безродная – беззащитная и бессильная. Пахом хоть и молод был годами, но всякий человек рядом с ним, словно, под крылом отцовским оказывался.
Так и шла жизнь. Пахом за все это время и не работал-то нигде толком, но было то, как будто, в порядке вещей. Кормила его деревня: бабы сами несли то крынку молока, то яиц, то сала, то пирогов в подоле. Пахом в долгу не оставался: и зимой, и летом кому надобность возникнет - поможет. Особо зимой, когда начнут скотину бить, тогда кулаками намашется. Да и летом дома не сидел. После войны, в деревне вдовых солдаток много осталось, большинство на пахомовой подмоге только и держались.
Не отказывался Пахом и от другой мужской работы, чего уж греха таить. Правда, за жизнь свою ни одной приглянувшейся по всем статьям девки не отыскал. Так и бегали к нему почти все бабы в деревне. По первости, о таком непостоянстве мужика начали было судачить, да потом бросили. Так и вошло в порядок: где работу делает, там Пахому и перинку постилают.
Через срок положенный, бабы, хвать, через одну на сносях. А потом и пошло, и пошло... Родить от Пахома стало вовсе не зазорно. Те из мужиков, что калеками с войны пришли, и потомства своего справить не могли, и те не считали грехом пахомову работу, хотя и скрипели зубами от собственного бессилия и женского бесстыдства. Забывая о своем позоре лишь тогда, когда жены приносили сына или дочь, этаких крепышей. Вскоре и злословицы, без которых ни одна деревня не обходится, перестали выискивать в каждом родившемся младенце пахомов корень.
Село оживало. Росли дети, уезжали, возвращались. Время безудержно... Ушло оно от Пахома Егоровича.
Хоронили мужика всей деревней. Шестеро парней из избы выносили – и здоров же был мужик. И не было в деревне после войны горше горя. А ведь так оно и есть. И война сделала вдовами баб, сиротами детишек. И со смертью Пахома осиротела не одна семья. Помер Пахом, и вновь деревню охватило то же чувство беззащитности и бессилья, которое уже было знакомо, когда единожды ушел он из села. Ушел, как извечно уходили большие русские мужики искать счастье.
Эту историю мне рассказал коллега, старший товарищ, фотокор нашей газеты, объездивший в своё время весь Советский Союз. А выходцем он был из небольшой деревеньки на Псковщине… Хоть и любит он языком почесать, но всё что касается своего военного детства рассказывает с трепетом необыкновенным, как и о жизни этого простого русского мужика.
Его знали во всей округе, хотя за околицу родного села, он выезжал всего один раз в жизни. Небылицы и легенды о нем передавались от избы к избе, от деревни к деревне. Узнавали его даже те, кто ни разу не встречался с ним до этого.
Нет, Пахом не местный начальник, не герой и даже не пастух сельского стада – просто был он мужиком недюжинной силы. Кто уж его наградил таким даром: Бог, матка его, отец или прадед какой-то теперь неведомо. Только силушка у Пахома была страшная. Груженую полуторку за задний борт поднимал, конные возы из грязи шутя вытаскивал. Ныне, если увязнет машина какая – посылают за трактором, тогда же звали Пахома, и он никому не отказывал: за столом ли сидел, в бане ли спину жарил…
Однажды, году в сорок седьмом, собрался Пахом и ушел из села. А что ему: из войны сиротой выбрался, бабы его побаивались. И хотя мужиков в селе после войны куда как мало, никто Пахомово сердце не зацепил.
Исчез Пахом. Дом заколотил и без глазу постороннего раненько утром зашагал по дороге.
Где был, какие дали видел, с кем водился – о том в деревне не ведали. Года два-три не было о нем ни слуху, ни духу. Потом также неожиданно объявился. Расколотил дом и стал жить, как будто и не уходил вовсе.
В первый же вечер возвращения, собравшиеся в пахомовой избе соседи, услышали рассказ о странствиях.
Прошел и проехал Пахом пол-России. То в одном краю, то в другом пытал счастья. Разруха послевоенная кругом, рабочие руки везде нужны были. Да вот беда! Из-за силушки своей и страдал... Не было такого механизма, чтобы не сломал Пахом ручищами своими. Лопаты да вилы, как спички ломались от пожатий Пахома нашего, скольких коней погубил, железа погнул. Поработает где чуть, начальство на его художества посмотрит-посмотрит, да и попросит вежливо убраться. Еще легко отделался. Несколько раз за саботаж могли упрятать или диверсию какую-нибудь приписать.
Так добрался Пахом до Одессы. Край благостный, сытый, веселый, море, корабли. Решил задержаться, поработать. Определился грузчиком в порт, «амбалами» их там зовут. Работа пошла. Все по мешку – он два на плечи, как пушинку вскидывает, да играючи несет. Полюбило его начальство местное, портовое, а мужики усмотрели в Пахоме угрозу их трудовой копейке. Из-за одного Пахома можно было половину гнать в шею. И как на грех приключилась тут другая неприятность. Как-то вечером, наскочила на мужика нашего подвыпившая шушера. Случайно это вышло или подговорили их мужики из порта, чтобы, значит, попугать Пахома. Да он не из пугливых, и подраться долго упрашивать его нет необходимости. А те видать, не знали, что мужик с одного удара здорового быка на месте укладывает. Его в деревне завсегда просили, когда скотину бить пора подойдет. А с виду-то, Пахом, спокойный малый...
Из шести человек, что к нему пристали: трое - насмерть, трое – костьми поломанными отделались. И бил-то, говорит, легонько. Да вот, поди ж, ты… Все бы ничего: милиционеры только рады были, что несколькими проходимцами меньше стало. Пахому хотели награду дать, потому как, вся компания эта – портовые ворюги да бандиты. Но случилось так, что двоих из померших сильно почитали среди жулья. Посыпались угрозы Пахому: все равно, мол, жизни лишим за дружков наших. И порешили бы, Пахом ведь не из трусливых – убегать не собирался. Да, милиционер один – просил мужика уехать от греха, дать возможность всю эту банду переловить...
Вернулся Пахом в деревню. И тут только до всех дошло: без него деревня, что сирота безродная – беззащитная и бессильная. Пахом хоть и молод был годами, но всякий человек рядом с ним, словно, под крылом отцовским оказывался.
Так и шла жизнь. Пахом за все это время и не работал-то нигде толком, но было то, как будто, в порядке вещей. Кормила его деревня: бабы сами несли то крынку молока, то яиц, то сала, то пирогов в подоле. Пахом в долгу не оставался: и зимой, и летом кому надобность возникнет - поможет. Особо зимой, когда начнут скотину бить, тогда кулаками намашется. Да и летом дома не сидел. После войны, в деревне вдовых солдаток много осталось, большинство на пахомовой подмоге только и держались.
Не отказывался Пахом и от другой мужской работы, чего уж греха таить. Правда, за жизнь свою ни одной приглянувшейся по всем статьям девки не отыскал. Так и бегали к нему почти все бабы в деревне. По первости, о таком непостоянстве мужика начали было судачить, да потом бросили. Так и вошло в порядок: где работу делает, там Пахому и перинку постилают.
Через срок положенный, бабы, хвать, через одну на сносях. А потом и пошло, и пошло... Родить от Пахома стало вовсе не зазорно. Те из мужиков, что калеками с войны пришли, и потомства своего справить не могли, и те не считали грехом пахомову работу, хотя и скрипели зубами от собственного бессилия и женского бесстыдства. Забывая о своем позоре лишь тогда, когда жены приносили сына или дочь, этаких крепышей. Вскоре и злословицы, без которых ни одна деревня не обходится, перестали выискивать в каждом родившемся младенце пахомов корень.
Село оживало. Росли дети, уезжали, возвращались. Время безудержно... Ушло оно от Пахома Егоровича.
Хоронили мужика всей деревней. Шестеро парней из избы выносили – и здоров же был мужик. И не было в деревне после войны горше горя. А ведь так оно и есть. И война сделала вдовами баб, сиротами детишек. И со смертью Пахома осиротела не одна семья. Помер Пахом, и вновь деревню охватило то же чувство беззащитности и бессилья, которое уже было знакомо, когда единожды ушел он из села. Ушел, как извечно уходили большие русские мужики искать счастье.
Комментариев нет:
Отправить комментарий